Человек-нога

«Кому доверить секрет — дураку, который понимает, что он дурак, или умному, который понимает, что он дурак?»

Этот Нехемия Шмуэлевич посмотрел на меня грустными глазами и глубоко вздохнул; мне показалось, что он тоже понимает, зачем я здесь.

— Скажите, господин Пипинецкий, почему нельзя, чтобы было так: каждый вкладывает всю свою душу в любимое дело, и чем больше ты души вложил, и, соответственно, лучше свою работу сделал, тем больше зарплату получил?

— Сейчас, посмотрим, посмотрим, — ответил Пипинецкий, и начал что-то искать в компьютере. — Ага, есть такой вопрос у нас в плане. На рассмотрение пойдет где-то через семнадцать лет. Пока не могу вам ответить.

Я покинул Пипинецкого и добрался до следующего кабинета, где трудился:

Тибутибулапов Семен Арнольдович

«Если все критяне лжецы, а я обосрался, то почему в небе такая прекрасная радуга?»

Вот какой вопрос был написан мелом на его доске.

— Сложный у вас вопрос, Семен Арнольдович. Ну, и почему же там такая радуга, действительно?

— Спросите что-нибудь попроще, господин инспектор.

— Попроще? Пожалуйста. Почему так редко бывает, что мы находим того самого человека, которого можем в полной мере любить всей безграничной любовью, которая лежит, невостребованная, у нас в сердце?

— Поскольку в этом вопросе фигурирует сердце, — отвечал Тибутибулапов, — то он не может считаться вечным вопросом, и значит, к нашей компетенции не относится.

«Тибутибулапов действительно обосрался», — подумал я. Несмотря на царящий в этом заведении тотальный идиотизм, я, выйдя от Тибутибулапова, почувствовал, что настроение у меня улучшается. Может быть, жизнь — не такая уж важная штука, чтобы относиться к ней так серьезно, как это делаю я?

Я решил посетить и двух оставшихся из первоначальной семерки сотрудников и дошел до двери с табличкой:

Шель-Аминахов Сапапа Карлович

Сапапа Карлович решал действительно интересную задачу:

«Ели сфинкс все-таки засмеется, и жизнь на земле иссякнет, то куда денется наше знание о том, что движет звездами?»

Куда девается наше знание после смерти? Исчезает ли оно совсем, или попадает в ноосферу, и порхает там как бабочка до тех пор, пока кто-нибудь не поймает его сачком своей интуиции? Впрочем, ничего вразумительного мне по этому поводу Шель-Аминахов, ожидаемо, не сказал.

Он вообще был немногословен, старался не пересекаться со мной взглядом и смотрел в основном в пол, видимо, нервничал перед инспектором.

Имя и фамилия на двери последнего кабинета поразили меня. На табличке было написано:

Леонтьев Басарга Русскомирович

Я вломился в этот кабинет без стука, и лишь мельком глянул на решаемый здесь вопрос:

«В чем большее преступление — украсть теленка из деревни или украсть деревню из теленка?»

Ничего себе! Басарга Леонтьев! Это я правильно зашел! От моего только что появившегося благодушного настроения не осталось и следа. Кулаки мои окрепли, а душа налилась ненавистью.

— Сюда подойди, — заорал я на Леонтьева. Он подошел ко мне, встал смирно и закрыл глаза. Такая его реакция утвердила меня в моих намерениях.

— Вот тебе, гадина московская, за весь русский север! — и с этим криком, изо всех моих человеческих и нечеловеческих сил, я ударил его кулаком в лицо. Он отлетел метра на три и упал, обливаясь кровью. Затем встал, подошел ко мне, поклонился до земли, выплюнул выбитые зубы, поднял на меня кроткий взор и произнес:

— Как я вас ждал! Спасибо! За весь мой род — спасибо вам. Как вы думаете, я смогу теперь спать по ночам без снотворного? Господин инспектор, прошу принять во внимание — я в этом заведении нахожусь совершенно добровольно.

— Ну, вечные вопросы — это уже по вашей части, — ответил я и вышел из его кабинета, хлопнув дверью.

Удивительно, но настроение мое опять пришло в норму. Даже более того. Я чувствовал, что пришел сюда все-таки не совсем зря. Мечты сбываются, только не совсем так, как мы об этом мечтаем.

