Звоны Второго Иерусалима

1

Как я попал в Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру — тема отдельного, куда большего рассказа. Когда-то, возможно, очередь написать дойдет и до него.

Так уж получилось, что в Лавру я попадал два раза. И оба раза весною. Как раз во время большого православного поста.

В первый раз — это случилось в самом конце апреля.

Монахи приняли меня «трудником».

Трудники занимают последнюю ступень в этой монастырской иерархии. Им достается самая тяжелая и грязная работа.

С первого дня, мы, трудники, сгребали опавшие прошлогодние листья на склоне вдоль дороги, ведущей к Дальним пещерам…

Стояла теплая весенняя погода. Светило солнышко; пели звонко птички. В глубоком голубом небе плавали редкие белые облачка…

Вдруг из надвинувшихся из-за горизонта свинцовых туч, повалили густые хлопья мокрого снега. За считанное часы все склоны Лавры, — на вершинах которых стояли, будто наклеенные на матовую поверхность, роскошные золотоверхие храмы и их прекрасные звонницы, — покрыл белый саван свежевыпавшего снега.

Таяния снега хватило как раз на три дня. И все это время было сыро и неуютно. Ярко желтел своими цветами только куст форзиции за железной оградкой вдоль Галереи ведущей от Ближних пещер — к Дальним… Там же, под раскидистыми кронами растущих как попало деревьев, маячила небольшая фигурка монаха-садовника с белой бородой. Садовник хлопотал возле кустов смородины. Смородина у него росла ровными рядами.

Жуткая сырость в эти дни проникла во все щели. В нашей убогой грязной келье, где жило человек двадцать, сразу сделалось как-то мрачно.

Сами же кельи были очень древние. Наверное, еще до потопные? … Никакие побелки стен и потолков уже не могли спрятать этой ветхости и древности. Трещины на них, — как отметины веков, — только подтверждали мое предположение.

По тумбочкам и подоконникам, не взирая не на какие звоны колоколов, в поисках легкой поживы, рыскали отряды вездесущих тараканов.

Как только попадаешь в келью — в глаза лезет всякая мелочь, наподобие репродукций на разные церковные сюжеты… Изображение ликов всевозможных святых с золотыми нимбами над головами. Роскошные виды известных монастырей…

Все это вперемешку с грязной и чистой одеждой, которая висит и лежит, где попало. Большими грязными кучами.

В нос шибала какая-то особенная смесь запахов: несвободы, ладана и давно немытых мужских тел. По таким мускусным «ароматам» можно сразу же было определять, что в таких местах обитают люди, которым приходиться много и тяжело работать ради куска хлеба. С чем-то похожим мне разве что приходилось сталкиваться только на Байконуре в стройбате или на нефтяных разработках в Коми…

Работать здесь приходилось очень много. Лавра готовилась встретить как раз очередное светлое воскресенье. Хотела встретить его умытой и причесанной. До праздника Пасхи ее надо было вычистить так, чтоб она блистала, как купола ее великолепных храмов.

Блеск сусального золота на куполах, и восхитительная древность самой Лавры, привлекали сюда толпы туристов со всего мира. Туристы сорили деньгами. Далеко не бедные монахи, нарушая обет не стяжательства, ездили на дорогих иномарках.

Рядом с нашим убожеством строились дорогие хоромы для лаврского начальства. Перестраивались кельи для монахов. Появлялись гаражи для целого табуна их шикарных автомобилей. Все это нахлынувшее на нее со всех сторон благолепие быстро превращало Лавру в монастырь повышенного комфорта…

Если нас монахи держали в черном теле, — то сами они даже во время поста питались неплохо. Монахи харчевались не просто рыбой, а лопали пеленгас. Нам же — трудникам — давали в трапезной каши да борщи на подсолнечном масле. Правда, давали всего, как говорится — есть от пуза.

