Лишь

Лишь в Италии

В числе прочего в farmacia аэропорта Мехико Артур Лишь приобретает новую разновидность снотворного. Фредди как-то ее хвалил: «Это не наркотик, а гипнотик. Тебе подают ужин, ты спишь семь часов, тебе подают завтрак, и вот ты на месте». Таким образом, на борт самолета «Люфтганзы» (впереди лихорадочная пересадка во Франкфурте) Лишь ступает во всеоружии и, притулившись у окна, заказывает цыпленка по-тоскански (как на сайте знакомств, под красивым именем скрывается простая курица с пюре), затем принимает одну белую капсулу и запивает ее игрушечной бутылочкой вина. Усталость борется в нем с еще не улегшимся беспокойством после «Уна ноче кон Артур Лишь»; снова и снова в ушах у него звучит многократно усиленный голос организатора: «Мы с вами как раз говорили о посредственности»; он надеется, что лекарство подействует. Так и происходит: он не помнит ни как доедал баварский крем из рюмки для яиц, ни как унесли поднос, ни как переставлял часы на центральноевропейское время, ни как сонно болтал с попутчицей – девушкой из Халиско[31]. Когда он просыпается, все вокруг спят, укрывшись синими тюремными одеялами. Он бросает мечтательный взгляд на часы и приходит в ужас: прошло всего два часа! Осталось еще девять. На экранах бесшумно проигрывается последняя американская криминальная комедия. Сюжет понятен без звука, как в немом кино. Дилетантская афера. Он пытается снова уснуть, сделав из пиджака подушку; перед его мысленным взором проигрывается фильм о его нынешней жизни. Дилетантская афера. Лишь со вздохом запускает руку в сумку. Достает еще одну таблетку и кладет в рот. Бесконечный процесс глотания всухую, знакомый еще с детства, по витаминам. Но вот дело сделано; он снова надевает тонкую атласную маску и погружается во мрак…

– Сэр, завтрак. Вам кофе или чай?

– Что? А… Кофе.

Все вокруг открывают шторки, впуская в салон ослепительное солнце, поднявшееся над облаками. Складывают одеяла. Разве уже утро? Когда он успел уснуть? Он бросает взгляд на часы – какой псих выставлял время? И по какому часовому поясу: Сингапура? Завтрак; скоро они приземлятся во Франкфурте. А он принял гипнотик. Перед ним ставят поднос: разогретый круассан и замороженное масло с джемом. Чашка кофе. Что ж, придется поднапрячься. Может, кофе нейтрализует снотворное? Стимулятор против седативного. «Именно так, – думает Лишь, пытаясь намазать круассан прилагающимся к нему куском льда, – и рассуждают наркоманы».

Он летит в Турин на церемонию награждения, которая состоится после череды интервью, обедов, ужинов и каких-то «выборов со старшеклассниками». Как здорово будет ненадолго вырваться на улицы нового города! В самом конце приглашения сообщалось, что главный приз уже присудили знаменитому британскому автору Фостерсу Лансетту, сыну знаменитого британского автора Реджинальда Лансетта. Лишь гадает, явится ли бедолага за лаврами. Опасаясь, что плохо перенесет смену часовых поясов, Лишь попросился приехать на день раньше, и организаторы были не против. Сказали, что в Турине его будет ждать машина. Если он, конечно, туда доберется.

В сладкой дреме парит он по франкфуртскому аэропорту, мысленно повторяя: «Паспорт, кошелек, телефон, паспорт, кошелек, телефон». На большом синем табло написано, что у его рейса изменился терминал. Почему, недоумевает он, в аэропортах нет часов? Миля за милей мимо него проплывают кожаные сумочки, и флакончики с духами, и бутылки виски, и прекрасные девы, рекламирующие турецкие бренды, и в своих грезах он беседует с ними о парфюме, а они хихикают и спрыскивают его одеколонами с мускусными и кожаными нотками; в своих грезах он щупает бумажники из страусиной кожи, будто ища послание на азбуке Брайля, и болтает с администраторшей VIP-зала с волосами, как иголки у морского ежа, рассказывая ей о своем детстве в Делавэре, пуская в ход все чары, лишь бы проникнуть туда, где бизнесмены всех национальностей одеты в один и тот же костюм; в своих грезах он сидит в кремовом кожаном кресле и запивает устрицы шампанским, и на этом сон обрывается…

