Поцелуй

Когда я вошел в корпус и стал подниматься по лестнице, меня охватил страх, предчувствие чего-то пугающего — ни плохого, ни хорошего, но странного и неизвестного. Но я пошел. Навстречу. Мне нужно было увидеть ее, не знаю, за какую последнюю надежду я хватался. Все это время между мастер-классами меня штормило из одной стороны в другую, и я очень устал. То я совершенно успокаивался, стараясь ценить то, что имею, то я начинал бунтовать против несправедливости жизни. Тогда я начал впервые задавать себе вопрос: действительно ли дело в ней, она ли мне нужна и почему она? Но не смог в этом разобраться: во мне бушевали вихри, невозможно было как следует сосредоточиться.

На предстоящей встрече, как я предполагал, нужно будет рисовать настроение сегодняшнего дня. И я думал, что же я нарисую? Я так задумался, что не заметил, как вошел на кафедру. На меня все обернулись, что вполне естественно, но я не ожидал, что Аделаида будет уже там. И вместе с остальными она смотрела на меня, а я смотрел только на нее… Видимо, она это поняла и засмущалась, я это видел. И я тоже опустил голову и занял место в противоположном ряду у прохода. Я старался не смотреть на нее. Я чувствовал, что ее соседки поглядывают на меня, и, возможно, они там меня обсуждали. Ну и ладно, и хорошо, думал я, легче будет с ней объясниться.

Господи, я чувствовал, что меня несло. Мне нужно с ней поговорить, и все равно, чем это закончится. Зачем мне нужно было это обязательно сделать, я не знал, но решил, что нужно и все. Тут она встала со своего места и пошла к выходу, по пути краем платья коснувшись моей руки. У меня щеки загорелись. Я хотел было встать и пойти за ней — прекрасная возможность! Но тут вошла ведущая, и я остался сидеть на месте. Она тоже вскоре вернулась и села у прохода, чтобы уже не протискиваться за остальными. Как раз напротив меня. А я сидел и думал, что мне надо было все-таки выскочить вслед и поговорить с ней, в конце концов, и плевать на этот мастер-класс!

Мы обсудили свои впечатления и результаты с прошлой встречи. Я сказал, что двигаюсь в сторону преподавания, как и хотел всегда. Ведущая одобрительно покивала и похвалила меня. А после каждому выдала по листу ватмана, краски гуашь, кисти и попросила нарисовать соседа. И тут говорит мне, что я рисую Аделаиду, а она меня. Причем надо внимательно посмотреть на свой объект и потом уже смотреть нельзя, надо нарисовать по памяти. И не нужно, чтобы это был точный портрет: мы как бы рисуем впечатление от человека, и можно фантазировать, добавлять что-то от себя.

Я подумал, что не смогу взглянуть на неё, но в ту же секунду поднял голову. Может быть, это последний раз, когда у меня есть возможность вот так вблизи посмотреть ей в глаза. Она тоже смотрела на меня, и я увидел вдруг, что глаза у неё зелёные с позолотой и что нос у неё маленький, смешной, курносый. Я словно увидел её впервые. Почему я раньше этого не замечал? Я ведь узнал бы её, где бы она мне ни встретилась. Наверно, я с такими удивленными глазами смотрел на неё, что она улыбнулась мне не то смешливо, ни то загадочно, одними губами, и от этого тонкие-тонкие морщинки собрались под её веками, и стало видно, что она не молоденькая девчонка.

Мне захотелось нарисовать ей эти морщинки, они мне очень понравились. Она смотрела на меня как женщина, и это поразило меня. Почувствовал себя пацаном желторотым, ей Богу! Но это скоро прошло, и я стал ощущать себя в ином качестве. Пришло в голову, что именно это от меня и требовалось — я поймал ощущение некой свободы, но я был слишком впечатлен, чтобы задерживаться на этой мысли. И стал рисовать. Неловко поначалу было рисовать гуашью, я этим занимался последний раз, наверно, в начальных классах школы. Но быстро втянулся. Честно сказать, получилось у меня что-то вроде домовенка с зелеными глазами, коричневым лицом и оранжевыми волосами. Я даже веснушки ей накрапал. А морщины не стал — как-то не к месту. Это же фантазия!

