Дьяволы и святые

~

Иоганн Себастьян Бах — сирота. Караваджо — сирота. Элла Фитцджеральд, Коко Шанель — сироты. Антон Брукнер, Луи Армстронг, Рэй Чарльз, Джон Леннон, Билли Кид, Толстой, Чаплин — сироты. И тысяча других лиц в одно мгновение — тысяча лиц, прижатых к грязным окнам, тысяча других сирот, которых мы не знаем, по крайней мере пока.

Я съездил повидаться с Синатрой и врезать ему. На самом деле его звали Эдгар Кальме. Кажется, это было осенью в начале восьмидесятых. В деревне департамента Лот шел дождь, ртутное небо морозило витрину мясной лавки, зажатой между навсегда закрытой булочной и продуктовым. В лавке была лишь одна покупательница. Через запотевшее стекло я не сразу узнал Синатру: он растолстел, надувшись под испачканным в крови фартуком, облысел, его глаза были полны тоски. Он поднял голову и на мгновение встретился со мной взглядом. Не входя в лавку, я развернулся и ушел, так и не врезав ему. Понятия не имею, узнал ли он меня.

Академия наградила аббата Армана Сенака «Пальмовой ветвью». Он скоротал свои дни в доме престарелых для священников. Позже я навестил его, но мое имя ему ни о чем не говорило. Сенак по крошке прикармливал воробушка на подоконнике. Его седые волосы были всклокочены, а осунувшиеся с возрастом щеки поросли бородой. Сенак решил, что меня прислали вместо давно обещанного парикмахера, который тянул с визитом. Не знаю, за что больше всего стоит злиться на Сенака, сына без родителей. У самой грубой жестокости всегда есть причина. Настоящие виновники — те, кто поставил его руководить приютом, и они поступят так снова. Виновники всегда чьи-то сыновья с отполированными ботинками.

Франсуа Марто, известный как Лягух, бесследно исчез после закрытия «На Границе». Мысль о его смерти не доставляет мне никакого удовольствия: разве что ему исполнилось сто лет, но это уже на грани фантастики.

Жан-Мишель Карпантье, известный как Безродный, сегодня работает киномехаником в театре в Верхних Альпах, где уже долгое время нет никаких проекторов — по крайней мере, их меньше, чем раньше. До того как устроиться в кинотеатр, он отсидел в тюрьме. Он не любит об этом говорить, поэтому и я не буду. Каждый год я навещаю Жан-Мишеля. Приходится немного повышать голос: он совершенно оглох на правое ухо. Ни один из трех браков не смог утолить его любопытство к энциклопедии. В прошлом году по случаю его шестидесятилетия мы вместе ходили в небольшой кинотеатр смотреть «Мэри Поппинс». Жан-Мишель признался, что несколько месяцев злился на меня за вранье. Может, он до сих пор сердится.

Эдисон Диуф, наш гений, вернулся в родную деревню в Юра и открыл небольшую мастерскую по починке электроприборов любого назначения. Он не изменял себе и, выправляя ряды считывающих головок видеомагнитофонов, всегда повторял, что подобную технологию нужно доработать и избавить беднягу от необходимости орудовать паяльником и вскрывать аппарат. Эдисон не увидел будущего: ни дисков из серебристого пластика, заменивших кассеты, ни удивительных нулей и единиц, бегающих по стеклянным экранам. Эдисон умер в тридцать два из-за несчастного случая: в желтой куртке, оранжевой кепке и солнцезащитных очках он ехал по лесу на велосипеде — позже какой-то охотник клялся, что принял его за оленя. За оленя в желтой куртке, оранжевой кепке и верхом на велосипеде.

Антуан Лубе, известный как Проныра, заработал состояние на импорте-экспорте. Я так и не понял, что он импортировал и экспортировал. Он живет в Лондоне и еще богаче, чем я. Время от времени я навещаю его — пианино на вокзале Сент-Панкрас одно из моих самых любимых. Антуан единственный из нас обзавелся семьей: у него две красавицы-дочери, а недавно он стал дедушкой. Однако чувствует Антуан себя скверно: его легкие до сих пор забиты пылью дома, который обрушился ему прямо на детство и вогнал всю улицу в долги. Бронхи Антуана наполнены пустотой, которая скоро заберет его, и можно будет говорить, что то здание убило наконец всех своих жителей.

Даниэль Минотти, известный как Данни, так и не останавливался с нашего побега. Он бороздит планету вдоль и поперек: едва поставив чемодан, берется за первую попавшуюся работу, а затем едет дальше. Иногда он стучится в мою дверь и клянется, что с бродяжничеством покончено, что он больше так не может и в этот раз точно осядет. Иногда он плачет, просто так, без причины, особенно когда мы немного выпьем. Он шепчет: «Знаешь…», но никогда не договаривает. Ранним утром меня будит скрип двери: Данни ушел. И однажды он не вернется.

Морис Ногес, мой старик Момо, по-прежнему живет по соседству. Его соцработник перешел на полный рабочий день. Мудрецы стареют быстрее, и в глазах Момо вечер уже спустился на лазурный берег из детства. Приступы эпилепсии прекратились, однако ему тяжело передвигаться: громадное тело утопает в бархатном кресле, а на коленях — кучка серых тряпок, которая раньше была плюшевым осликом.

Уже поздно, мадам, месье. История подошла к концу. Осталось последнее.

Пожалуйста, навестите Момо. Навестите, пока не поздно. Спросите его: правда ли все то, что вам рассказал старик, играющий на пианино в аэропортах, на вокзалах — в любом общественном месте. Он улыбнется и кивнет.

Приехал последний поезд из Барселоны, на часах — ноль тридцать пять. Ее там нет. Кафе закрывается, шторы опускаются. В этот сиротский час все спокойно. Нам пора прощаться.

Завтра мне рано вставать.

Издательство выражает благодарность Литературному агентству Анастасии Лестер (SAS Lester Literary Agency) за содействие в приобретении прав