Девочка, которой не стало

— Скорее! Реанимацию!

— Бригаду!

— Вызовите хирурга!

— Яа Аллах, дайте провезти!

Вокруг Залимы началось какое-то мельтешение людей, лиц, белых халатов. Звучали незнакомые ей медицинские термины и знакомые ругательства. Она рассеянно смотрела, как ее дочь на каталке куда-то повезли.

«Лучше бы тебе умереть, — подумала она. — Ты и так была никому не нужна, а теперь тем более».

Однако в мыслях ее не было жестокости или злорадства. Она просто устала от девочки с самого ее рождения. Залима не готова была стать матерью ни в первый, ни тем более во второй раз, но вышло как вышло, и она кое-как несла на плечах бремя материнства, от которого некуда было деваться, как от сковывавшей тело болезни. Она старалась по мере сил обеспечить дочерей одеждой и едой, для чего устроилась продавщицей в душный маленький магазинчик знакомых матери. Но разве в такой глухомани можно достойно себя обеспечить? На удачное замужество Залиме рассчитывать не приходилось, и она продолжала подрабатывать так, как научила ее мать — время от времени в магазин заходил какой-нибудь мужчина и, оглядев ее с ног до головы, либо выходил обратно, либо подходил ближе и шептал: «Я от Айны», после чего ей приходилось запирать входную дверь и вести посетителя в заднюю комнатку, где стояли стол с чайником, комод и небольшой диван, пропитанный запахами десятков одеколонов, потных носков, нестираных или, наоборот, идеально чистых рубашек. Каждый раз, расстилая простынь — не столько ради гигиены, сколько чтобы скрыть этот вездесущий запах, пропитавший каждую трещину, каждую ворсинку обивки дивана — Залима будто ворочала каменную глыбу. Потом она ложилась на диван и принимала посетителя, зарабатывая небольшую не облагаемую налогом прибавку к официальной зарплате.

Теперь все. Никаких больше простынь. Никакого теста на отцовство и кучи халявных денег. Залима сглотнула. Новая жизнь, которая, по-видимому, перед ней сейчас приоткрыла дверь, виделась еще неясно, расплывчато, но Залима уже твердо понимала, что как раньше больше не будет.

Из тумана размышлений перед ней возник мрачный Ахмед Имранович и, не глядя в глаза, велел:

— Идите за мной. Я вызову полицию. Надеюсь, вы понимаете, что придется за это ответить? — Он наконец посмотрел на Залиму: — Лучше не пытайся сбежать. Республика небольшая, найдем. Боже Всевышний, как же ты… — Его рука сжалась в кулак перед ее носом. — Как ты допустила? Она же твоя дочь! Ай! Придушил бы собственными руками, тварь, да сесть не хочу.

Он махнул рукой и пошел впереди. Залима, переставляя непослушные конечности, поплелась за ним. Смешной врач. Как он представлял себе этот побег? Ее догнал бы даже таракан.

В кабинете, куда Ахмед Имранович, завел Залиму, было прохладно из-за работавшего кондиционера. Она села в предложенное кресло и скучающим взглядом обвела стены, увешанные грамотами и сертификатами. Какой образованный он, этот врач. Таких не проведешь. Она, конечно, слишком глупая, чтобы тягаться с образованными людьми. Не надо было приезжать.

— Кто это сделал? — не выдержал врач, несколько минут наблюдавший за ней со своего места.

Она молча посмотрела на него и пожала плечами. Сдавать Алихана? Она не самоубийца. А он наверняка до нее доберется, если узнает, что она проболталась.

— Ты хоть понимаешь… ты понимаешь, что твоя дочь может умереть? У нее гемоглобин тридцать! Огромная кровопотеря! Ты что, не видела? Почему не привезла сразу?!

— Меня не было дома, — осторожно сказала Залима.

Это была правда. Когда она пришла на обед из своего магазинчика, то обнаружила дочь в ее кровати. Та была непривычно тиха и бледна, голова перебинтована.

