Мечта, любовь и море

Семен еле взобрался на койку, забыв снять форменную робу. Как ощутимые отпечатки кулаков и прогар, болели и ныли места побоев, доставляя страдания не только телу, но и душе. "Я попал на корабль или в концлагерь? - подумал Семен и коснулся рукой нагрудного кармана, где вместе с фотографией Оли тайно хранился в мешочке крестик, подаренный отцом Павлом. - Но ведь батюшка с ним, молясь Богу, прошел войну, ад сражений и не сломался... Я тоже все выдержу... Не буду стучать офицерам, - мысленно говорил он себе, - не сдамся... С Божьей помощью ради Оли все выдержу... Господи, помоги".

После случая в ходовой рубке никто уже не осмеливался в одиночку протягивать руки к Семену. Некоторые моряки его даже зауважали. Но Гена, которому боль в посиневшей спине не давала забыть "унизительное поражение", избрал другую подлую тактику. Он приказывал дневальным, чтобы ночами через каждый час будили Семена под предлогом "проверки бдительности"... После таких изнурительных пыток лишением сна молодой матрос уподобился сонному лунатику. Так, во время комсомольского собрания он, сидя на банке, не мог удержать отяжелевших век - они сами закрывались. Кто-то Семена колол булавкой, а он не реагировал, лишь слегка приоткрывал глаза, равнодушно смотря в одну точку. После собрания, прошедшего для Семена как в тумане, его вызвал к себе замполит и сразу перешел к главному:

- Я слышал, матрос, что тебя избивают, не дают спать. Назови мне имена этих негодяев. Все останется между нами. А в будущем я тебе организую отпуск на родину. У тебя, наверное, девушка есть?

- Есть, товарищ капитан третьего ранга, - ответил Семен, для которого от напоминания об Оле все внутри затрепетало, но, зажав волю в кулаке, продолжил: - Меня никто не обижает, все хорошо...

- Я тебе, моряк, хотел помочь, а ты партизана разыгрываешь... Пеняй на себя и запомни: никакой отпуск тебе не светит. Терпи, терпи издевательства дальше!..

Разговор офицера-воспитателя прервал сигнал боевой тревоги. Корабль вышел в море. Там среди штормовых волн на мостике он прочел полученное перед походом письмо от Оли. Она писала:

"Дорогой Сема, я наконец получила письмо от тебя. Это какое-то чудо - ты стал военным моряком. Я просто умираю от счастья. Я всем, всем рассказала о тебе, что ты служишь на корабле. А как завидуют мне теперь Валька и Галька! У них парни всего лишь солдаты. Я себе представляю, как ты радуешься службе, как любуешься синими морскими просторами. А какие верные и прекрасные у тебя друзья! Я даже наизусть выучила песню о вашей флотской дружбе "Экипаж - одна семья". Завидую тебе. Жалко, что девушек не берут на флот, а то б закончила школу и - к тебе. Шучу. Просто настроение очень хорошее... Ты у меня такой молодец! Пиши мне часто. Пиши о своей интересной службе, о походах, о море. Очень скучаю. Целую тебя. Твоя Оля".

Согревая сердце подобными письмами от Оли, матрос продолжал флотскую службу. И без того краткий отдых моряка часто прерывали сигналы боевых, учебных и аварийных тревог. Семену порой приходилось нести часть вахт за командира отделения, который на пост заступал с "положенным" старослужащему опозданием. Иногда сигнальщик на мостике, пока перемещался с одного борта на другой, успевал уснуть, увидеть сон и проснуться, падая на влажную и просоленную палубу.

8

Семен выстоял и преодолел, как любил повторять корабельный замполит, все "тяготы и лишения воинской службы"... Все это время любовь к Оле, как огонек среди холодных волн, просоленных и злых ветров Балтики, согревала его, хранимого Богом, и придавала сил. Служба заканчивалась. Далеко за плечами осталась горькая годковщина, после которой многие сослуживцы предрекали, что когда Семен станет полторашником, то "всех духов поубивает". Но они ошиблись. Семен никого и пальцем не тронул. Наоборот - еще сдерживал одногодков...

