Алиби

Мой миг с Моне

Для меня эта романтическая история начинается с дома на картине Клода Моне — иллюстрации в настенном календаре. Дом виден разве что наполовину, крыша обрезана полностью. В раму вместился только арочный балкон и фрагмент другого балкона этажом выше. Снаружи повсюду — буйная растительность, ажурные листья, несколько тонких стволов — в основном пальмы, но есть и одна агава, а за ними четыре солидные виллы у широкой немощеной дороги и пятнистое небо. Еще дальше горная цепь, на вершинах, похоже, снег. Чутье мне подсказывает, что неподалеку есть пляж.

Мне нравится, что я ничего не знаю ни о доме, ни о картине. Нравится гадать, что это за место, воображать себе, что это запросто может быть Франция, Италия, что-то еще. Нравится думать, что я не ошибаюсь касательно бескрайнего морского простора за домом. Я рассматриваю картину и воображаю себе оцепенение старинных пляжных городков в начале июля, когда площади и дороги пустеют — никто не хочет выходить на солнце.

Название — когда я наконец сжульничал и отыскал его в нижней части календарного листка — гласило: «Виллы Бордигеры». Никогда раньше не слышал про Бордигеру. Где она? Неподалеку от озера Комо? В Марокко? На Корфу? Где-то в Малой Азии? Мне нравилось этого не знать. Узнаешь что-то про эту картину — и чары развеются. Однако я все-таки не удержался, полез разбираться, и — да, все так и есть, оказалось, что Бордигера расположена у моря, на Ривьера-ди-Поненте в Италии, ее видно из Монако. Дальнейшие изыскания сообщили мне имя архитектора виллы: Шарль Гарнье, прославившийся строительством здания парижской Оперы. И наконец, год создания картины: 1884 год. Я сообразил, что пройдет еще несколько лет, прежде чем Моне напишет свои тридцать с лишним видов Руанского собора.

Я знаю, что занимаюсь постепенной демистификацией этого здания. Как оказалось, в интернете есть и другие картины с изображением садов и пальм Бордигеры, на одной даже тот же самый дом. Это копия картины из моего настенного календаря, написанная Моне уже не в Бордигере, но ближе к концу того же года в Живерни, — он хотел подарить его своей приятельнице, художнице Берте Моризо. На второй картине, «Страда-Романа», изображен вид на ту же немощеную дорогу, расстояние до вилл больше, причем есть важное исключение: большое здание, построенное Гарнье, отсутствует вовсе. Моне, видимо, решил поиграть в исчезновение дома, однако он всплывет на другой картине: художник пробует, как оно «с домом» и «без дома». Возможно, Моне и вовсе не интересуют ни дом, ни дорога. Его занимает затишье, которое накрывает Средиземноморье в полдень, причем он не уверен, не сам ли это затишье изобрел. Именно поэтому и возникла потребность его написать. Если оно существует — он сумел его воплотить; если нет — ну вот, а теперь существует. Моне, судя по всему, хочется ухватить форму, сочетание цветов, узор, ритм, перспективу или просто движение света — он часто жаловался, что свет вечно меняется, как только он решит его написать, а именно в свете заключена разница между впечатлениями от утра и полудня.

Моне поехал в Бордигеру ради света. Собирался пробыть там недели две, а кончилось дело тремя насыщенными работой месяцами зимы 1884 года. Годом раньше он ненадолго заглянул туда вместе с художником Ренуаром. На сей раз решил приехать один, запечатлеть морские пейзажи Бордигеры и ее буйную растительность. В письмах постоянно рассказывается о том, как трудно писать Бордигеру. А еще в них постоянно звучат упоминания о колонии англичан, которые слетаются сюда каждый год, гнездятся с осени до ранней весны и превращают рыбацко-сельскохозяйственный городок, известный своими лимонами и прессами для оливкового масла, в зачарованный приют для беспечных баловней судьбы. Англичане выстроили здесь частную библиотеку, англиканскую церковь, первые в Италии теннисные корты, не говоря уж о величественных роскошных отелях — предшественниках тех, которые позднее появятся на венецианском Лидо. Моне чувствовал себя в Бордигере неприкаянным. Скучал по дому в Живерни, по своей любовнице и будущей жене Алисе Ошеде, по их детям.