«Она упала и ушибла голову, — сказала мать. — Я полила перекисью и завязала. Не бери в голову, отлежится и придет в себя».

Залима не знала, на что рассчитывала мать, произнося эту бессовестную ложь — что она не осмотрит своего ребенка? Не откинет одеяло, чтобы сменить запачканную кровью майку, и не увидит побуревшую скомканную простыню? Но Залима откинула одеяло. Увидела простыню. И застыла, отгоняя от сердца навалившееся тяжелое предчувствие. То, что с ней самой произошло в без малого четырнадцать, ее дочь пережила в пять.

Не в силах до конца поверить своим глазам, Залима смогла только произнести «Кто?» и почему-то не слишком удивилась ответу. Кому еще было дозволено творить в этом доме все, на что когда-либо был способен извращенный человеческий разум?

Мать что-то твердила про долги Алихана, про видео, за которое ему обещали много денег. Про то, что он обязательно поделится с ними. Про то, что он не хотел, чтобы все так вышло, просил прощения и обещал помочь с лекарствами. Что она знает пару отличных кровоостанавливающих рецептов, которые наверняка помогут девочке оправиться. Залима слушала ее трескотню, совершенно растерянная и перепуганная состоянием девочки. Что будет, если она тут умрет? Вдруг кто узнает? Что тогда? Их посадят? Убьют или выгонят из города? А если и не умрет, остановится ли Алихан, поняв, что «пронесло»?

Дочь захныкала, протянула руки, и Залима автоматически укрыла ее снова и приобняла. Не крепко — ей никогда не нравились обнимашки с детьми — но достаточно, по ее мнению, чтобы утешить и поддержать.

«Ну-ну, тише. Не плачь, — проговорила она. — Все пройдет».

И сама себе мысленно отвечала: «Что пройдет? Ничего уже не пройдет».

Спустя время кровотечение все же стало стихать, а Залима немного успокоилась, приняла непоправимость произошедшего. Однако бледный вид дочери и то, как она время от времени отключалась, будто не засыпала, а теряла сознание, не переставали ее тревожить. Несмотря на неприязнь, Залима вовсе не желала дочери смерти.

Мать настрого запретила ей обращаться в больницу, но потом, когда она отлучилась, Залима не выдержала и движимая каким-то необъяснимым чувством, возможно, остатками неосознанного материнского инстинкта, которые нашлись в ее душе, набрала номер скорой. Просила приехать поскорее, но не потому, что девочка была в критическом состоянии, а больше боялась, что Айна вернется раньше и сумеет отговорить ее. Противостоять матери было для нее совершенно невозможно.

Мать вернулась, когда они как раз на машине выезжали из ворот. Айна за мутным стеклом не увидела устремленный на нее испуганный взгляд Залимы, при посторонних ругаться не посмела, лишь прожгла борт машины колючими темными глазами, мысленно наверняка послав на ее голову все имевшиеся на земле проклятья.

— А где ты была? — продолжал свой допрос Ахмед Имранович.

— На работе, — ответила Залима.

— Кто был с девочкой?

— Бабушка. Моя мать.

— Мужчины есть в доме?

— Нет.

— Но бывают?

Залима безучастно смотрела на грамоты любопытного врача. Если бы он жил в их районе города, не задавал бы такие глупые вопросы. Все знали про их дом. Кому надо, открывали калитку и тенью просачивались на внутренний двор, крепко закрыв ее за собой. В основном, как раз-таки мужчины. Другие же обходили дом стороной, правда пытались подсмотреть в щелку, что там внутри, одновременно цокая языками и качая своими святыми головами в платках и мусульманских шапочках. Порой по пятницам соседи подходили к воротам и оставляли пакеты с ношеной одеждой и гостинцами для детей.

— Так бывают мужчины в доме?

Залима молча кивнула.

— Кто? Братья твои? Дядьки есть?

— У нас нет родни.

— Как это? — искренне удивился Ахмед Имранович. — Разве так бывает? А кто тогда приходит?

