Год порно

Часть 4

Мама быстро начала лысеть. Она пыталась скрыть это под розовой вязаной шапочкой, но клочки волос выдавали ее — падали на койку и пол. Марк собирал их и выкидывал в мусорку.

Тебе что-нибудь нужно? — спрашивал он маму время от времени.

Просто уйди, пожалуйста.

Когда пробка на дороге рассосалась и Марк наконец добрался до больницы и зашел в палату, он увидел в глазах матери то, чего в них никогда раньше не было, — злобу и отчаяние. Каждый был виноват в том, что с ней случилось, включая Марка, ее сына. После курса химиотерапии это прошло. Злость сменилась пустотой и болью. Мама сворачивалась в позу эмбриона и плакала. Марк находился рядом и ощущал, как умирает вместе с ней. Больше он ничего сделать не мог.

Прислушавшись к ее просьбе, он сидел в коридоре, выходил покурить и возвращался. Упирался затылком в стенку и постепенно привыкал к мысли, что мама скоро умрет. Отец оплатил отдельную палату. Врачи и медсестры продолжали лечить маму, хотя после первых обследований сказали, что надежды нет. Рак распространился по телу.

Две недели, все повторял за ними отец. Сейчас нужно быть с ней.

Марк с отцом сошлись на том, что им повезло. Оба понимали, что, если бы не отцовские связи и деньги, никто бы не стал начинать курс химиотерапии. А с ним какой-никакой шанс был. Отец сконцентрировал внимание мамы именно на этом обстоятельстве и убедил ее бороться до конца. Она не знала, что девяносто процентов больных в этой стадии умирают и лечить ее сейчас, как выразился врач, значит просто мучить человека в его последние дни.

Город моментально промерз. Оттаявшие было тротуары снова покрыла ледяная корка, а поверх нее намело снегу. Вечерами, когда Марк возвращался домой, пустые дороги отражали холодный свет уличных фонарей, и то тут, то там закручивались поземки. Так дышала зима.

Мамино дыхание было летним. Оно пахло овсянкой, молоком и медом, которыми она по большей части питалась до болезни. В детстве, когда у Марка достаточно окрепли руки, чтобы носить пакеты, мама стала брать его с собой в продуктовый. Они всегда закупались в одном и том же ближайшем к дому супермаркете и продолжали называть его «Перекрестком», хотя помещение часто переходило от одной сети к другой.

Мама набирала продукты, а Марк вез тележку одной рукой или задом наперед, поражаясь своей силе и ловкости. Пока мама расплачивалась, он хватал покупки со стойки и старался быстрее распихать их по пакетам. Порой приходилось нести по четыре пакета, и под весом круп, мяса, фруктов и овощей пластиковые ручки истончались до лески и впивались в ладони. Мама, конечно же, видела, что Марк еле справляется, но ничего не говорила, потому что, как он узнал позднее, растила из него мужчину.

Марк о многом вспоминал в те дни, и у него перехватывало дыхание. Наверное, даже не от самих воспоминаний, а оттого, что связь с мамой становилась одним из них. Он ощущал, как настоящее превращается в прошлое. Больничный коридор превратился в береговую полосу, и из маминой палаты то и дело выкатывались волны. Марк не сопротивлялся им и не отпрыгивал. Они кусали его своим ознобным жаром, убегали и снова выкатывались наружу.

Как-то ночью у Марка случился сонный паралич. Он спал на боку лицом к стене, и вдруг за спиной появилась мама. Она просто стояла, бездвижно и молча. Марк не мог пошевелиться и застонал. Он вспотел и ощущал болезненные удары сердца. Его так зажало на вечность или по крайней мере на полчаса-час. Все это время он только и думал о том, что мама никак не смогла бы попасть к нему в квартиру, а значит, у него за спиной не она. Когда он наконец повернулся посмотреть, никого в комнате не было. Только ночные тени на полках шкафа, в углах и по бокам от кресел глядели на Марка с его же ужасом.