Он просыпается в автобусе, который куда-то его везет. Но куда? Почему у него в руках столько пакетиков? Почему во рту привкус шампанского? Он прислушивается к речи других пассажиров, нет ли среди них итальянцев; он должен найти свой терминал. Но кругом одни американские бизнесмены, разговаривающие о футболе. В их речи много знакомых слов и незнакомых имен. Он чувствует себя каким-то неамериканистым. Он чувствует себя геем. По меньшей мере пятеро в этом автобусе выше, чем он, и это настоящий рекорд. Его сознание (ленивец, неспешно карабкающийся по дереву необходимости) приходит к заключению, что он все еще в Германии. Через неделю он снова сюда вернется – вести пятинедельный курс в Берлинском автономном университете. Там он и будет, когда состоится свадьба. Когда Фредди выйдет за Томаса где-то в Сономе. Автобус пересекает перрон и выгружает их у терминала, идентичного предыдущему. И снова: паспортный контроль. Да, паспорт все еще в левом кармане пиджака. «Geschäftlich[32]», – отвечает он мускулистому пограничнику (рыжие волосы так коротко острижены, что кажется, будто у него покрашена голова). «Хотя работой это назвать трудно, – добавляет он про себя. – Да и развлечением тоже». Снова досмотр. Снова обувь, ремень – долой. В чем тут логика? Паспорт, таможня, досмотр, снова? Почему нынешняя молодежь непременно должна расписываться? Разве ради этого мы кидались камнями в полицию: ради свадебных церемоний? Покорившись наконец насущной потребности, Лишь заходит в туалет, а там, в зеркале, среди белого кафеля – старый лысеющий Onkel[33] в помятой бесформенной одежде. Но, оказывается, это все же не зеркало, а бизнесмен по ту сторону раковины. Сценка в духе братьев Маркс[34]. Лишь моет лицо – свое, а не бизнесмена, – находит выход на посадку и загружается в самолет. «Паспорт, кошелек, телефон». Со вздохом плюхается в кресло у окна и, лишая себя второго завтрака, мгновенно проваливается в сон.

Артур Лишь просыпается с чувством спокойного торжества. «Stiamo iniziando la discesa verso Torino. Мы начинаем посадку в Турине». Его попутчик отсел на соседний ряд. Лишь снимает маску для сна и улыбается Альпам, с высоты похожим скорее на кратеры, чем на горы, а через минуту его взгляду предстает и сам Турин. Они чинно приземляются, одна женщина с галерки аплодирует – и он вспоминает посадку в Мехико. Однажды в юности он даже курил в самолете. Он проверяет подлокотник и обнаруживает в нем пепельницу. Бояться или умиляться? Звоночек, и пассажиры встают. «Паспорт, кошелек, телефон». Он мужественно пережил кризис; мысли его прояснились, ватное оцепенение прошло. Его чемодан первым показывается на багажной карусели: пес, нетерпеливо дожидающийся хозяина. Никакого паспортного контроля. Просто выход, а дальше, о чудо, юноша со старческими усами и табличкой с надписью «С. ПИШЬ». Лишь вскидывает руку, и юноша берет его чемодан. Уже внутри гладкого черного авто выясняется, что шофер не говорит по-английски. «Fantastico», – думает Лишь, снова закрывая глаза.

