Дьяволы и святые

~

Джекпота не было, как не было и жетонов, брошенных вместо чаевых высокомерному крупье. Никаких шатаний по Тропикана-авеню среди песка и смолы в поисках выпивки в ближайшем баре, который уже через мгновение уходил в прошлое. Никаких кабриолетов и пальм, не отбрасывающих тени в кислотных ночах. Не было и столика у самой сцены, как и сцены вообще. Мы не поехали в Лас-Вегас.

Синатра оказался предателем. Когда я, полуслепой и хромой, вернулся в класс, едва не упав в обморок, Синатра уже месяц как покинул «На Границе». Мои по-прежнему зимние глаза смотрели на ту внезапную ослепительную весну — она врезалась в виски лезвиями из чистого золота. На неделю меня положили в медпункт, а потом пришлось освободить койку для малыша с отравлением.

Синатра лгал с первого дня в кабинете у аббата. Фрэнк никогда не отправлял эксперта — он вообще не ответил ни на одно письмо. В тот день Сенак сообщил Синатре, что объявился его биологический отец с целью пройти все необходимые процедуры и забрать сына из приюта. Настоящий отец оказался мясником в пригороде Каора, и его имя уже было вписано в свидетельство о рождении Синатры: не оставалось ни малейших сомнений в их родстве, в тесте больше никто не нуждался. Синатра поранил руку циркулем, чтобы мы поверили в историю с уколом. Ему было стыдно. Стыдно, что вместо певца из Вегаса его ждал мясник из Лота. Все те месяцы бумажной волокиты до своего ухода Синатра умолял аббата ничего не рассказывать. Сенак согласился при условии, что Синатра будет доносить обо всем происходящем в приюте. И не беспокоить по пустякам. Аббат жаждал серьезных проступков, и Синатра сдал Дозор.

Сенак позволил нам собираться, с паучьим терпением выжидая истинного, сочного прегрешения — моего. Ревущий Синатра признался во всем Проныре накануне своего отъезда, когда больше невозможно было тянуть и лгать: все увидели толстого лысого коротышку, вышедшего из фургончика с надписью «Наша конина такая свежая, что еще ржет!». Все увидели — вот прямо как я вас сейчас, — как толстяк неловко пожал руку Синатре и усадил его на пассажирское сиденье. Синатра уехал так же, как приехал в приют, — потупив взгляд. Мне не было его жаль. Я поклялся, что однажды врежу ему.

Тайное общество пришлось распустить. Дверь на крышу была закрыта, собранный Эдисоном приемник конфисковали, Мари-Анж заперли глубоко в долине. Члены Дозора до потери пульса занимались общественным трудом. Наверху больше не было увязших в звездных бурях стражников — приют «На Границе», как и вся планета целиком, остался без защитников. Тот год был чудовищным: самолеты разворачивали, людей убивали из-за цвета кожи — если ты не белый, тебе не жить, «Битлз» распались. Может, совпадение. Роза покинула регион сразу же после моего спуска в Забвение — так сказал Этьен, он был знаком с их садовником.

Лягух следовал приказу и пресекал малейшую попытку общения между бывшими членами Дозора. Ночью он внезапно вырастал из-под земли и проверял, лежим ли мы в своих постелях или под кроватями. Проныра посвятил все свое время сделкам, Безродный изнывал в компании малышей, Эдисон размышлял, как превзойти скорость света. Данни продолжал всматриваться в пустоту и ни с кем не разговаривал. По крайней мере после драки он отказался от мысли снова меня травить. Только Момо мог приближаться ко мне: «Блаженны нищие духом», от Матфея, 5: 3, поскольку нищие не представляют никакой угрозы. Аббат выбрал себе другого секретаря — блондинчика лет четырнадцати, который тут же заважничал.

Я медленно возвращался к своему сиротскому полусуществованию и наконец обратил внимание на переглядывания, кодовые знаки, записки, передающиеся из рук в руки в долю секунды. Однажды утром Лягух пропал. Пошли слухи, что его отвезли в больницу в Лурде, где ему предстояло провести ночь под наблюдением врача. Лягуха внезапно ударило током, когда он вышел из комнаты и дотронулся до выключателя в коридоре. Каким-то образом фазный кабель сместился, соприкоснувшись с металлической рамкой выключателя. Лягуха отбросило к противоположной стене на двухстах двадцати вольтах добротного пиренейского электричества — иногда из-за прорванной плотины оно подскакивало до двухсот пятидесяти. Вполне хватит, чтобы тело отлетело в одну сторону, а душа — в другую, но у Лягуха не было души, поэтому он выжил. Весь день Эдисон ходил с довольной рожей: из некоторых сирот все-таки получаются хорошие электрики.

Проныра разбудил меня в полночь, прижав палец к губам. По другую сторону от бархатной занавески, где спали малыши, остальные из Дозора уже собрались. Проныра сунул шоколадный батончик в руку одному из мальчиков, и тот побежал сторожить у двери в спальню: даже если Лягух медленно разряжался на больничной койке, это не значило, что мы не рисковали. Тем немногим заспанным ребятам, повернувшим головы в нашу сторону, Проныра пригрозил:

— Кто пикнет — завтра не проснется.

