Дьяволы и святые

~

Испанский поезд выскочил из туннеля, покачивая вагонами с топливом. За ним, словно стервятник, следовал тяжелый сернистый запах машинного масла. Тошнота скрутила мне живот. Кожа Проныры блестела от пота в темноте. Настоявший на том, чтобы проводить нас, Безродный стоял весь бледный.

— Слишком рано, — повторял Эдисон, качая головой. — Мы не готовы. Еще два месяца. Мы не выдержим дистанцию.

Данни влез на какую-то цистерну и вгляделся в темноту — ночь редкой удачи или ошибочных расчетов.

— Без Рашида еще долго не будет уроков физкультуры. А тренируясь просто так, мы вызовем подозрения. Сейчас или никогда.

Послышался скрип, и Данни спешно слез. С Проныры пот тек ручьем. Я согнулся пополам, чтобы блевануть, но ничего не вышло. Где-то далеко металлический скелет уже начал свой звонкий танец. Гремя ржавыми костями, приближался поезд.

— Как только проедет последний вагон — бегите, — приказал Эдисон. — И между рельсами, а не рядом, понятно? На стенах туннеля висят фонари — не сводите с них глаз. Постарайтесь изо всех сил.

Момо похлопал меня по плечу, как обычно, улыбаясь. Он покачал головой, Азинус помахал ушами вместе с ним. Нам больше не нужны были банальные, очевидные слова, чтобы понимать друг друга.

— Ты не побежишь?

Момо снова покачал головой.

— Ты никогда и не собирался бежать.

Тогда он выдавил два слова — единственные, которые я от него слышал за всю жизнь. Скопившись где-то в глубине горла, они неловко вылетели, чтобы облегчить нам прощание.

— Здесь… лучше…

Звук приближающегося поезда отдавался в каждом теле. Поднялся ветер. «Здесь лучше». Момо предпочел приют жизни, ожидающей его за стенами. С первого дня в приюте я жаловался на свой статус отверженного, неприкасаемого, но хватило всего двух слов — «здесь лучше», — чтобы понять: нам еще повезло. Быть сиротой без родителей — печально, хуже — быть сиротой без себя самого. Я обнял Момо и прошептал ему на ухо:

— Я вернусь за тобой.

Казалось, он поверил. Вдалеке замерцали фары локомотива, толкая вперед свет. Какой-то инженер, видимо в душе поэт, окрестил тот состав «А1А-А1А 68000». Если и гибнуть под колесами, то я бы предпочел, чтобы меня раздавил «Калифорния Зефир», «Эмпайр Билдер», «Кэпитал Лимитед» или любой другой американский поезд со звучным названием.

Мы повернулись к Безродному. Он протянул руку ладонью к земле.

— Мы — Дозор.

— Теперь ты — Дозор, — поправил Данни.

Мимо летели вагоны, с грохотом вгрызаясь в черную дыру. Показался последний, подгоняемый темнотой сзади состава.

— Приготовьтесь! — крикнул Эдисон.

В тот самый момент Этьен вышел из хижины покурить. Завхоз в недоумении вытаращился на нас, переводя взгляд с поезда на кучку отчаянных сирот, пока вдруг не понял. Последний вагон исчез. Этьен открыл рот, тут же его закрыл, повернулся спиной и ушел обратно в хижину.

Я не мог бежать. Это было невозможно — я совершенно не чувствовал ног.

— БЕЖИМ! — заорал Эдисон.

Он первым помчался в туннель. За ним — Проныра, затем — Данни и, наконец, я.

Безродный помахал нам на прощание, медленно опустил руку — и ринулся вслед за нами со всех своих десятилетних ног.