Он уже бывал в Италии? Да, дважды. В первый раз с родителями, когда ему было двенадцать: они отправились в Рим, а оттуда, подобно шарикам в автомате пачинко[35], выстрелили в Лондон и потом рикошетили туда-сюда по Европе, пока снова не угодили в лунку Италии. Все, чем ему (утомленному школьнику) запомнился Рим, – это каменные здания в разводах, словно со дна океана, безумие на дорогах, как отец тащит старомодные чемоданы (включая загадочный сундучок с маминой косметикой) по булыжной мостовой и ночное клац-клац-клац желтых жалюзи, флиртующих с римским ветром. В последние свои годы мать часто пыталась вытянуть из Лишь (сидящего у кровати) и другие воспоминания: «А помнишь хозяйку квартиры, у которой вечно спадал парик? А помнишь того симпатичного официанта, который предлагал отвезти нас к своей матери на лазанью? А помнишь, как в Ватикане тебе хотели продать взрослый билет, потому что ты был такой высокий?» Лежит в постели, на голове платок с белыми ракушками. «Да», – неизменно отвечал он, как отвечал каждый раз своему агенту, делая вид, что читал книги, о которых даже не слышал. Парик! Лазанья! Ватикан!

Во второй раз он ездил с Робертом. Дело было в середине их романа, когда Лишь уже поднабрался житейской мудрости и стал полезным попутчиком, а Роберт еще не преисполнился горечи и не превратился в обузу; когда, как и всякая пара, они нашли равновесие, когда вопли страсти уже поутихли, но благодарности еще вдосталь; когда шли их золотые годы, хотя они этого не сознавали. В Роберте проснулось редкое желание попутешествовать, и он согласился выступить на литературном фестивале в Риме. Один Рим чего стоил, но показать его Лишь – это все равно что представить дорогого друга любимой тетушке. Заранее знаешь, что знакомство будет памятным. Чего они не ожидали – так это того, что мероприятие будет проходить в руинах Римского форума, где тысячи соберутся на летнем ветру послушать, как читает стихи под старинной аркой поэт; он будет стоять на подиуме, в розовых лучах прожекторов, и после каждого стихотворения оркестр будет играть Филипа Гласса. «Никогда больше на такое не подпишусь», – прошептал Роберт, когда они с Лишь стояли за кулисами, а на гигантском экране крутили короткий ролик о жизни поэта – вот Роберт-малыш в ковбойском костюме; вот Роберт – серьезный студент Гарварда со своим приятелем Россом; вот Роберт и Росс в кафе Сан-Франциско; вот они же среди деревьев, – о жизни, в ходе которой он обрастал все новыми творческими союзниками, пока не стал похож на свою фотографию в «Ньюсуик»: всклокоченные седые вихры и хитрая ухмылочка, будто задумал недоброе (хмуриться ради фото он категорически отказывался). Музыка сделалась громче, его объявили. Четыре тысячи зрителей захлопали в ладоши, и Роберт в сером шелковом костюме приготовился выйти на озаренный розовым сиянием подиум у подножия многовековых руин и отпустил руку своего возлюбленного, как человек, падающий с обрыва…

Лишь открывает глаза и видит осенние виноградники, бесконечные ряды распятых ветвей, а в начале каждого ряда – непременно розовый куст. Интересно, почему? Вдали, на холмах, темнеют силуэты маленьких городков с церковными шпилями. Кажется, попасть туда под силу только альпинисту. Судя по солнцу, они в дороге уже не меньше часа, а значит, его везут не в Турин, а куда-то еще. В Швейцарию?

До него наконец доходит: он сел не в ту машину.

«С. ПИШЬ» – он мысленно возвращается к надписи, которую в своем затянувшемся трансе тщеславно принял за обращение «сеньор» и детскую опечатку в фамилии «Лишь». Суриндер Пишь? Стефанос Пишь? «СПИШЬ» – компания – производитель матрасов? Горный воздух ударил ему в голову, и любая гипотеза кажется разумной. Ясно одно: успех перелета так усыпил его бдительность, что он кинулся к первой попавшейся табличке, напоминавшей его имя, и теперь его везут в неизвестном направлении. Комедия дель арте жизни ему хорошо знакома; знает он, и какая ему досталась роль. Артур Лишь вздыхает. На особенно крутом повороте на месте аварии воздвигнут кенотаф. Пластиковая Мадонна на мгновение встречает его взгляд.