- Я больше вашего прослужил на корабле и не озверел, не озлобился, - говорил он им.

Одни сослуживцы называли его ненормальным, другие - чуть ли не праведником. В памяти остались опасные шторма, непростые преткновения с натовскими кораблями и самолетами... Да и много чего утонуло в кильватере флотской жизни. И думал Семен, вспоминая слова отца Павла, что уже "горе повидал", но оказалось - ошибся. В канун Рождества, когда оставалось меньше трех месяцев до лелеянного в мечтах приказа Министра обороны о мобилизации, случилось непредвиденное... Корабль выполнил все задачи по защите западных морских рубежей от натовских кораблей, подлодок, самолетов и, миновав датский остров Борнхольм, возвращался с боевой службы в родную гавань. Сигнальщику Семену, заступившему вечером на вахту, даже морозный встречный ветерок казался родным. "Там меня ждут письма... - вглядываясь в непроглядную серую даль, думал он. - Быстрее бы..." Так в предвкушении радостной встречи с берегом Семен поздно ночью сменился с вахты и отправился, спрыгнув ловко по трубчатому трапу на шкафут, отдыхать в уютный кубрик.

А под утро сигнальщика вместо дневального разбудила боль в плече, которым он ударился в иллюминаторную металлическую заглушку. В следующий миг моряк чуть не слетел с койки, перевалившись через невысокие перила. Слышался глухой и пугающий стон переборок. "Ладно, не впервой, штормом нас не испугаешь", - подумал Семен и посмотрел на часы. Оставалось еще больше получаса до заступления на боевой пост. "Сменю молодого, все равно уже не уснуть", - решил он.

Когда Семен ступил на мостик, то лицо обжег морозный ветер, бросая в лицо холодные брызги, ноги заскользили по обледеневшей палубе. А с рассветом ветер еще усилился и перешел в ураганный. Начался запредельный для корабля шторм - девять баллов. Взору представали то кипучие горы волн, то глубокие, как разинутые пасти, водные воронки. Взбешенная стихия словно пыталась поглотить корабль. Он то проваливался глубоко вниз, то выныривал из глубины, ложился то на правый, то на левый борт, обливаясь пенистыми валами и брызгами. Но даже этот ужасный шторм сам по себе был не столь страшен - Балтика и прежде не баловала моряков. Но то, что предстало взору сигнальщика и находящимся в ходовой рубке, ужасало. Корабль на глазах до самого клотика мачты окрашивался в белый цвет. Начиналось обледенение, быстрое нарастание льда, грозя "Альбатросу" опрокидыванием. Не подозревал Семен, что у смерти может быть такое невинное белое и даже ангельское лицо. Глубоко в душе, вызывая дрожь, повеяло холодом. "Нет, этого не может быть, потому, что быть этого не может..." - противилось злой реальности сознание, подчиняясь юному жизнелюбивому сердцу.

Сигнальщик, наклоняя голову, прятался за ветроотбойником от налетавших волн и брызг. Его шапка и шинель покрылись коркой льда. Вахтенный офицер, приоткрыв тяжелую металлическую дверь, выглянул из ходовой рубки и повелел Семену укрыться в ней. Там среди приборов и устройств за спиной рулевого, держась за перила небольшого ограждения, стояли пожилой командир корабля, капитан второго ранга Румянцев, которого все в экипаже называли "батей", и его помощник - капитан третьего ранга Веселов. Вопреки своим фамилиям, они мрачно смотрели в окна, точнее, в отверстия между наростами льда. Обледенения и прежде случались, но это происходило недалеко от родной базы. А здесь, по свежему докладу штурмана, до Лиепаи оставались целых 100 миль.

