Чудо, тайна и авторитет

То, что еще можно изменить

Огонек стал совсем маленьким. Он грустно витал в воздухе у самого носа К., бросая на синеватые сугробы рыжие блики, больше не просился на руки — и почти потускнел. Казалось, вот-вот погаснет, но пока теплился. Смотреть на него было больно.

На лицо падал снег, которого К., впрочем, не ощущал, и лежал он тоже на снегу — на спине. Боль, гнев, опустошение — все возвращалось, но постепенно, толчками, точно так же входил в легкие воздух. Горло хотелось прочистить. Кожу жгло. В небе, на фоне темных кучевых облаков, вились золотые нити, целая паутина тонких нитей-мороков — такая уже встречалась в темноте меж двумя картинами будущего. К. с усилием моргнул. Небо обратилось в пустой бархатистый купол: нити разом задрожали, потянулись вниз, сплетаясь в единую веревку. Она истончалась, истончалась… пока не стала толщиной с ту, что перетягивала пояс призрака, ни слилась с ней и не растаяла.

— Что удумали… — пробормотал юноша. Он стоял рядом все это время. Склонялся, беспокойно глядел К. в лицо, разве что не щупал ногой ребра. — Куда вас занесло?

— Кажется, в завтра, — просто ответил К. Он не считал нужным оправдываться, потому что понятия не имел — за что. — И оно еще чудовищнее, чем…

— Завтра уже настало, — тихо прервал призрак и протянул руку. Опершись на нее, К. сел, потом и встал. — Так что там? Почему вы… — Руку инок так и не выпустил, поднес к самому лицу и развернул. Стало видно: с кончиков ногтей медленно, неохотно сходит что-то черное. — Сгорели? Это необычно даже для моей юрисдикции.

— Потому что, пожалуй, так мне и надо. — Губы произнесли это сами, и удивительно — К. не почувствовал ни стыда, ни даже горечи. Сумел улыбнуться, отнял ладонь. — И весьма жаль, что было это не по-настоящему… ведь я бы сгорел не один.

Призрак вздрогнул, нахмурился, явно собрался возразить, что вовсе не жаль, но покачал головой. Взяв К. за плечи, долго и пристально смотрел в глаза — точно пытался то ли что-то вспомнить, то ли что-то без слов объяснить. Тот не двигался: прикосновение хоть немного, но проясняло голову. А сердце, пусть и сдавленное, наполнялось все же облегчением: спутник отыскался, да еще вроде не злится. Может, сейчас удастся получить от него какую-нибудь подсказку, совет, напутствие?

— Как вы похожи на моего брата, — сказал вдруг призрак — нет, выпалил, точно смущаясь собственных слов и потому спеша. — Не рассказывайте, не нужно, я все понял… и мне жаль.

К. снова подумал о его имени, произнести которое так и не решался. Подумал и о другом: о следе удавления на шее, непонятно — или понятно? — откуда взявшемся.

— Что же с вашим братом случилось? — спросил он с некоторой дрожью.

— Не с ним. Со мной. — Призрак провел по горлу пальцами. — Знаете, так забавно: мне ведь тогда, как вам, казалось, будто все, что я делаю, единственно правильно. Что так будет лучше и близким моим людям, и вдобавок целой… — он запнулся.

— Стране, изнывающей под гнетом самодержца, — легко закончил К., постарался сделать интонацию побесцветнее, но вспомнились отчего-то закрытые Бестужевские[24] и Лубянские курсы. — Что ж, кто знает. Иногда ценность крови понятна только после ее пролития. И то

не сразу.

— А брат пытался ведь меня разубедить, — продолжил призрак, смотря ему в глаза. — Говорил, они все безумцы; говорил, ничего не взвешивают; говорил, понимают только, против чего идут, а что взамен — нет. Но к тому времени он был как вы: перерос нигилизм, пошел в полицию после трудной болезни, решил тоже искупать грехи… Я его не послушал. Я думал, он не понимает, потому что слишком умен и далек от земли, то ли дело я и мои товарищи. И теперь от земли далек я. Мне его очень не хватает.