Наблюдая за работой снующих мимо врачей и медсестер, Марк все больше стыдился своих праздных страданий. Действительно, кому было лучше от того, что он отпросился из кофейни и часами сидел, обгладывая образы смерти. Он спросил, может ли чем-нибудь помочь, раз уж все равно проводит тут кучу времени. Оказалось, что в больнице не хватало рук и помощь Марка и правда пригодилась бы.

Его направили к Рите, отвечавшей за всех медсестер. Она была раза в полтора больше Марка, так что он интуитивно остался с ней на «вы», хотя та сразу обратилась на «ты». Рита выдала медицинскую форму и объяснила обязанности. Марк и не заметил, как позиции сменились: только что больница была обязана Марку за его добрую волю и умирающую мать, а теперь он оказался обязан ей. Странно, но Марку полегчало.

Делаешь все, что говорят врачи, сказала Рита. А в свободное время моешь пол.

Ладно. А сейчас мне куда?

Сейчас ничего не нужно. Ты свободен.

То есть мою пол?

На этаже было тихо. Железное лязганье ведра билось эхом вперемешку с бульканьем воды. Видимой разницы между немытым и мытым полом не было. Шаблонные узоры и так, и так смотрелись пресно и старо. Отличить чистое от грязного можно было только на ощупь. Со всем советским так.

Эй, идем сюда.

Марк понял по тону, что это врач. Он быстро просек местную иерархию. Санитары, медсестры и прочие — смертные, а врачи — боги. Марк проследовал в женскую палату. Пожилые пациентки были в больничных халатах — больших слюнявчиках, которые просвечивали и уверенно прикрывали только обвисшие груди, живот и спину.

Так, сказал врач. Давайте-ка вас послушаем.

Бабушка спрыгнула на пол, сняла халатик. У нее была темная жесткая кожа, как у обветрившегося куриного филе. Грудь свисала до живота. Из расплывшихся сосков торчали длинные кудрявые волосики. Женщина напрягала скулы и смотрела грозно, напоминая Родину-мать.

Хорошо, хорошо. Еще раз выдохни. Молодец. Замечательно. Так, сказал врач Марку. Идем сюда. Надень перчатки.

Они встали у койки возле окна. На ней лежала тучная пожилая женщина с распухшей сине-фиолетовой ногой. Марк пытался протиснуть пальцы в перчатку, но они все во что-то упирались. Ему казалось, что у него ничего не выйдет, врач поднимет его на смех и наорет.

Дунь внутрь, сказал врач и проделал это со своими перчатками.

Наконец все получилось. Врач закрепил железные стойки с двух сторон кровати, а потом достал дрель или что-то типа того.

Сейчас установим штырь. Это быстро, не переживай.

Ладно, пробормотал Марк.

Да не ты.

Женщина уже представляла самое худшее, охала, ахала и плакала.

Возьми ее ступню и держи ровно, сказал врач. Смотри, чтобы не сдвинулась.

Марк взял ступню, как слепого котенка. Кисти и пальцы ослабли и слегка задрожали.

Крепче.

Врач поднес к ноге дрель с длинным штырем и выжал пусковой крючок. Раздался чудовищный звук сверления, и металлическая палочка стала исчезать в теле женщины. Комната накренилась, но Марк держал ступню ровно. Разве комнаты умеют двигаться, спросил он про себя и словил нехилую панику. Его руки оставались на месте, но он их совсем не ощущал. Что значит ровно и как ровно держать, он уже не знал. Казалось, что и слова такого не существует. Неизвестно, куда бы привела Марка эта цепочка мыслей и сколько бы он вообще выстоял, если бы с другой стороны наконец не показался кончик штыря.

Ой, сказал врач Марку и улыбнулся. Не туда пошел. Сейчас пересверлим.

И штырь снова пропал в ноге, а потом вырос в другом месте. Врач установил ногу на стойку и отдал Марку окровавленные куски ваты, какие-то пакетики и что-то еще, подлежащее утилизации. Вторую половину коридора Марк мыл, прокручивая в голове эту сцену, и иногда вздрагивал, как на морозе.

