Безликий

Я не так часто бывал в метро, чтобы так сразу, и ощутить себя здесь своим – спешащим, на вид равнодушным, но с умным, озадаченным лицом, словно все разом бегут защищать докторскую диссертацию. Озирался по сторонам. Сначала искренне и усердно старался всмотреться в лица проходящих людей. «Ну, что вы, как поживаете? – Хотелось спросить. – Куда бежите?».

Люди проносились передо мной словно на ускоренной ленте кинопленки, и, я не мог запомнить ни одного лица, чтобы в будущем его с радостью вспомнить. Было странное ощущение, что они все неживые, безликие, невидимые фантомы. Отгонял озорную мысль схватить кого-нибудь за плечи и сильно тряхануть, чтобы ощутить, что все реально, что все по-настоящему, со мной, с ними, со всеми нами.

Я шел против потока. Навстречу сильнейшему ветру. Плечи, руки, волосы, легкие бедра, ляжки, тугие ботинки, разноцветные шнурки, увесистые модные сумочки и много разноцветного, пестрого, задиристого летело в меня. Я уклонялся, изворачивался, чтобы не сшибло, не унесло куда-нибудь далеко. Благо, за руку меня тянула Лиза, моя Ли, всего две буквы и множество эмоций. Без нее я бы пропал в подземном царстве, сдуло бы сразу, затерялся, сошел бы с ума. Ли тащила мое удивленное тело сквозь толпу, как броненосец «Потемкин» по бескрайним водам, энергично и смело. Она была тут своей, была в столичной теме и знала, что делать. А тело мое тянулось за ней как ребенок, который не хочет идти к стоматологу: тормозит, плачет да упирается. Чем быстрее она шла, тем меньше и меньше я ощущал ее руку – руку, которая была моим навигатором, путеводителем, звездой на небе, по следу которой нужно держать свой штурвал. И чем дальше, тем меньше и меньше она могла удержать мою руку, будто она была сколькая, промасленная и неподатливая. В какой-то момент она умудрилась зацепиться своим острым коготочком за мой палец, за самый его кончик и тянула, тащила. Если бы отпустила, то я бы так и рухнул на землю, отполз бы в угол и сидел бы там, дышал, привыкал. Коготочек был очень цепкий, такой не отпустит, не оставит.

Лиза иногда поворачивала на меня свое тоненькое, остроскулое личико. Не знаю, что там она видела, но игриво улыбалась и даже пару раз умудрялась достать до моих губ своими. Тогда я совсем пропадал. Забывался. Старался дотянуться до ее брусничных, смородиновых, малиновых, ежевичных губ, таких прохладных, будто их специально для меня немного в морозилке подержали, приоткрыть их, остановиться и затеряться в бесконечном лабиринте. Шея, плечи, дыхание в ухо, даже тихий невнятный шепот, вот она – талия, пышные, пахнущие свежим молоком и только, только скошенным сеном волосы – вьюнки. Ли, конечно, обламывала меня. Мол, о чем ты дурачок, в метро же – опомнись.

Сил на людей смотреть не было, после нескольких крутых виражей и минут в подземке. Ко всему привыкаешь быстро. Мое лицо, наверное, наподобие лиц окружающих стало сильно задумчивым и немного равнодушным. О, нет-нет. Ощущал я совершенно другое: скорее мое лицо было глупым, но счастливым. От чего же, от чего же привалило столько счастья?

Впереди обтянутая в светлые, модные джинсы, держащая меня одним коготочком, торопилась Ли, с длинными, русыми волосами, которые развивались в разные стороны как скрученные струнки гитары. Упругие ножки, стройные формы, точеная спинка. Я знал, что если незаметно приподнять тонкую и легчайшую блузку, то увижу две приятные ложбинки внизу спинки. Из одной в другую до бесконечности можно было перекатывать маленький мячик. Да, мой взгляд был глупым, созерцающим.

