Симпатические чернила

Хютте объяснил мне, что несколько недель назад к нему наведался «клиент», чье имя значилось в шапке на бланке: Бренос, 194, авеню Виктора Гюго. Он попросил расследовать исчезновение Ноэль Лефевр. И я, оказавшись у окошка «До востребования» на почте, надеялся, что письмо или телеграмма, адресованные этой Ноэль Лефевр, дадут нам ниточку. На террасе кафе, по мере того как шло время, надежда вернулась. Я был почти уверен, что она появится с минуты на минуту.

Был уже почти вечер. Жерар Мурад по-прежнему сидел напротив меня.

— Мы говорим об одном и том же человеке, — сказал я ему и снова протянул карточку «до востребования».

Он долго ее рассматривал.

— Да, это она. Но почему улица Конвансьон? Она жила с Роже на улице Вожелас.

— Вы не думаете, что это был ее адрес до замужества?

— Роже говорил мне, что она только что приехала в Париж, когда он ее встретил.

Сведения, собранные Хютте, были весьма приблизительны. Он, должно быть, заполнял бланк наспех, как плохой ученик делает задание на каникулы.

— Но мне интересно было бы узнать, где вы познакомились с Ноэль…

Он снова смотрел на меня недоверчиво. Мне очень хотелось сказать ему правду, так я устал от этой игры в кошки-мышки. Я искал слова: «досье»… «агентство»… Эти слова смущали меня. Даже от слова «Хютте» было неловко из-за его какого-то тревожащего звучания, которого не было прежде. Я ничего не сказал. Вовремя удержался. Потом, кажется, я испытал такое же облегчение оттого, что не открыл ему мое истинное лицо, какое испытывает человек, уже перешагнувший через парапет моста, чтобы броситься вниз, и передумавший. Да, облегчение. И голова слегка закружилась.

— Я познакомился с Ноэль Лефевр несколько месяцев назад у некого Бреноса.

Это было имя человека, который приходил к Хютте и интересовался причинами исчезновения Ноэль Лефевр. Но меня в тот день в агентстве не было, и я жалел об этом. Хютте не дал мне даже приблизительного описания посетителя.

— Вы знакомы с этим Бреносом? — спросил я.

— Знать не знаю. Никогда не слышал этого имени ни от Ноэль, ни от Роже.

Он наверняка ожидал, что я расскажу подробнее об этом человеке, но я ничего о нем не знал. А на бланке кроме его имени был только адрес: 194, авеню Виктора Гюго. Хютте все-таки мог бы мало-мальски просветить меня насчет своего «клиента», прежде чем посылать на задание.

Мне опять надо было что-нибудь придумывать, врать, чтобы попытаться узнать правду. Конечно, меня всегда тянуло вмешиваться в жизнь людей, из любопытства, но еще и из желания лучше их понять и распутать причудливо сплетенные нити их жизни — чего они сами зачастую сделать не могли, потому что этой жизнью жили, я же имел то преимущество, что был просто зрителем или, вернее, свидетелем, как сказали бы на языке правосудия.

— Бренос… это врач… Я познакомился с Ноэль Лефевр в прошлом мае в приемной этого врача…

Он нахмурил брови, явно не очень-то поверив мне.

— В доме сто девяносто четыре, авеню Виктора Гюго… В прошлом мае…

Я пытался придумать еще какие-то подробности, чтобы убедить его, что я не лгу, но, признаться, в тот день это упражнение давалось мне с трудом. Неужели я потерял форму?

— Кажется, она рассчитывала на этого доктора Бреноса, чтобы получить рецепт…

— Рецепт на что?

Я не знал, что ответить. Надо было, прежде чем садиться в метро и ехать до станции «Жавель», хоть что-нибудь записать в блокнот, запастись чем-то вроде шпаргалки. Не импровизировать. «Доктор Бренос»… Звучало фальшиво.

— Она была встревожена… Нервничала из-за своей работы… Ей нужны были успокоительные…

— Вы уверены? А ведь она так радовалась, что работает у Ланселя…

Лансель? Речь шла, возможно, о большом магазине кожгалантереи на площади Оперы. Самое время было рискнуть, чтобы узнать больше, сблефовать, как говорят игроки в покер.

