Фристайл. Сборник повестей

Монахи ушли. Мы с Верой Сергеевной уселись у окошка, наблюдая за ними.

— А сколько монахов в скиту? — Не удержалась я.

— Да по-разному… То человек пять, не больше, а то и до десяти доходит. Зимой меньше, конечно. Летом они больше ремонтами всякими занимаются, крыши ремонтируют, часовню в порядок приводят, в огороде работают, от того и людей больше бывает. Даже послушников из монастыря в помощь посылают.

Монахи, путаясь в длинных рясах и проваливаясь в рыхлые сугробы, уже дошли до середины огорода и вопросительно посмотрели на наше окно. Вера Сергеевна согласно закивала головой. Подтянув меховые рукавицы, они быстро и ловко раскидали лёгкий снег, освободив небольшую земляную площадку. Но дальше дело застопорилось. Промёрзлая земля не поддавалась ржавым, затупившимся от времени лопатам. Вскоре лезвие одной из них полетело в сугроб… Вера Сергеевна заволновалась

— Что же делать-то? Не оставлять же её, бедную, в сенях…

Расстроенные монахи неспешно совещались о чём-то, стоя посреди огорода. Потом, загребая подолами снег и стараясь ступать через сугробы по собственным следам, повернули к дому.

По их виду, без признаков какого-то беспокойства, было видно, что какое-то решение они приняли. Мы с Верой Сергеевной терпеливо ждали, невольно подчиняясь этому рассудительному спокойствию.

— Мы вот что решили, сёстры… — Сказал отец Пётр, открывая дверцу начинающей остывать печки и подкладывая в неё несколько толстых досок. — Без лопат и ломов нам здесь не справиться… Тело покойницы мы с собой увезём. У нас в скиту небольшой погост есть, там и похороним. Гроб сколотим, какой-никакой, всей братией могилу выкопаем… — И вздохнул — Не впервой…

Вера Сергеевна тихо заплакала.

Отец Павел подошёл к ней, положил тяжёлую руку на её плечо.

— Не плачь, сестрица… На всё воля Божья. Подруге твоей сейчас легче, чем тебе. Поедешь с нами в скит? Не замерзать же здесь одной…

_- А может быть, как-нибудь перевезти Веру Сергеевну в Кузьмолово? — Нерешительно спросила я.

Отец Пётр закрыл дверцу печки, поднялся с корточек и усмехнулся широкой доброй улыбкой.

— Эх, ты, городской житель… Да разве по этому бездорожью на санях проедешь? И лошадей загубим и сани поломаем. Конечно, можно добраться и по дороге, она сразу за Раздольем начинается. Только это будет круг километров в двадцать, прибавь обратно до скита… Нет резона, девушка. Зима за окном. Сама-то на лыжах доберёшься? Не потеряешься?

— Доберусь, доберусь… — засуетилась я, думая о судьбе старушки. — Я на лыжах хорошо хожу.

— Вот и ладно… — И он повернулся к старой учительнице. — Так что собирайся, сестра. Нам надо засветло выехать, путь-то неблизкий.

— Господи, что же я буду делать-то в вашем скиту?

Монахи заулыбались.

— Зато здесь у тебя, матушка, дел невпроворот… — отец Павел сел на табурет подле старой учительницы. — В скиту мы тебя надолго не оставим, переправим с попутчиками в женский монастырь. В Снегирёво старый монастырь восстанавливается, слышала, небось? Так в нём нынче и богадельню открыли, уже две старушки поселились, ты третья будешь. Там и доктор со временем будет, пока одна из сестёр милосердия за ними присматривает… Вот увидишь, тебе хорошо будет. А заскучаешь — при монастыре воскресная школа открылась, ты ведь учительница, с ребятишками будешь возиться. Ну, что?

Мы пообедали. И пока иноки чаёвничали, Вера Сергеевна стала собираться, вытирая чистым платочком то и дело набегавшие слёзы, охая и хромая больше, чем прежде. Я помогала ей складывать в старый большой чемодан с коваными углами её немудрёное барахлишко. Положила в него и сложенную аккуратно кофту тётки, а платок Вера Сергеевна накинула на плечи.