Ли улыбалась. Хотя я не мог видеть ее губы и ровные, белые, опасные как у хищного зверька зубки, потому что плелся сзади, но ощущал улыбку в ее волосах, в каждом ее пружинистом шаге, в ее раскачивающихся бедрах…

– Давай, давай быстрее! – Читал по ее губам, когда она в очередной раз повернулась ко мне.

Вагон метро был забит людьми. Я тогда подумал, что вагоны очень интимное место. Притягиваю Ли к себе:

– Давай подождем другой состав. Не успеем же. – И уже тянулся к ней, прижимал к себе, забирался руками под хрупкую, но нежную ткань – в тепло, в такое женское, стройное.

Ли усмехнулась и полетела в вагон, а я как пленный тащился за ней, к чему спешка, милая?

Двери захлопнулись прямо у меня за спиной. Еще секунду назад нас разделило бы, меня и Ли на веки вечные. Она бы отправилась в долгий путь в вагоне, я бы остался на перроне. И был бы от нее лишь цепкий коготок, которым она меня тянула, держала, не давала затеряться. Я бы повесил его на грудь и ходил бы с ним как с талисманом, но уже без нее. Один.

В вагоне мы ехали совершенно немыслимо. Нет, люди так не ездят в метро. Это было бы неприлично с точки зрения общественности и морально-нравственных устоев социума. Я считал себя морально целостной личностью, но мне было так хорошо и определенно все равно. Я как ворвался в вагон, в котором трехэтажные люди стояли на головах друг друга, так сразу по коготочку, по тоненькому, шелковому запястью, по острому локоточку, как по длинному канату тянулся к Ли – всего две буквы и множество эмоций.

Щека к щеке, мои руки переплетались везде, всюду, где только можно было: в волосах, на талии, в ногах… ее голова ютилась у меня на плече, как домовенок на теплой русской печи, я ронял свою в ее волосы-вьюнки. И все – молоко, свежее-свежее, и сено – только скошенное, вкусное, сладкое. Вокруг хаос, спешка, а я был спокоен в своем, в моем, в нашем и ни в чьем больше.

Со стороны мы смотрелись как один большой несуразный и разноцветный человек. И невозможно нас было разорвать, а если бы попробовали, то разрушился бы и не собрать этого человечка переплетенного.

Так и ехали. Ту-тух-ту-тух, монотонно раскачивались в такт движению. Ехали долго – по часам, а по ощущениям – секунда, момент: ехали по желтой ветке, потом еще по какой-то цветной. А все же была в этом движении своя цель: мы хотели попасть на Старый Арбат.

В вагоне стало просторнее. Я огляделся, вынырнул из вьюнков. И так смешно стало: места много, хоть в догонялки играй, а мы стоим с Ли как будто нас утрамбовали с разных сторон и не можем сделать ни одного движения – ведь разрушиться все, спугнем напавшую на нас усладу, наше спокойствие.

Легко быть беспечным, неосязаемым, почти прозрачным, легким и веселым. Нужно только начать, подхватить волну, и, она тебя понесет, погонит в далекие края, в края неизведанные, теплые, с раскидистыми ушастыми пальмами, с желтобокими бананами, распростертым океаном, теплым и диким песком. Нужно только сесть на волну, ухватиться за ее белую, пенящуюся гриву и ни о чем не думать.

Ли. Две буквы и множество эмоций. Зачем тебе я? Беспечный, катающийся на волнах, думающий в серьез только о том, чтобы вовсе не думать?

Я искал ее губы. Чтобы спросить об этом – говорить было немыслимо тяжело и трудно. Осторожно прикасался к ее приоткрытому, влажному рту, словно пробовал на вкус только-только сорванную ягоду, вкусная ли, съедобная. Смаковал первое прикосновение, а потом, распробовав, все больше и больше: разыгрывался аппетит, стоит только начать и не остановиться уже.

Зачем тебе я? Видишь, что я лечу, лечу как облако, не могу опуститься, не в силах пригвоздить ноги к земле, одуматься, задуматься, хотя бы призадуматься: осознать что-то важное и серьезное. А ты, моя Ли, бежишь по зеленой травке с большим развивающимся по ветру совком. Щекотит ножки твои белесые, царапает, и, хочешь это облако поймать изо всех сил, нужно тебе, понимаю. А оно все выше, легче, играется с тобой, злит и радует.