— Она говорила, что далеко добираться до работы, это ей не нравилось… От ее дома до кожгалантереи Ланселя на площади Оперы на метро, если я не ошибаюсь, не меньше двух пересадок?

Он кивал, будто соглашаясь. Да, я угадал верно. Однако у меня больше не хватало духу в тот день продолжать эту игру. Я рисковал всерьез запутаться, двигаясь вслепую.

— Это верно, — сказал он, — она часто жаловалась, как тяжело ей добираться на метро до Ланселя… Неудачно, когда живешь в этом квартале…

— А Роже, кем он работал?

Я задал этот вопрос рассеянным тоном, как будто не придавал ему никакого значения. Эту тактику, чтобы разговорить людей, подсказал мне Хютте. «Иначе, — говорил он, — они могут и на дыбы встать».

— Роже? О, кем он только не работал… Когда я с ним познакомился, он шоферил в компании грузовых перевозок… Потом какое-то время у Орева, флориста в Шестнадцатом округе… Несколько месяцев назад он нашел место помощника заведующего постановочной частью в одном театре… благодаря мне…

Он перечислял разные работы этого Роже с каким-то даже восхищением.

— Роже всегда приземлялся на все четыре лапы…

Судя по всему, это выражение он и Роже повторяли часто, оно было у них чем-то вроде пароля. Но едва он это сказал, как улыбка на его лице стала вымученной.

— А теперь Бог весть, где он… В последний раз, когда я его видел, он сказал мне, что отправляется на поиски Ноэль…

— Она исчезла первой? — спросил я.

— Да. Однажды вечером она просто не вернулась на улицу Вожелас. Назавтра тоже. Я ходил с Роже к Ланселю. Там ничего не знали.

— И вы понятия не имеете, ни вы, ни ее муж, что могло случиться?

Я специально сказал неопределенно: «что могло случиться», предоставив ему самому решать, идти ли на откровенность или признание. Это тоже был урок Хютте: не задавать слишком точных вопросов. Избегать во время допроса любой агрессивности. Подходить к сути «ненавязчиво».

Мне почудилось в собеседнике какое-то смущение, колебание.

— Что вы имеете в виду под «что могло случиться»?

Да, ему стало явно не по себе, он будто подозревал, что мне что-то известно. Но что? Я предпочел не отвечать, пожав плечами. Молча.

— А вы чем занимаетесь?

Я заговорил непринужденным тоном. Улыбнулся ему. Я чувствовал, что снова возбудил в нем подозрения и он, возможно, скрывает от меня какую-то подробность, касающуюся Ноэль Лефевр, ее мужа и его самого. Не могут два человека просто так исчезнуть в одночасье, у кого-нибудь из их близких непременно должна быть догадка, хотя бы смутная, на этот счет.

— Я? Я актер. Уже год хожу на курсы Попеликса.

— И как, успешно?

Должно быть, я проявил бестактность, задав ему слишком прямой вопрос.

— Я снимаюсь статистом в кино, — сухо сказал он. — Это позволяет мне платить за курсы.

Я никогда не слышал о курсах Попеликса. В следующие дни я навел о них справки, так что сегодня могу написать имя без орфографических ошибок: Попеликс, преподаватель драматического искусства, 37, улица Аркад, Париж, 8-й округ. Это объяснило мне иные выражения его лица, позы и жесты, чуточку слишком продуманные, которые я подметил: наверняка его обучили им на курсах Попеликса.

— Но вы, значит, часто виделись с Ноэль? Не понимаю, почему она никогда не говорила вам о Роже…

Он, очевидно, пытался выяснить, какие отношения связывали меня с Ноэль Лефевр, что, судя по всему, его беспокоило.

— Она все же рассказывала вам о своей жизни?

— Вовсе нет, — ответил я. — Мы встречались всего три или четыре раза… вечером, после ее работы у Ланселя… В кафе напротив, на бульваре Капуцинок…

На бланке, в самом начале, значились ее дата и место рождения, но последнее было указано довольно обтекаемо: «Деревня в окрестностях Аннеси, Верхняя Савойя».