— В нём и поеду…

Старушка, неожиданно подмигнув мне, засунула поглубже под бельё старенький приёмник вместе с батарейками, которые я ей привезла, и шепнула.

— В скиту, конечно, нельзя будет его слушать, а в монастырях бывает по-разному…

Я положила в её чемодан книжечку с кроссвордами и газеты, которые мы не успели дочитать. Потом на всякий случай записала данные её паспорта и сберегательной книжки, на которую приходила её пенсия.

— Вера Сергеевна, я Вас не бросаю… Я всё равно доберусь до Вашего муниципалитета, я им устрою… В газету напишу, телевидение вызову… Они на вертолёте и пенсию Вам доставят и прощения просить будут…

Она отмахнулась.

— Не нужны мне их извинения. Если у людей вместо сердца камень…

Она вздохнула.

С домом она простилась без слёз, которые ждала я и, по-видимому, монахи. Ни закрывать, ни заколачивать его не стали: в нём не оставалось никаких ценностей. Всё, что было дорого Вере Сергеевне, поместилось в её кованом чемодане и в старой дорожной сумке внушительного размера. На дно саней иноки постелили три матраца, — все имевшиеся в доме. Усадили на них тепло одетую, закутанную старушку, обложив её со всех сторон подушками и одеялами. Осторожно и с уважением погрузили рядом задеревеневшее тело покойницы. Сани были неширокими, и от того она лежала теперь, прижавшись вплотную к своей укутанной в одеяла подруге. Монахи благословили меня, и, пробормотав короткую молитву, уселись впереди, закрывая своими спинами Веру Сергеевну от встречного ветра. Застоявшиеся и промёрзшие лошади дружно заржали, закивали головами, и сани тронулись в неблизкий путь. Тоскливо и горько было смотреть вслед этому поезду. Я видела только голову старой учительницы, повязанную толстой шалью моей тётки. И ещё я видела свисающие с края телеги отёчные ступни покойницы в неожиданно пёстрых грубошёрстных носках…

Сколько бы ни было у меня недостатков, но одно достоинство у меня есть, это я знаю точно. Я до занудства верна своему слову. Бывало, шлёпну что-то кому-нибудь, пообещаю что-то бездумно, а потом маюсь. Вылезаю из кожи — только бы сдержать слово и выполнить обещанное. Но в данном случае я чувствовала такое негодование, такую ненависть к этим безжалостным, равнодушным людям, бросивших на умирание двух несчастных старух, что готова была снести на своём пути любые крепостные стены, любые укреплённые ворота. Я ещё не знала, что должна была сделать и что сделаю, но эта ненависть придавала мне такую внутреннюю силу и несла меня вперёд так быстро, что я даже не заметила, как проскочила обратный путь к дому тётки по проложенной вчера лыжне. Было уже совсем темно, когда я вошла в холодную избу и зажгла свет. Я так неслась на лыжах, что не замечала мороза, мне было жарко, и по началу я даже не почувствовала, как промёрз дом за время моего отсутствия. Но пот быстро высох, влажная футболка под свитером липла к телу, и я принялась срочно растапливать печку — не хватало ещё заболеть. Задёргивая занавески, я увидела в свете фонаря за окном падающий хлопьями снег, который буквально на глазах становился всё гуще и гуще, и внутренне перекрестилась, что так вовремя успела вернуться домой…

Отоспавшись, я выскочила из-под одеяла и быстро оделась. Тёткин дом был добротным, тёплым. Натопленная с вечера печка ещё не остыла. Я приготовила себе лёгкий завтрак, и пока пила кофе, постаралась сосредоточиться и составить дальнейший план действий. Но в это время в дверь сильно постучали — это пришла Галина Павловна.

— Я вчера до вечера на ваши окна глядела… — Начала она прямо от порога. — Беспокоилась, как Вы там одна, в незнакомом месте… Потом увидела, что свет зажегся — успокоилась… Ну, что там? Как Вы всё нашли?

Усадив её за стол и налив кружку чаю, я коротко рассказала обо всём, что случилось за эти полтора дня.