Я пошел по коридору обратно и постучался в комнату со стеклянной дверью. Высокий человек в сером открыл мне и пригласил за свой стол возле окна. На улице сияло солнце, мокрые голуби отряхивались на карнизе дома напротив. Прохожие закрывали зонтики, сворачивали плащи и прятали их в сумки. Человек в сером опять сидел и молча смотрел на меня, но теперь уже не испытующим, а спокойным взглядом.

— Послушайте, а зачем вообще нужно ваше министерство? — прервал я наше молчание.

— Это исправительное учреждение, — отвечал он, — вы ведь, кажется, узнали кое-кого из наших сотрудников? — и он с улыбкой посмотрел на мой распухший кулак. — Скажите, чем я могу вам отплатить за ваше посещение?

— Отплатить? Вы, мне отплатить? Ни на один вопрос, который я здесь задал, мне не дали ответа.

— Этого я не могу, извините. Вечные вопросы на то и вечные, чтобы на них всегда искали ответы, но никогда не находили. Но в моей власти сделать для вас что-нибудь практическое, ведь вы серьезно помогли нам.

— Я помог вам? Как же это?

— Повторяю, у нас исправительное учреждение, — и он опять посмотрел на мой до сих пор сжатый кулак.

Тут до меня стал доходить смысл его слов.

— Ну что же, раз так, то я не откажусь от вознаграждения, — сказал я. — Вы можете сделать так, чтобы я работал в университете на кафедре истории и получал за это столько же, сколько получаю сейчас риэлтором?

— Могу, но не стану этого делать. Это вам ничего хорошего не принесет, поверьте моему горькому опыту. Не вы первый, не вы последний, кто обращается ко мне с подобной просьбой.

— Это почему же ничего хорошего не принесет?

— Потому что ни ваши коллеги, ни ваша жена не поверят и не простят вам этого. Ну не платят за научную гуманитарную работу столько, понимаете? Ваша жена будет думать, что вы где-то воруете, или торгуете наркотиками. Ваши коллеги не простят вам новой машины и чистой рубашки.

— Так что же вы предлагаете тогда?

— Пожалуй, единственное, что имеет смысл вам предложить — это хороший дом на берегу озера в Новгороде. Есть у меня один такой на примете, он недавно выставлен на продажу, и стоит примерно столько же, сколько ваша московская квартира. Вы ведь сможете восстановиться доцентом на кафедре истории университета имени Ярослава Мудрого в Новгороде?

— Смогу конечно. Но вы своем уме? Моя жена в жизни не согласится продать квартиру здесь и переехать в Новгород. Там, по ее словам, «провинция», да и нет хороших школ.

— Есть. В двухстах метрах от этого дома расположен лицей с математическим уклоном, лучший в Новгороде. Туда сложно попасть, но ваших детей возьмут просто по месту жительства, так как это самая ближайшая к ним школа.

— Послушайте, что-то я не пойму. А в чем ваша-то роль? То, что вы мне предложили сейчас, я могу сделать и сам, без вашей помощи. Ваше-то вознаграждение в чем состоит?

Человек в сером вытащил из коробки сигару, подошел к окну, открыл форточку и закурил. Свежий, насыщенный озоном воздух ворвался в комнату и разогнал по углам клубы сигарного дыма.

— Как я вам завидую, — сказал он мне. — У вас еще вся жизнь впереди. А свою роль я только что сыграл. Никакого другого вознаграждения вам не нужно.

— Но послушайте, мне никогда не удастся уговорить жену уехать в Новгород, чтобы я работал там за обычную университетскую зарплату.

— А вот это, дорогой мой, уже ваше личное дело, и все только в ваших руках. Никто не решит за вас ваши собственные вечные вопросы, понятно вам? Возьмите вот это объявление, и прощайте!

Он сунул мне в руки какую-то бумажку, сел за свой стол, открыл книгу и погрузился в чтение. Аудиенция была окончена. Я вышел из министерства и посмотрел на бумажку, распечатку объявления из интернета. Дом был действительно хороший и недорогой.

Итак, прошел уже где-то месяц со дня моего посещения министерства вечных вопросов. С тех пор я много раз ездил по тем местам, пытался вновь отыскать его. Но увы — все мои поиски были тщетны. И цеха и гаражи вроде бы были на месте, а вот красивого гранитного здания как нe бывало. Впрочем, таких промышленных зон полно на окраинах Москвы, и может быть, я просто не там искал.

Только что я позвонил в Новгород. Дом еще не продан. Лицей там рядом действительно хороший. Завтра у жены начинается отпуск, и у нас наконец будет время поговорить.