Он потупился, явно жалея об откровенности. К. понимал: слова не нужны. Что ж, у каждого, видно, свое искупление там, за гробовой доской и пядью земли. Занятная все же канцелярия. Но какой казус: самый благовидный из гостей, самый добросердечный — и тоже грешник. А ведь правда, так Федор Михайлович о дальнейшей его судьбе и говорил: с этим до пены у рта не хотелось соглашаться, бесконечно хотелось наоборот — держаться за доброе сердце и славные помыслы удивительного мальчика. В итоге даже не дописалась судьба цареубийцы, остались «Карамазовы» однотомником… и все же сбылось.

Они помолчали, потом призрак отступил на шаг, и огонек прыгнул ему в левую руку. К. понял: близится прощание, вот-вот — но отчего-то оттягивается. Словно что-то не сказано, важное. Или, наоборот, уже сказано? К. вспомнил вдруг одну из первых фраз, которую услышал, очнувшись; холодный пот прошиб его; он открыл рот — но с ним уже снова заговорили, тихо и словно бы виновато:

— То, что вы сделали, порушило ход времени, вернее, создало прореху, и здесь ему пришлось покрывать столько, сколько вы потратили там. — Призрак взял огонек в два пальца, начал водить им, будто пастельным мелком, и за несколько секунд нарисовал в метелистом воздухе круглую дыру. В ней прорезался золотой отсвет и проглянул кусок кабинета в Сущевской части, маленький, с часами в углу. — Смотрите…

К. пригляделся, и опасения его, самые тревожные и тщетно загоняемые подальше, разом всколыхнулись. Малейшая тень недавнего облегчения покинула сердце.

На часах было пять минут третьего. В будуар уже ввалилась пьяная графиня и нашла окровавленные платки. Наверное, как раз пишет письмо доктору Буцке. А Андрей… что, если Андрей…

К. медленно обвел взглядом набережную — и с радостью увидел знакомую фигуру у моста. Он разглядывал радужные блики на воде; снег сыпал на его волосы. Значит, призрак вернул К. в точку, где Андрей еще жив. Но что за точка, сколько от нее до прыжка, а сколько этому духу уже не принадлежит? Собравшись, К. попытался просчитать это, сообразить, в какой момент они впервые сюда перенеслись, по погодным признакам: в каком положении находились редкие облака, насколько сильно мело? Рассудок сопротивлялся, твердил: «Неважно, это совершенно неважно», — потому что К. видел лицо призрака, выдававшее правду красноречивее всех расчетов.

— Письмо и это… — выдавил наконец тот, сжалившись, — событие почти параллельны. Он упадет в четверть третьего.

К. отшатнулся, поскользнулся и едва не рухнул в снег. Дыра с кабинетом светилась в воздухе еще несколько мгновений, потом пропала, заволоклась снежинками. Призрак снова взял огонек — совсем уже чахлый, не больше лесного ореха, и бледно-золотой — в ладони, сложенные лодочкой. Рта не раскрывал, глаза отводил, но К. и без продолжения прекрасно все понимал. От Сущевской части до Кремлевской набережной — пятнадцать минут на самой быстрой лошади; если загнать ее до смерти, — как раз десять. Пожарные кони, конечно, на месте и неплохи, но таких гонок не знают. Есть и несколько «летучих», для быстрых операций — те знают. Но коня нужно еще взять, вывести, а для этого — найти ключи, открыть конюшню… Дороги заметает; в ночи никто не убирает снег, кокетства ради прикрывающий трещины, выбоины, наледь… если и доскачет, если и быстро, не хватит одной-двух минут, более того: отдаленный топот может и подстегнуть, поторопить Андрея. А топот будет — в такой-то тишине.

— И что же? — прохрипел К., вновь шагая к призраку, хрустя кулаками. — Дальше?

Он боролся с собой, но сатанинское желание — схватить за рясу, встряхнуть, закричать в бешенстве — не покидало. Если все так, зачем был разговор, укравший минут пять точно; почему не перенеслись сразу в кабинет; почему?..

— Так невозможно, — тихо ответил призрак, прочтя опять мысли. — Из этих минут мы должны были вернуться вместе, но вы прыгнули в воду, а потом еще и не вернулись на набережную. Чтобы вообще вас найти и вынуть живым, пришлось, насколько можно, все отмотать. А время тем временем залатывало прореху…

К. кивнул, приподнял обе ладони. Понял: да, виноват, не станет бранить бедолагу, всего лишь выполняющего ту работу, на которую отряжен. Правда ведь: сам ослушался, сам упал, сам увязался за графом — хотя была ведь мысль вернуться к реке.