— Ну, Господь послал старушке этих иноков… — С некоторым облегчением сказала Галина Павловна и перекрестилась.

— Я даже не могу представить, что бы я сделала, если бы не они… — подхватила я. — Наверно, вернулась бы сюда и с Вашей помощью подняла бы всех на ноги…

Мы помолчали.

— Галина Павловна, вы говорили, что у вас областное совещание на той неделе… Я не спешу домой. Я пойду на него вместе с Вами. Люди, которые в наше время бросили старых беспомощных женщин на погибель — преступники, а преступники должны быть наказаны!

Галина Павловна покачала головой.

— Ларочка, я, конечно, возьму Вас с собой, но что Вы, чужой здесь человек, сможете сделать? Иногда, чтобы решить какой-нибудь пустяковый вопрос, мне приходится разбивать лоб о стену…

— Посмотрим… — Сердито ответила я. — Я подниму на ноги всю область. И Вы мне поможете!

Галина Павловна улыбнулась.

Дворец культуры, построенный ещё в далёкие советские годы, был на удивление, ухоженным и обитаемым. Оказывается, в селе был прекрасный хор, славящийся на всю область, детские секции и кружки. Находился этот очаг культуры совсем близко от дома тётки, поэтому я сразу на совещание не пошла — Галина Павловна предупредила меня, что оно будет очень длинным и сложным. Но ей всё-таки удалось втиснуть моё выступление в самый последний пункт повестки дня — в «Разное». Мне выделили на всё про всё три минуты, и я должна была в них уложиться, во что бы то ни стало. Полдня я репетировала своё выступление. Сначала написала тезисы, потом проверила их чтение по часам. Полминуты должно было уйти на представление — кто я, и почему здесь оказалась. А потом надо было за две с половиной минуты сказать самое главное. Минимум эмоций — это было самое трудное, поскольку эмоциями я фонтанировала. Галина Павловна забежала в обеденный перерыв только на пару минут — ей надо было сопровождать в местное кафе областное начальство. Она успела сказать, что губернатор очень раздражён, всех подряд ругает чаще за дело, но иногда и напрасно, и уточнила время, когда я должна буду прийти во Дворец культуры, чтобы не опоздать. Я столько раз повторила свою речь, следя за секундной стрелкой часов, что под конец эмоции, и в правду, куда-то исчезли. Волнение испарилось, в душе остался только холод и откуда-то взявшаяся решимость.

Я пришла во Дворец культуры, когда обсуждался последний вопрос перед «Разным». Галина Павловна после перерыва специально села в последнем ряду и заняла для меня место. Когда я опустилась в кресло рядом с ней, она заговорщески шепнула мне.

— Третий справа в президиуме — это объект Вашей критики. А губернатор сидит по центру…

Объект критики был весьма молод, вполне респектабелен и с виду вполне довольный собой человек. Очевидно, ему попало сегодня меньше всех — решила я про себя. Он был одет в дорогой костюм и вертел в руках новенький «Паркер». Наверно, он жил в хорошей квартире со всеми удобствами, был сыт и ухожен… Я перевела взгляд на губернатора. Это был уже далеко не молодой человек, почти лысый и очень сердитый…

Повестка дня подходила к концу. Замелькали один за другим выступающие с «Разным». Наконец, объявили и мою фамилию.

— Ни пуха… — Успела шепнуть мне Галина Павловна.

Я таким твёрдым шагом направилась к сцене, что сама испугалась своей решимости. Но я сказала всё, что собиралась сказать. Не запнувшись ни на одном слове. Сообщила всем, что мой братишка-сирота отказывался ехать в детский дом, потому что взял на своё попечение двух брошенных старух в Раздолье. Я, кажется, сумела заставить взрослых представить себе худенького мальчика-подростка с рюкзаком за спиной каждую неделю преодолевающего снежную целину на лыжах. Я успела рассказать, как сама отправилась в это безжизненное село по его следам, как наткнулась в сенях на труп умершей женщины, которой, я — врач, по одним отёчным ногам, поставила диагноз тяжелейшей сердечной недостаточности… И закончила своё выступление многоточием ровно через три минуты.