Мое настроение сегодняшнего дня? Интересное ощущение, когда рисуешь другого человека. Мне понравилось ее рисовать, и я подумал, что могу это делать периодически, например, во время самостоятельных и контрольных. Я чувствовал волнение и внутренний подъем, и мне захотелось сделать что-то значимое, важное, может быть, что-то, что изменит мир. Наверно, это и называется вдохновением. Ведущая попросила обменяться рисунками. У меня в голове было только беспокойство, что Аделаида подумает насчет моего видения, но, когда в руках у меня оказался ее рисунок, я был искренне удивлен. В зеленой траве вырос цветок. Серединка желтая, а лепестки светло-голубые. Может, она хотела нарисовать их белыми, но на белой бумаге их было бы не видно.

Я молча уставился на этот цветок, не понимая, что она хотела этим выразить, как услышал смешок. Она смотрела на моего домовенка и, широко улыбаясь, прямо-таки светилась, прикрывая улыбку ладонью. Я тут же забыл про ее цветок и почувствовал себя очень счастливым. Она повернулась и улыбнулась, чуть поджав губы, кивнула мне. Я не ожидал, что ей понравится: больше похож на крашеного рыжего негритенка. Ведущая подошла к нам, посмотрела на наши рисунки и тоже улыбнулась. Наверно, она улыбалась на все рисунки, хотя я могу ошибаться. Про моего домовенка она ничего не спросила, а вот цветок ее больше заинтересовал. Аделаида сказала ей, что я у нее как молодой человек ассоциируюсь с молодостью, чистотой и непосредственностью восприятия, жизненной силой, стремлением к росту и развитию, что у меня еще все впереди, и поэтому ей захотелось нарисовать именно так. Это не портрет, а символ. И с ее сегодняшним настроением это тоже связано: тоска по лету, теплу и сочной зелени.

Внутри все сжалось от сразу нахлынувших воспоминаний о первой встрече с ней, о прогулке почти вдвоем тем единственным летним вечером. Невыносимо, почти больно. И снова это предчувствие. Что-то еще обсуждали, говорили, и я тоже, а что, не могу вспомнить. У меня не было намерения после мастер-класса хватать ее, настигать, обязательно говорить с ней. Как будто мне хватило этих рисунков и того, что она сидит рядом, пусть и через проход, улыбается мне. Наоборот, захотелось отстраниться, побыть в стороне. Как будто, если стану к ней ближе, мне будет очень больно, обнажится какая-то незаживающая рана, и она коснется ее и…

После занятия девчонки столпились в проходе, бурно обсуждая рисунки и прочее. Я терпеливо ждал. Наконец, мы вышли всей кучей на улицу. Холодный ветер стих, и стало тепло. Воздух был такой нежный, хотелось вдыхать его глубоко и как можно больше. Высказали предложение прогуляться, я не отказался. Аделаида тоже согласилась. И мы пошли. В ближайшем вагончике купили кто чай, кто кофе, шоколадки. Она первая делала заказ и попросила черный чай с имбирем и лимоном. Я подумал, что ей и вправду не хватает тепла, и мне захотелось угостить ее, я обрадовался этой возможности. Чтобы не вызвать подозрений, я объявил, что угощаю всех. Народ воспринял мой жест восторженно и с искренней благодарностью. Я почувствовал, что стал своим, и на душе потеплело и полегчало.

Мы прошли, болтая и смеясь, добрых четыре квартала и вышли на главную площадь. У остановки стали рассаживаться по свои автобусам. Я провожал всех: мне хотелось еще пройтись, продлить этот вечер, еще побыть в мире, где есть она. А она стояла рядом и махала уезжающим рукой. Мое сердце колотилось: на какой автобус она сядет, ведь все, что здесь проходят, уже уехали. В моем бедном сердце затеплилась слабая надежда. И вот мы остались вдвоем. Она сказала, что хочет еще пройтись и попрощалась. А я, конечно, напросился составить ей компанию, и она согласилась. На предпраздничной площади было очень красиво.