Перед самым вербным воскресеньем, послушник взял меня на кухню чистить картофель. Тогда все емкости были забиты у них этим жирным пеленгасом. (У пеленгаса такие уродливые приплюснутые головы). На столах в это время лежали черные, толстые туши сомов.

В тот вечер, в нашей келье, появилась небольшая миска с солёной килькой. Моя голодная на подробности память отчетливо сохранила все эти мелочи.

На следующий день монахи пригласили к себе в трапезную известного певца Иво Бобула. Они шли туда, как солдаты, рядами. Только рясы заворачивались от поспешной ходы. Певец шел рядом, как капрал.

— Всех монахов в Лавре 92, — сказал мне вездесущий Сергей. Он тоже трудник. Ему можно верить. Он всю жизнь скитается по монастырям. В который раз приходит на это святое место, в Лавру.

Певец Иво Бобул покинул их ровно через час. Его ладная фигурка с пышными волосами потом еще долго маячила на пустынной дороге ведущей к Верхней лавре.

Вообще жизнь в нашей келье чем-то смахивала на отношения людей в армейской казарме самого мрачного советского периода. Даже запахи, и те легко узнаваемые. В свое время я достаточно их нанюхался на Байконуре. Том самом — знаменитом космодроме. Строили там посадочную полосу для советского челнока. Я эти запахи впитал в свою память на всю жизнь. Это запах — несвободы и насилия… Работа на Севере и жизнь в вагончиках с бывшими зэками — это ощущение только закрепило в моем сознании.

Здесь тоже жили всякие люди… Не все они еще смирились со своим настоящим положением. Многие искали выхода…

…Гена был из Сумской области, мой земляк. Дома у него остались жена и дети. Он приехал в Киев на заработки, работал в "Киевэнерго", жил в благоустроенном общежитии. Получив хорошую зарплату, он тут же спустил деньги — часть пропил, а часть, говорил, что вытащили. Потом шатался пьяным в общежитии. Почему-то, жаловался, что увидели только его. Потом его выгнали с работы. Три дня он жил где-то под мостом… Думал броситься под поезд. Очевидно, он был там не сам. Кто-то же привел его сюда? Тихий и скромный обыватель… Зачем таким пить?

Худой, как палка, Саня, по прозвищу "Рашпиль" мечтает стать попом. Его можно понять. Саня — сирота. Он с Крыма. Его воспитывали дедушка с бабушкой. В его случае — это единственная возможность выбиться в люди. Поэтому каждый вечер Саня отправляется к послушнику Евгению учить церковные каноны и уставы. Он истово готовится поступить в Духовную семинарию.

Амбиции Толи простираются гораздо далее: он мечтает стать монахом. Но, гордыня так и прет из него; не дает ему покоя и здесь, в Лавре. Своим поведением он, скорее всего, напоминает колхозного бригадира. Постоянно говорит: «Я сделал то-то, и то-то… Я повесил лаврский колокол…» Я думаю, что в свое село он приезжает из Лавры уже, как «архимандрит» какой, рассказывая о лаврских чудесах.

А вот Василий — гуцул из гор Карпат имеет и характерную внешность «вуйка», дающую ему много схожести с культовым артистом Миколайчуком. Он давно живет в Лавре… Домой в Карпаты он добирается пешком, как инок. Он пишет стихи, и, как подобает настоящему поэту, много пьет отнюдь не «святой» воды из источников преподобных Анатония или Феодосия.

У того же коренастого Сережи — который постоянно вводит меня в курс местных дел — очень красивый бархатный бас. Оказывается, он раньше пел в церковном хоре… Часто бывает здесь. И хорошо знает Лавру.

А вот предел мечтаний Славика — это стать в Лавре охранником. Охранники одеты в экзотическую казачью униформу. На плечах у них почти настоящие погоны. Еще и деньги за это получают.

На втором этаже 57 корпуса, куда ведет крутая наружная лестница, вросшего первым этажом в землю древнего строения, обитали бывшие зэки. Они мало трудились. Предпочитая болтаться по Лавре без дела. Единственной заботой для них было это сидеть в своей келье и пить свой любимый напиток — чифирь.