— Оказалось, что мы родом из одних мест. Из Аннеси. Мы часто об этом говорили.

Он, похоже, не знал этой подробности жизни Ноэль Лефевр и не придал ей значения. Но я был уверен, что Хютте думал так же, как и я: никогда не лишне знать, в каком квартале или в какой деревне родился человек.

— А письма до востребования, за которыми она вас посылала, кто мог их ей писать?

— Понятия не имею. Я заметил, что на конвертах был всегда один и тот же почерк… голубыми чернилами, цвет «Флорида»…

Мне подумалось, что, может быть, и не стоило сочинять такие подробности. Я хотел, чтобы он в ответ выдал мне побольше конкретики о Ноэль Лефевр. Но ничего не вышло.

— Цвет «флорида»?..

Мне вдруг показалось, что я дал ему ниточку. Но нет. Он просто не понял, что значит цвет «флорида».

— Очень светлый голубой, — сказал я.

— А эти письма приходили из Франции или из заграницы?

Он задал этот вопрос так, будто сам вел расследование.

— К сожалению, я не обращал внимания на марки.

— Если бы я знал, предупредил бы Роже, чтобы он был с ней осторожнее…

В голосе его зазвучал металл, взгляд стал жестким. Была ли такая резкая смена выражения ему свойственна или он научился ей на курсах Попеликса?

Я пытаюсь как можно точнее записать черным по белому слова, которые мы сказали друг другу в тот день. Но многие из них забылись. Сколько потерянных слов, иные вы произносили сами, какие-то слышали и не запомнили, а на другие, адресованные вам, не обратили внимания… И порой, на рассвете или поздней ночью, в памяти всплывает фраза, но вы не помните, кто нашептал ее вам в прошлом.

Он взглянул на свои часы с браслетом и резко встал:

— Мне надо идти на улицу Вожелас… Может быть, есть новости от Роже и от Ноэль…

Надеялся ли он на письма, подсунутые под дверь, как я давеча на почту до востребования?

— Я могу пойти с вами?

— Если хотите… Роже дал мне ключ от своей квартиры.

— Ноэль часто бывала в этом кафе? — спросил я.

И сам удивился, впервые назвав ее по имени.

— Да. Мы с Роже встречались с ней здесь по вечерам, когда она заканчивала работу у Ланселя. Я был так рад, что Роже женился… Знаете, между мной и Ноэль не было ни намека на соперничество из-за Роже.

Судя по всему, это признание вырвалось у него почти невольно, и я понял, что он сразу об этом пожалел, по внезапному смущению, отразившемуся в его взгляде.

Мы шли по улице Конвансьон на восток, и мне не нужно смотреть план Парижа, чтобы понять сегодня, что мы направлялись к «внутренним землям», в глубь квартала Вожирар.

— Пешком идти примерно четверть часа, — сказал он. — Ничего?

Впервые он выказал мне немного симпатии. Было ли для него облегчением пройтись не одному, а с кем-то в этот час, когда сгущались сумерки и исчезновение Ноэль Лефевр и Роже Бехавиура тяготило его больше, чем в любое другое время дня? А я думал про себя, что эта прогулка пешком с ним вдвоем поможет мне лучше понять, какой жизнью жили эти трое. Вчера, протягивая мне бланк в небесно-голубой папке, Хютте иронически улыбался: «Ваш ход, старина. Справитесь! Нет ничего лучше расследования на месте».

Мы шли мимо почты, где сегодня утром я надеялся, что мне вручат письмо, адресованное Ноэль Лефевр. Она была еще открыта. Я хотел было предложить Жерару Мураду снова подойти к окошку «До востребования». Письмо могло прийти с вечерней почтой. Но я вовремя удержался. Лучше будет зайти туда одному на днях. Действительно, ни к чему было вовлекать этого типа слишком глубоко в мои поиски. Теперь это было наше с Ноэль Лефевр личное дело.