Медленно, словно двигаясь против ураганного ветра, тянулось время, заставляя мучительно вслушиваться в шум и грохот ледяного шторма. Вдруг устремившаяся на корабль очередная, напоминавшая цунамскую, волна сломала сигнальную мачту, которая со страшным грохотом упала на рубку, заслонив полностью центральное окно. Рулевой инстинктивно закрыл лицо руками.

- Матрос, держи штурвал! - крикнул батя. - Спокойно.

Хотя было видно, как у самого командира нервно подергивались мышцы лица.

- Ужас, что думаете? - через некоторое время спросил его шепотом помощник. - Дотянем?..

Командир, еле удерживая равновесие, отозвал офицера чуть в сторону, не заметив рядом стоявшего Семена, и так же тихо ответил:

- Не знаю, слишком быстро нарастает лед...

Сигнальщик, невольно услышав этот разговор, посмотрел в заднее окно на мостик и не поверил глазам: там тонкие, как мизинцы, шкерты утолстились до размеров зажатых кулаков Семена. "Всего каких-то три месяца остались до схода с корабля, и вот так все закончится? - больно давили мысли. - Родители, Оля... Как же это? Господи, не допусти!"

Вся жизнь, приобретая особую неизмеримую цену, проносилась перед глазами со скоростью шальных волн. Он вспомнил Рождественский вечер ровно три года назад, когда приехал в село из мореходки на каникулы...

***

Тогда он и Оля с большой шумной компанией парней и девушек отправились колядовать. Они подходили к ярким окошкам хат, за которыми хозяева готовились к встрече великого дивного праздника, и пели:

Рождество Христово, Ангел прилетел,

Он летел по небу, людям песню пел:

"Все люди, ликуйте, той день торжествуйте,

День Христово Рождество!.."

Благодарности. Поздравления. На исходе святого вечера, по просьбе Семена, вся веселая компания отправилась к хате игумена Павла. Батюшка всех щедро поблагодарил за колядку, поздравил с праздником Рождества Христова и направился к Семену. Курсант хотел взять благословение, сложив крестом руки, но отец Павел, подойдя, обнял его и прослезился от радости... Затем под мелодичный скрип снега Семен и Оля отправились далеко за село, где, как им казалось, январские звезды во главе с луной были еще ярче и светили только им двоим. И милое личико Оли словно купалось в сиянии небесных светил.

- Какую же тебе звезду снять с неба? - отражая глазами чудесные небесные огоньки, сказал весело Семен. - В эту ночь надобно отыскать Вифлеемскую...

- Я сначала выберу самую яркую, а тогда тебе повелю ее снять... - молвила Оля. - Я поймала тебя, Сема, на слове, так что готовься... Одно плохо: звезды не греют.

Она, соединив и подняв руки, потерла их одну о другую.

- Я их возьму и каждый пальчик твой перецелую, сердцем согревая... - пропел Семен.

Он, сняв варежки, взял руки девушки в свои огромные ладони и поднес к губам.

- Как тепло, ты их и в самом деле согреваешь сердцем... - нежно произнесла Оля.

Юные люди рассмеялись и продолжили путь. Они высказывали друг другу свои так похожие мечты о той чудесной и сказочной земной стране будущего, которая непременно должна была их дождаться. Только звон церковных колоколов, созывавших на Рождественское богослужение, вернул их в настоящее. Они медленно направились к чернеющему вдали и оживленному огоньками окон селу.

- Как быстро пролетел вечер, Сема, - с грустью сказала Оля.

- Да, к сожалению... - вздохнул Семен. - Сейчас придем, я тебя уложу спать, - пошутил он, - а сам отправлюсь с родителями на Рождественскую службу, да и отца Павла хочу обрадовать. Он ведь очень добрый, относится ко мне, как к родному сыну.

- Ты таким верующим стал, а я с годами наоборот - растеряла веру.

- И все равно я помолюсь сегодня за нас, чтобы Господь помог нам осуществить мечты.