Один из них Гена, сидел раза три в тюрьме, Тот любил со мной потрепаться. Подойдет ко мне, и что-то выведывает; выспрашивает. Меня здесь сразу же предупредили, чтоб я держал с ним ухо востро, не болтал лишнего. Бывший уголовник карикатурно копирует монахов, как те приветствуют один другого. Ему бы в цирк податься…

К восьми часам утра, мы дружно подтягиваемся на хозяйственный двор, который находится сразу же за зданием трапезной — это совсем недалеко от Дальних пещер. Туда же подходит и послушник Геннадий.

Это был крупный высокий мужик с седеющими волосами, собранными, как у многих монахов, сзади у конский хвост. У него так же имелась большая седеющая борода. Глаза его мне показались какими-то водянистыми. Он постоянно щурился. Впрочем, этот прищуренный взгляд — не предвещает ничего хорошего, особенно для тех, кто попал под его подозрение. Из-под кожанки, одетой поверх рясы, у него начинает набухать животик. На голове у него была одета неизменная кожаная кепка. О нем говорили здесь, что в 90-х он был настоящим бандитом. Банда орудовала на Троещенском рынке. Теперь, Геннадий, замаливает, очевидно, грехи своей молодости. Он уже — послушник. Строг, — но справедлив к нам.

Во многом порядок в Лавре держится на его плечах. Это он нам дает каждое утро работу. Он же за нее и спрашивает. По его указаниям убирается здесь мусор, красится Галерея, ведущая от Ближних пещер к Дальним. Я крашу в основном разные оградки…

…Они вскрыли мой дипломат, когда я был на работе. Это конечно не по-христиански копаться в чужих вещах. Но публика здесь разная, далека от разных светлых идеалов всего человечества. Нашли в конверте мои опубликованные в киевских газетах рассказы. Там же лежала небольшая повесть. Зачем-то, оставленная, после того как я все сжег, что писал все эти десять лет.

В тот же вечер Василий пригласил меня в свою келью, которая находилась за дверью служащей одновременно и шкафом. Входишь в переднюю келью — напротив шкаф. В шкафу — висит, как и положено, одежда. Сразу ни за что не догадаешься, что он служит также и дверью, которая ведет в небольшую келью. В той келье и жил Василий…

У него там имелась небольшая библиотечка.

— Можешь брать любую, — сказал Василий, показывая на корешки книг стоящих в три ряда на самодельной настенной полочке. Он молвил это так, вроде приглашал меня в роскошный ресторан.

Я приблизил руку к книгам, и потрогал корешки. Когда-то они составляли мою жизнь. Теперь, когда я сжег все свои рукописи, которые написал за десять лет. Мне уже не хотелось к ним прикасаться. Но своим отказом я мог его обидеть. Короче, я вытащил одну книгу. Это был "Кобзарь"…

— Давно не читал, — объяснил я решение своего выбора. — Почитаю…

— Она в твоем распоряжении, — сказал Василий. — Когда захочешь почитать, можешь заходить всегда. Не стесняйся. Здесь тебе никто не будет мешать.

В это время в дверь сильно ударили. Возможно, ногою! И, тут же, послышались какие-то пьяные голоса. Я не сильно удивился этому. Мой интеллигентный вид и хорошая одежда, независимое поведение много кого раздражали. Все, что я говорил здесь, приводило некоторых, мягко сказать, в настоящее недоумение. Поэтому не удивительно, что некоторые жильцы этого мрачного заведения, приняв на грудь, то есть, обожравшись водкою, решили тут же поквитаться со мной.

— Открывай! — вопили они, — а не то, дверь вынесем!

— Это Славик. А с ним Толян, — сказал Василий. — Ты не лезь, — попросил меня Василий. — Я сам с ними поговорю! — Он сам решил меня защищать.