Сначала мы шли молча, пошли вокруг по площади. Она любовалась огнями, на ее лице переливались разноцветные подсветки зданий. И я чувствовал ее напряжение: наверно, пожалела, что согласилась на мое сопровождение. Я заговорил первый, спросил, живет ли она в нашем городе. Она ответила, что живет здесь примерно два года, и поинтересовалась, так ли очевидно, что она не коренная жительница. Мы были уже на «ты». Снова подул холодный ветер, стало довольно зябко, а мы оказались у дверей кафе. Я предположил, что она проголодалась, и сказал, что тоже перекусил бы и выпил горячего чего-нибудь. Мы вошли и устроились у окна, внутри было довольно уютно, тепло, цветы и свечи на столике.

Когда официант ушел с нашим заказом, я, наконец-то, позволил себе просто смотреть на нее. Ведь до сих пор у меня не было такой возможности — сидеть напротив наедине. Я смутил ее: щеки у нее загорелись. Я извинился и сказал, что знаю, что она родом не отсюда. Спросил, помнит ли она меня, ведь мы уже знакомы. Она удивленно молчала. Я рассказал ей о том дне. Не стал говорить о своих чувствах, хотя очень хотелось. Не стал говорить, что я женат и у меня есть дочь. Не смог и отложил разговор до десерта: не стоит вываливать на нее все это, по крайней мере, в самом начале… Может быть, подумал я, вообще не говорить ей ничего, просто начать сначала…

Аделаида сказал, что ей было очень плохо в тот день, она явно перепила и в ее возрасте по ночам уже надо спать, а не гудеть до утра, даже если повод серьезный. В ответ я наговорил ей комплиментов, и говорил искренне, и рад был хотя бы это ей сказать. А она искренне поблагодарила, сказала, что приятно слышать такие вещи от молодого человека. Ах, возраст! В ее взгляде светилась грусть, и я спросил, когда человек переходит сорокалетний рубеж, действительно ли все становится настолько серьезно. Спросил и обомлел: как будто что-то тяжелое опустилось позади нее, и она чуть улыбнулась, посмотрев в сторону, затем усмехнулась, а потом подняла на меня глаза, бездонные как изумрудный космос, в которых огоньки рассыпались на миллиарды звезд. А потом сказала, что с тем опытом, который у нее есть теперь, она бы начала все сначала.

Официант принес наш заказ как раз в тот момент. Мы молча расставили свои тарелки на небольшом столике. Официант ушел, а я не мог найти что сказать. Не то чтобы нечего — наоборот, в голове роились тысячи вопросов. Она тоже молчала и начала есть. Я последовал ее примеру. Наконец, высказал догадку, что переезд — это шанс начать новую жизнь. Она с улыбкой встретила мое предположение и закивала головой, опустив взгляд в тарелку: она как раз пыталась поместить порцию длиннющих спагетти в рот, и они никак не заканчивались. Мы посмеялись. А она спросила, как я устроился после окончания университета, чем занимаюсь, есть ли семья и прочее. Мне показалось, что ей было это действительно интересно.

А я взял да и сказал все, как есть, а потом брякнул, что развожусь. Сам не ожидал, но не хотел ставить стену между нами. Оправдывал себя тем, что если у нас с ней — Боже, помоги! — начнутся отношения, я действительно разведусь. Господи! И не хотелось, чтобы между нами были недомолвки и недоразумения. Но ведь я совсем ничего не знаю о ней самой, только то, что она переехала сюда два года назад. И спросил, как здесь у нее складывается жизнь. Она подняла брови, при этом опустив веки, как бы задумавшись — ей не хотелось говорить об этом. Сказала просто, что как раз перед дипломом развелась, через какое-то время переехала, когда нашла работу, теперь живет здесь, воспитывает сына. И все. С замиранием сердца я спросил, не собирается ли она снова замуж. И она заявила, что не планирует серьезных отношений в ближайшее время. Сказала, глядя мне прямо в глаза.