«Оступитесь — не вернетесь». Вернулся. Но без смысла.

— Да, вы правы, хоть я и не знал… — начал он, не понимая, куда скрыться от собственного отчаяния, не желая более слышать ничего.

Но призрак, помолчав лишь секунду и вскинув наконец отяжелевший взгляд, беспощадно перебил:

— И теперь все выходит так, что вы должны прожить эти минуты еще раз… и одновременно они перейдут в юрисдикцию Настоящего. Зазора для вас не осталось.

К. сжал голову — просто не смог сдержать жест, хотя она даже не заболела. Ее захотелось сдернуть с плеч, бросить на снег, хоть как-то остудить в надежде на облегчение и спасительное озарение. Призрак закусил губу. Лицо его опять смягчилось, голос совсем упал:

— Мне жаль, Иван, я ведь планировал…

D. все стоял, а облака над его головой и блики на воде принимали неумолимо то самое положение, которое К. помнил. Метель редела. Минуты уходили.

— Можно сделать хоть что-то? — спросил он, но ответа не получил. — Скажите, ну же… любое. — Бешено понеслись мысли. — Отдать что-нибудь я могу? Жизнь… — Призрак вздрогнул, округлил глаза и быстро замотал головой. — Какую-то часть ее срока, столько, сколько повредил в этом вашем полотне, пока гулял… — Задымленная комната мелькнула перед внутренним взором, обожгла отвращением. — Там? — И снова качание головы. — Хорошо! Чьи вы будете-то, Господа, дьявола?

Похоже, зря. Похоже, опять надерзил. Все еще жил в нем Оса.

— Да с чего вообще вы взяли, будто все покупается вот так просто? — тихо и вкрадчиво перебил призрак. Опять, как в миг, когда К. процитировал случайно его брата, он стал прозрачнее. Тон был не злым, но усталым, укоризненным и в то же время полным жалости: — Что… душу нам предложите? Прекратите, или те, кто помогал вам, очень оскорбятся. Время не продается. Ни прошедшее, ни настоящее, ни будущее.

Ну вот наконец нашлось в Российской Империи единственное, что не продается. К. подумал об этом, и губы сами растянулись в неестественной, болезненной улыбке.

Ирония… а ведь нельзя даже сказать, что жизнь D. он проиграл впустую. Отхватил жирнейший козырь: завтра сможет просто взять пару яузских или своих — так надежнее — людей, и наведаться на Хитровку в нужный час, и подойти к нужному дому, и вломиться в нужные комнаты. Дальше, конечно, сложно, будет немалая борьба мнений, устоев и законов, с другой стороны, что-то подсказывало: обыграть в ней графа возможно. А если еще и взять на облаву самого R., он-то вцепится, его точно никто после этого не переупрямит, ни одна самая сиятельно-влиятельная персона…

R. Да. Взять его и ничего не говорить о трупе Андрея, о проклятой реке, о том, что он, К., не упредил и не сберег, хотя был шанс. Да как так, почему после всего? Столько бился с одной страшной виной перед ним — и нажил другую, еще страшнее?

— А хоть что-нибудь, хоть какую-то помощь я могу у вас купить?

К. понимал: звучит как лихорадочный бред, и выглядит он, скорее всего, соответственно: с горящими глазами, бледный, трясущийся… призрак покачал головой и отступил; К. снова шагнул к нему, запнулся и, не зная, что еще сделать, осел на колени.

— Пожалуйста! — Он попытался, как в первые минуты знакомства, поймать юношу за конец висельной веревки, но тот не дал. — Пожалуйста, ведь у вас славное сердце. — Он впился все-таки в край рясы, сжал пальцы, с удивлением осознавая, что они немеют как живые. — Вы что-то можете. Я уверен, можете, а я клянусь… — Он бросил взгляд на D.: тот сделал от моста первый шаг. — Ни секунды не помедлю! Сразу открою ему… нет, им обоим!.. глаза на все, и на гадкую свою сущность, и на то, что она повлекла! А завтра же найду способ восстановить справедливость, — он запнулся. — Меня ничего не остановит, ни один хитровский покровитель или его друг, я… я кля…