Ребята тут же уснули. Спальня малышей сообщалась с душевыми. Последняя кабинка за прогнившей дверцей скрыла от лишних глаз наше первое за три месяца собрание.

— Мы — Дозор, — объявил Данни.

Охваченные волнением, мы повторили:

— Мы — Дозор.

— И мы отсюда свалим.

— Ты спятил. Тебе прошлого раза мало было? — спросил Проныра, бросив на меня быстрый взгляд. — И тебе тоже?

— Делайте что хотите. Я сваливаю. И Джозеф тоже.

Моего мнения он не спросил, но мы были связаны братскими узами Забвения.

— Это нереально, — настаивал Проныра. — Главные ворота на замке. Аббат приказал разобрать часть водостока, ведущую к забору. Даже если мы выберемся отсюда, склон нам не преодолеть, да и на дороге нас поймают.

— Мы сбежим, но не по склону и не по дороге.

— Ну да. И что ты предлагаешь? Улететь?

— Туннель. Железнодорожный туннель. В Испании нас никто не будет искать.

Мы потеряли дар речи. Каждый представлял себе внутренности туннеля как арку, багряную от крови несчастных, которые только подумали туда сунуться. Данни махнул Эдисону. Тот развернул покрытый схемами и расчетами листок и начал объяснять:

— Этьен говорил, что длина туннеля — пять километров. Поезда въезжают каждые полчаса по очереди с каждой стороны и пересекают туннель за четыре минуты. Я уже два месяца занимаюсь расчетами и могу ошибаться на тридцать секунд. Как в большую сторону, так и в меньшую. Это значит, что между двумя составами у нас максимум двадцать девять минут, чтобы добраться до конца туннеля, пока туда не въедет другой поезд и не размажет нас. Из осторожности скажем — двадцать восемь минут. Мы можем вбежать сразу после поезда из Франции или как только уедет поезд из Испании — разницы никакой. Двадцать восемь минут.

Эдисон говорил быстро, словно генерал военной кампании, водя пальцем по рисункам: человечкам из палочек, перемешанным с чудовищными локомотивами, неверными расчетами, переписанными несколько раз заново, чтобы учесть каждую деталь.

— Предположим, мы забежим сразу за поездом с французской стороны, помчимся вслед за последним вагоном. Выход в пяти километрах. Рашид утверждает, что взрослый человек без особой физической подготовки, но в форме, в среднем пробежит подобную дистанцию на скорости десять километров в час. Получается, немного поторопившись, он сможет добраться до выхода за двадцать восемь минут. Проблема в том, что мы не знаем ни его веса, ни выносливости. Это значит: чтобы пересечь туннель до того, как поезд въедет с другой стороны, мы должны много тренироваться. Вопросы?

Я поднял руку, отчего остальные заулыбались.

— Если состав пересекает туннель за четыре минуты, почему они пускают поезда каждые полчаса? Вдруг станут пускать чаще?

— Я задал этот вопрос Этьену. Он сказал, так делают из соображений безопасности. Как-то раз испанский стрелочник отошел пописать, а когда вернулся, то был уверен, что поезд из Франции уже прошел, и отправил испанский. Только вот французский состав сломался и застрял в туннеле. Машинист бежал к аварийному телефону на выходе — и не добежал. Туннель старый, ненадежный, построен не по технике безопасности. Тридцать минут позволяют избежать аварии.

Проныра покачал головой.

— Это все замечательно. Допустим, мы не раскрасим нос локомотива. Что нас ждет в Испании?

Об этом я знал благодаря Розе.

— Там никто не будет нас искать. Мы спрячемся, станем подрабатывать до совершеннолетия, а потом — свобода.

— Ну что, кто бежит? — спросил Данни у присутствующих.

Я поднял руку. Момо повторил за мной. Проныра долго размышлял, но в итоге кивнул. Безродный уже несколько минут тянул вверх обе руки.

— Тебя не возьмем, — ответил Данни. — Ты слишком маленький.

— Мне уже десять! Вы же не гады и не бросите меня здесь!

— Если хочешь сдохнуть… Мне плевать. Это твой выбор.

Эдисон встал на колени перед Безродным.

— Послушай, Данни прав. Ты не сможешь бежать так быстро. Мы сами не уверены, что получится. К чему тебе там погибать? А если останешься здесь, будешь шефом Дозора, наберешь новеньких и расскажешь всем легенду о нас. Что думаешь?

Безродный задумался, с самодовольным видом пожевывая губу.

— Шеф Дозора, ага… — Он выпятил грудь: — Согласен. Но можно мне тренироваться вместе с вами?

— Если хочешь.

— Сбежим, как только будем готовы, — заключил Данни. — И последнее: оказавшись в туннеле, даже не думайте останавливаться. Ни на секунду. Ни чтобы отдышаться, ни чтобы помочь другому. Двум мужчинам не обязательно погибать, когда можно ограничиться одним. Помните наш девиз.

Мы сложили ладони в центре. Под влажным синим потолком раздалась клятва:

— Каждый сам за себя.