Лично ему в Бордигере были интересны три вещи: поместье Франческо Морено с одним из самых экзотических ботанических садов в Европе; изумительные морские виды и неизбежная колокольня с луковичным куполом в ямочках, который одиноко возвышался надо всем остальным. Моне не мог взяться за одно из трех, разом не припомнив и два других. Буйная растительность, морские пейзажи, возвышающаяся колокольня — он возвращался к ним снова и снова, писал вместе или по отдельности, передвигал с места на место — так фотограф передвигает членов семьи, которым никак не устроиться для группового портрета.

А его постоянные жалобы, видимо, связаны с тем, что именно эти сущности почти невозможно запечатлеть на холсте, или с тем, что цвета здесь оказались — Моне любил повторять это в письмах — невероятно трудными: он одновременно испытывал очарование, азарт и недовольство. Но дело еще и в том, что предметы и цвета интересовали Моне меньше, чем атмосфера и неуловимая и, как он ее называл, «сказочная» сущность Бордигеры. «Мотивы для меня на втором месте по важности, — пишет он в другом месте. — Я хочу воспроизвести то, что находится между предметом и мной». То, чего он доискивался, подвешено между зримым и незримым, между здесь и сейчас и воображаемым где-либо в другом месте. Земля, свет, вода — это беспорядочное скопление бесконечных бессмысленных вещей; искусство состоит в том, чтобы открыть, выстроить, чтобы обуздать хаос.

В конечном итоге Моне, видимо, больше всего нравился ритуал работы над картиной, так что запечатлеть он хотел не саму Бордигеру, а ритуал запечатления Бордигеры — возможно, в память о том первом разе, когда он увидел Бордигеру и захотел ее написать, или о втором, когда он наконец приехал сюда с мольбертом и кистями, или о третьем, когда он понял, что запечатление этого городка ему больше по душе, чем сам городок, ведь то, что ему по душе, заключено скорее в нем, чем в городке, хотя без городка наружу этого и не вытянешь.

Через много лет после знакомства с этой репродукцией в настенном календаре я наконец-то случайно увидел третью картину Моне с изображением того же здания на выставке в галерее Уилденстайна в Нью-Йорке. То же отсутствие части дома, та же растительность, то же небо, тот же намек на пляж совсем неподалеку, вот только третий этаж, которого нет на двух первых полотнах, здесь виден полностью — даже столбики балюстрады, опоясывающей балкон, почти различимы. Есть и другой вариант: на заднем плане высятся не увенчанные снеговыми шапками горы, а Бордигера-Альта, città alta, старая часть городка — как это часто бывает со старыми итальянскими городами, она лепится на вершине холма и построена раньше, чем borgo marino на берегу. Такая инверсия тоже типична для Моне. Он хотел видеть, как сцена выглядит с обратной стороны.

Мне хочется войти в этот дом, стать его владельцем. Я начинаю населять его воображаемыми лицами. Сам собой складывается некий сюжет, пляж манит меня неистовее прежнего. Будто непримечательный персонаж мультфильма, рисующий на стене план прохода к запасному выходу, я отыскиваю путь внутрь виллы и начинаю воображать себе скучную рутину, в которой погрязнет ее обладатель.

