Утопи мою голову (сборник рассказов)

Улет

Существую я или не существую?! — взвизгнул невзрачный, но одухотворенный человечек лет тридцати пяти, и по-заячьи нервно заходил по комнате. От умственного шныряния вены на лбу у него вздулись. "Вроде существую", — пискнул он, хлопнув себя по заднице. Потом подошел к шкафу и с плотоядным наслаждением, трясясь, выпил мутную брусничную воду из грязной чашки. Минуты две улыбался, а потом вдруг опять вспыхнул: "И в то же время не существую!" И пнул ногой угрюменький чайник. Потом Анатолий Борисович (так звали героя) выскочил в коридор.

— Хамье, перед глазами снуёте! — прикрикнул он на соседей, которые боялись Анатолия Борисовича из-за его робости.

Ему вдруг захотелось завернуться в одеяло и долго, комком, кататься по полу. "Какой-то я стал воздушный и как будто все время утекаю", — подумал Анатолий Борисович.

— Побольше реальности, побольше реальности! — провизжал он вслух себе, соседям и кому-то Неизвестному.

Последнее время что-то в нем надломилось. Это уже был не тот Анатолий Борисович, который мог бороться и быть возвышенным. Ему все стало загадочным. Загадочным и то, что он женился, и то, что ему тридцать пять лет, и то, что он родился в России, и даже то, что над ним висит, куда бы он ни пошел — небо.

"Определенности никакой нет, — решил он, — и точно меня все время смывает. Как бы совсем не сдуло".

"Странное существо моя дочка, — думал Анатолий Борисович, проходя по темно-змеиному горлу выходной лестницы. — Бьет меня по морде. А когда я ее бью по заднице, — никак не пойму, хорошо мне от этого или плохо?"

Подойдя, вместо двери, к нелепой дыре, ведущей в серое, Анатолий Борисович увидел над ней лампочку.

"Надо бы ее проучить", — подумал он и швырнул туда камень. Лампочка разбилась. "На сколько минут мне будет легче от этого?" — обратился он к своему внутреннему голосу.

Наконец Анатолий Борисович выскочил на улицу. На мгновенье ему показалось, что все, что он видит — фикция. "Юк-юк", — довольно пискнул он в ответ. "И все-таки я не существую", — подумал он всем своим существованием и подошел выпить воды. Потом все стало на место.

"Как складывалась до сих пор моя жизнь, — рассуждал он, делаясь все незаметней. — Был период — я играл в карты. Тогда я был счастлив. Был период величия. Без него я не прожил бы дальше". Анатолий Борисович ускорил шаг и шел прямо по улице навстречу ветру.

"Утекаю я куда-то, утекаю, — думал он. — О, Господи!"

Мир давил своей бессмысленностью. "Это потому что он меня переплюнул, отсюда и его бессмысленность, — решил он. — Даже столб, неодушевленный предмет, и тот меня переплюнул".

Анатолий Борисович углублялся в город.

Все казалось ему абстрактным: и высокие, уходящие в засознание, линии домов, и гудки машин, и толпы исчезающих людей. А собственная жизнь казалась ему еще худшей, еле видимой, но настоятельной абстракцией.

"Реальности никакой не вижу", — слезливо подумал он и хотел было хлопнуть в ладоши.

Наконец Анатолий Борисович подошел к разномирному зданию своей службы; юркнул мимо толстых тел, за свой стеклянно-будничный столик.

Кругом сновали разухабистые, в мечтах, рожи, трещали машинки, а перед Анатолием Борисовичем лежала груда бумаг. Ему казалось, что все эти бумаги говорят больше, чем он.

Анатолий Борисович подошел к окну.

"А вдруг "сбудется, сбудется", — закричалось у него в глубине. — Должно "сбыться", должно, — не навсегда же таким он создался. Тихонько, растопырив ушки, Анатолий Борисович прислушался. Ничего не услышав, сел за столик, и почувствовал, что вся его жизнь — как урок геометрии.

"Каждый предметик: стульчик, чернильница — далекий и как теоремка", — подумал Анатолий Борисович. Все входили, уходили и были за чертой.

Вскоре Анатолий Борисович вышел. И больше уже не приходил. А через месяц следователь Дронин в деле на имя Анатолия Борисовича поставил последнюю и единственную запись: "бесследно исчез" и захлопнул папку.