Ли вскрикнула от неожиданности. Наша станция. Снова вприпрыжку выбежали к мраморным колоннам, разноцветным указателям-табличкам, деревянным лавочкам со скучающими, передыхающими людьми, к новому потоку лиц. Мы едва успели, пока пытались распутаться из наших объятий, чуть мою ногу и ее ручку не оставили в вагоне путешествовать дальше.

Выбрались из подземки. В наши лица брызнуло солнышко, яркое, задорное: сладким и вкусным. Мы от неожиданности начали щуриться. Ли обвила мою шею руками, посмотрела на меня в упор серьезно, без улыбки, сосредоточенно, но все-таки умиротворенно – с усладой. Как у нее получается настолько противоречивые эмоции сохранять на своем лице одновременно, я понятия никакого не имел, но у нее это получалось.

– Я люблю тебя.

И я… А я…? Так ли это?

Любовь – это…

Любовь – это когда…

Любовь – это когда и вопреки…

Любовь – это взаимно….

Любовь – это необъяснимо…

Что я сказал ей? Что я ответил? Губы что-то шевелили, перекатывали обрывки фразы, куски предложений, отдельных междометий. И всюду многоточия… Ничего я не сказал.

Беспечному и воздушному, ухватившемуся за гребень волны, легко почувствовать любовь, это ничего не стоит – никакого труда и сил. А сказать это, придать форму своим чувствам, сказать другому человеку, живому с ранимой душой, большим сердцем, и который любит тебя – это лишиться всего, всего, что несет тебя по небу, отрывает от земли. Стоит только сказать и пропадет она, любовь, беспечность, легкость: пальмы рассеются в тумане, песок закружит и унесет ветром, волна выкинет на берег.

Мы с Ли выбежали на Старый Арбат. Летнее настроение передавалось каждому, кто ступал на каменную брусчатку по взгляду, по улыбке, по случайному прикосновению…

Вот, он, родимый, встал на лавку с длинными волосами, торчащими из под широкополой шляпы, с размашистыми жестами и внутренней эмоциональной неустойчивостью. Поэт. Начал читать стихи. То смеялся, то с натугой издавал дикий вопль, то обретал неожиданную для зрителя гармонию. Вокруг него собралась молодежь, все неординарные, разноцветные, навешанные всякими цепочками, подвесками, некоторые были одеты, как мне показалось очень просто – обернувшись в занавески. Каждый выделялся как цветной попугай, сбежавший из зоопарка – ликующий и радостный. Они заворожено слушали декламирующего поэта. Так, по лицам и было понятно – благоговели.

Мы курсировали в непонятной спешке дальше, голос поэта становился все приглушение и тише, и на смену ему приходил звук задорной гитары и хриплый голос барда. С бородой и закатанными глазами, он сидел на стуле и пел что-то про любовь. Про что еще можно петь в такой-то день? Он, очень удачно вписывался в окружающую обстановку. Около него лежал раскрытый кейс от его изогнутой, возрастной, потрепанной жизнью, но от этого не менее привлекательной спутницы. Я пошарил в карманах и на ходу, под стремительную и непрерывную тягу моей Ли кинул туда немного денег. Мне нравились гитаристы, что-то в них было притягательное, харизматичное, свободное…

По краям улицы расстилались модные кафетерии и рестораны с кричащими вывесками и броским, фешенебельным интерьером. Было тепло, и столики с плетеными стульями выставлялись на улицу. Люди, которые совсем недавно спешили в метро, здесь обретали деловитый покой. Пили кофе, лицезрели вокруг или беседовали с кем-то, да, в общем-то, наслаждались моментом. Только я и Ли все куда-то бежали, спешили…

– Посмотри, какие здесь все спокойные: у вас в столице только на Арбате можно поймать за хвостик такое ощущение?