От холода, грязной воды и тряпок его руки покрылись сыпью. Кожа потрескалась и кровоточила. Возвращаясь домой, он открывал горячую воду, подставлял руки под струю и счесывал. Несколько мгновений Марк испытывал невероятное блаженство и утопал в нем всем своим существом. Потом отводил руки назад. Пальцы с трудом сжимались и разжимались. На месте сошедшей кожи появлялись ранки, из которых вытекала прозрачная липкая жидкость. Марк включал холодную воду, ополаскивал кисти, протирал их полотенцем и выходил из ванной. Участки разодранной кожи засыхали красными пятнами, и те перемещались по телу.

На первом этаже принимали пациентов, привезенных на скорой. Пикассовский колотый мир с дроблеными челюстями, торчащими костями, вмятыми в позвоночник ребрами и выбитыми глазами. Видимо, в городе работала огромная человекорубка, в которую закидывали бездомных, пьяниц, неверных мужей и жен, работяг и других случайных жертв. Они лежали на носилках, уставившись в потолок, и недоумевали, как такое могло с ними приключиться. Чем они это заслужили. Марк жалел их всех. Даже очевидных отморозков, которые, скорее всего, отправили сюда не одного собутыльника-кореша. В мире, где такому человеку, как мама Марка, ставят безнадежный диагноз, не существовало справедливости.

Вопросом за что? задавалась и пациентка, которую по указанию Риты следовало отвезти в операционную на самом верхнем этаже. Для этого нужно было воспользоваться лифтом, а женщина боялась лифтов до смерти.

Я и дома всегда по лестнице поднимаюсь, сказала она.

А на каком вы живете?

На втором.

Ну а нам на седьмой.

Я не могу! Пожалуйста, давайте как-то по-другому.

Я не подниму вас по лестнице. Это невозможно.

Марк вызвал лифт, и тот стал опускаться с хрустом и скрипом. Женщина еще больше распереживалась, и на ее крики пришел врач.

Что тут такое? — спросил он, и Марк объяснил.

Антипова, сказал врач, нависнув над ее лицом. Что вы тут за концерт устроили? Вас нужно доставить на операцию. Нести по лестнице вас никто не будет, так что давайте вы успокоитесь и перестанете кричать.

Не могу я.

Все вы можете. Все нормально. Вот, смотрите…

Он толкнул тележку вперед. Дверцы лифта куснули металлические бортики тележки и отъехали обратно. Антипова взвизгнула. Врач повернулся к Марку.

Давай вези ее.

Она ж боится.

Ничего, переживет.

И ушел. Марк завез Антипову внутрь, игнорируя ее вопли.

А-а, кричала она. Спасите! Боженьки! Уберите от меня этого марийца!

Пару этажей спустя она затихла. Марк глянул вниз — Антипова упала в обморок. Он так и сказал про себя, задумавшись, как же это она упала, если и так лежала. Словно обморок — это излом реальности, трещина, в которую можно провалиться и очутиться в небытии. Марк ощущал, что и он, и отец, и мама сейчас были в схожем обмороке. И не понимал, как из него выйти.

Когда они добрались до этажа хирургии, Марк вывез из лифта тележку с женщиной и осмотрелся. Он оказался там впервые. И стены, и пол, и потолок — все было белым, как и январское солнце за окном в конце коридора. Откуда-то вышла хирургиня, чтобы забрать пациентку.

Она без сознания, сказал Марк. Очень боится лифтов.

Девушка на него посмотрела, потом взяла Антипову за руку. И за шею. Рутинное недовольство пропало, она крикнула что-то на медицинском, отчего весь этаж зашевелился и зашумел.

Антипова умерла. Кусочек ее тела оторвался и попал в самое сердце. Врачи попробовали как-то это исправить, но воскресить человека у них не вышло. В конце концов, богами они были только в рамках местной системы.