Залима перевела на него многозначительный взгляд. Скрывать правду она не видела смысла. Врач смутился, и она упивалась его смущением и вытянувшейся физиономией. Он с осуждением покачал головой, и этим движением Залима тоже насладилась сполна.

«Да, умный и богатый врач, под твоим боком живет такая ужасная, отвратительная семья, в которой творятся бесстыдные вещи, о которых ты не имеешь представления. Да, сейчас благодаря нам ты понял, как тебе и твоим детям повезло родиться не Мулиговыми. Ты сравнил себя с нами и почувствовал себя безгрешным. Тебя тошнит от меня и моего образа жизни. Ты осуждаешь меня, как и все они, но никто из вас ничего не сделал, чтобы мне помочь! Ты виноват! Вы все! Вы никакого права меня судить не имеете!..»

Последние слова едва не сорвались с губ Залимы, но она сдержалась.

— Понятно, — со вздохом проговорил Ахмед Имранович. — Стыдно. Стыдно должно быть вам обеим! И ладно сами. Я не Господь Бог и не прокурор, чтобы вас судить. Но девочку-то… девочку вы за что мучили?

— Я не виновата! — попыталась защититься Залима. — Меня не было дома.

Ахмед Имранович потер лицо. Он глядел на нее недоуменно, как на иностранку, и Залима неловко поерзала на стуле. Ее так и тянуло сказать этому докторишке какую-нибудь гадость, чтобы он перестал на нее таращиться. Сказал, что не судит, а в глазах — сплошное осуждение!

— Тебе ведь ее совсем не жалко, да? — сказал Имран Ахмедович. — Впервые вижу мать, которая ни разу не спросила, какое состояние у ее ребенка и выживет ли он. Я ведь сказал тебе, что она сейчас между жизнью и смертью?

Залима пожала плечами. Его речь словно и правда звучала для нее на чужом языке. Жалко ли ей? Пожалуй, и правда жалко. Никто не желал бы ребенку пережить подобное. Это больно и неприятно, и мерзко, и… ужасно. Но она сопереживала дочери не больше, чем детям в постах-просьбах о помощи, то и дело мелькавшим в ее ленте соцсетей. Жалко — перелистнула, жалко — перелистнула.

— Похоже, если она умрет, в семье ее никто не станет оплакивать.

— Лучше бы ей умереть, — не сдержалась наконец Залима.

— Как… ты можешь такое говорить?! — Ахмед Имранович аж встал со своего места и навис над столом. — Она же твоя дочь!

— Дочь, — насмешливо повторила Залима. — Дочь без отца. Безродная. Такая же, как я. Едва она родилась, уже стала браковкой. Я знаю, что это такое, а вы не знаете. С детского сада тебе тычут отцом и говорят, что вот, мать нагуляла! Потом все парни в классе в лицо говорят, что никогда бы не женились на такой и не опозорили бы семью. Меня мать забрала с седьмого класса, потому что некоторые козлы считали, что раз у меня нет отца и брата, они могут безнаказанно распускать руки. Знаете, что они говорили? Что я не должна сопротивляться, потому что все равно у меня такое нутро. Нутро гулящее. А еще знаете почему она меня забрала? Потому что их папочки, которыми они так гордились, и которые сами очень даже ходят в наш дом, не хотят, чтобы я училась рядом с их детьми.

Залима от неожиданно длинной для себя речи даже запыхалась. Она отбросила показной стыд, который привычно набрасывала на себя, как вуаль, в присутствии малознакомых мужчин, с которыми не надо было спать, говорила теперь без стеснения, глядя в глаза врача. Теперь пришел черед Ахмеда Имрановича внимательно изучать свои дипломы на стене.

— И дочь мою ждет то же самое, — продолжила Залима. — А теперь, раз она потеряла невинность, будет только хуже. Сейчас вы вызовете полицию и опеку. Они узнают, разболтают родственникам. А те потом родственникам их родственников. Уже завтра весь город будет знать, что дочка Мулигова нечистая! Не только родилась без отца — еще полбеды — но и с детства нечистая! Вы только все испортили.