И вот настает день, когда — совершенно случайно — у меня возникает возможность поехать в Бордигеру, увидеть все своими глазами. Мне предстоит прочитать лекцию на озере Комо, и, чем лететь напрямую из Нью-Йорка в Милан, я решаю полететь в Ниццу, а оттуда поехать поездом в Италию. На автобусе от аэропорта до железнодорожного вокзала в Ницце двадцать минут, еще пятнадцать уходит на покупку билета, а дальше вот ведь повезло — еще через пятнадцать отправляется поезд в Италию. Через час я уже в Бордигере. Поезд останавливается. На платформе слышны голоса. Двери открываются, я выхожу. Именно этого я и ожидал. Часть души отказывается признавать, что искусство с реальностью способны достичь такой задушевности.

Я не хочу брать такси, хочется помедлить, дойти пешком до моей гостиницы. Прямо от небольшого вокзала до самого центра городка проложена широкая, усаженная пальмами улица под названием Корсо-Италия, некогда известная как виа Реджина-Елена. Попал я сюда — всегда знал, что так и будет, — в самом начале дня. В городке тихо, свет изумительный, бирюзовое море смирнее некуда. Настал мой миг с Моне.

В Бордигеру я приехал ради Моне, а не Бордигеры — так люди ездят в Ниццу увидеть то, что видел Матисс, в Арль и Сен-Реми — глянуть на мир глазами Ван Гога. Я приехал увидеть то, чего, как мне прекрасно известно, не существует. Художники в принципе не учат нас видеть лучше. Они учат видеть иначе, чем видеть положено. Я хочу увидеть Бордигеру глазами Моне. Хочу увидеть и то, что лежит передо мной, и то, что для него было зримым, но чего там вообще-то нет, оно лишь обволакивает его картины призраком позабытого пейзажа. Моне, скорее всего, черпал из некоего источника, находившегося в нем, а не в Бордигере, но его присутствие узнаваемо — так, будто он всегда был и внутри нас самих. Искусство существует не чтобы видеть, а чтобы опознавать. Бордигера нужна была Моне как средство увидеть то, что он заметит в миг запечатления, а не раньше; Моне нам нужен, чтобы опознать то, что мы давно искали, с пониманием, что не видели этого никогда.

Я говорю себе: первой остановкой станет дом на виа Романа, второй — колокольня, третьей — сад Морено. По счастью, и гостиница моя тоже на виа Романа.

Я иду и не верю собственным глазам: растения и деревья повсюду. Насыщенные запахи, чистый, свежий, тропический воздух. Прямо передо мной — мандариновое дерево. Что-то мне говорит, что лимоны, растущие в горшке, ненастоящие. Я протягиваю руку сквозь изгородь, трогаю. Настоящие. Огромное здание конца XIX века, окруженное высокими пальмами, возвышается на холме там, где Корсо-Италия пересекает виа Романа. Нужно мне было там забронировать номер. Выясняется, что бывший гранд-отель в помпезном викторианском стиле теперь главный вход в местный травмпункт. Подмена меня раздражает, с другой стороны, реставрация выполнена безупречно, фасад сохранил остаточную созвучность ушедшим временам.

Я заставляю себя думать только хорошее про отель, который забронировал через интернет. Мне нравится даже молчание, которое меня встречает, когда, добравшись до места, я подхожу к стойке портье. Наверху с радостью обнаруживаю, что номер у меня приличный, с неплохим видом с балкона на водный простор вдали, хотя пространство между отелем и морем полностью загажено россыпью крошечных кирпичных домишек недавней выделки. Я достаю чистую одежду, принимаю душ и, вооружившись фотоаппаратом, спускаюсь вниз спросить у портье, как пройти в сад Морено. Он смотрит на меня озадаченно и говорит, что про сад Морено слышит впервые. Уходит в служебную комнату, возвращается с женщиной — скорее всего, владелицей отеля. Она тоже не слышала про сад Морено.

Второй вопрос — про дом, который писал Моне, — тоже не приближает меня к истине. Оба они никогда не слышали про этот дом. Он на виа Романа, говорю я. Они снова обмениваются озадаченными взглядами. Насколько им известно, там нет дома, который бы писал Моне.