Записки несостоявшегося гения

Он, правда, еще не совсем понял ситуацию: ходил наверх, просил, на первый раз, простить, плакал, но все было бесполезно. Директору слишком хорошо запомнились

обреченные глаза несчастного экспедитора, который молил его на коленях:

— Спасить мэнэ, спасить, будь ласка, якщо не знайдэтэ пэрэць, дорогы додому в

мэнэ нэмае… Залышиться однэ — покинчиты з собою…

— Не сотвори себе кумира! — не раз после того говорила бабушка моей доверчивой

мамочке, имея в виду тот факт, что честность, как нравственный продукт человеческой

цивилизации, субстанция весьма специфическая: абсолютной честности природа не знает.

Чаще всего, люди, честные в бытовых мелочах, которые никогда не позволят себе

чего-нибудь прихватить, возвращаясь, например, из гостей, на чем-то крупном как раз и

могут споткнуться.

А бывает наоборот: люди, честные по крупному счету, другой раз, по мелочам –

мельчают…

С тех пор прошло много лет. Недавно я решился посетить консервный комбинат, на котором работал в годы своей юности. От него сегодня мало что осталось: громадные

каменные остовы бывших цехов, сквозь разбитые окна которых вольготно гуляет

промозглый осенний ветер. Когда-то здесь было шумно, весело, остро пахло жареными

семечками у двухэтажного халвичного цеха. А в этой разбитой, с выпирающими ржавыми

прутьями будке сидела милая девушка-диспетчер, благосклонности которой я так

добивался. Где стол был полон яств, там ныне…

Майор Григорьевич умер в начале восьмидесятых, пережив свою верную

проституточку лет на восемь. Он еще успел даже снова жениться на фигуристой врачихе –

пенсионерке, с морщинистым лицом хорошо вкусившей от радостей жизни проходимки.

Когда на похороны отца приехал его сын, врач Кремлевки, и попросил дать на память что-нибудь из вещей папы: часы, бритву или что-то другое, — она резко отказала, заявив, что

является законной женой и наследницей, и у нее есть собственные дети и внуки.

Интересно, кого после этого — из двух своих жен — имел право действительно

называть "проституточкой" старый Мэйер Григорьевич?

Он ушел, скорее всего, осознав, что лучшим стимулом для личной честности, во

все времена и для всех народов, является одно — стремление ночью спокойно спать. Спите

спокойно, Майор Григорьевич!

Конец.

==============

ДВОЕ И АВТОМАТ

Сам не знаю, почему иногда вспоминается та давнишняя история. Столько прошло

лет, а вот на тебе — иногда всплывает в сознании, и даже не верится, что это было со мной; зима 1963 года была такой снежной и ветреной; а девушка в темно-коричневой китайской

шубке, которая тогда была рядом, смотрела на меня восторженно-влюбленными

глазами…

Учеба в Одесском холодильном институте была мне не в радость. Говорят, настоящая любовь бывает только взаимной. О взаимной любви с этим институтом не

могло быть и речи, не было даже односторонней. Я быстро оброс в Одессе приятелями, часто пропускал занятия, шлялся по городу в поисках приключений.

18

И как-то поздней осенью, гуляя в центре, мы с Володей Коняевым зашли в

театральное училище. Мечта у нас тогда была одна: познакомиться с хорошенькими, а

еще лучше — доступными девчонками. Но как это в жизни бывает, искали одно — попалось

другое. Открыв дверь какого-то помещения на первом этаже, мы неожиданно обнаружили

огромное странное хранилище. Стена напротив напоминала настоящий арсенал: на

многочисленных полках и в шкафах со стеклянными дверцами лежало оружие разных

эпох и народов.

Помню массу кинжалов, сабель, ятаганов, палашей, шпаг в узорчатых ножнах, каких-то еще смертельных приспособлений. А рядом — десятки экспонатов

огнестрельного оружия, блестящие рыцарские доспехи.

В общем, мы с приятелем переглянулись, он стал запихивать во внутренний карман

пальто крупный кинжал, богато украшенный драгоценными каменьями, а я прихватил

другую вещицу, которая на несколько недель в корне изменила мою жизнь.

Нам очень повезло: как зашли мы туда, так и вышли — никем не замеченными.

Пошли на квартиру ко мне, я тогда снимал угол у немолодой разбитной еврейки Цили на

улице Воровского, и там стали рассматривать неожиданную добычу.

Володя, увидев, как гнется легкое алюминиевое лезвие кинжала, да рассмотрев

грубые цветные стекляшки на пыльных, из пресс-папье ножнах, был страшно расстроен и

с нескрываемой завистью поглядывал на мой трофей. Действительно, в моих руках было

подлинное чудо образца сороковых годов двадцатого столетия: великолепный немецкий

«шмайссер», создавший столько проблем для наших солдат в начале Великой

Отечественной.

Конечно же, это был всего лишь деревянный муляж. Но какой муляж! Ничем

внешне не отличаясь от своего настоящего собрата, он — хорошо продуманными деталями: тусклыми свинцово-матовыми потертостями, рифлеными полустершимися пластинками

на рукоятке, массивным переключателем одиночной и автоматической стрельбы, -

кажется, даже превосходил его!

Иметь такое чудо — и ни с кем не поделиться своей радостью! — это было не в моем

стиле. Отныне я бродил по городу, с удовольствием ощущая под тяжелой, с меховым

воротником «московкой», купленной мамочкой, когда я учился в девятом классе, непривычно-угловатый предмет и ища, кому бы его показать, чтобы вызвать очередную

порцию удивления и восхищения столь необычной для того времени крутизной. Надо ли

говорить, что все принимали грозный автомат за настоящий…

Как мне тогда казалось, эта игрушка серьезно поднимала мой статус, а может быть, так оно и было. По улицам большого южного города ходил студент, который изредка, вроде невзначай, распахивал тяжелые полы своего укороченного зимнего пальто, и его

собеседники, опасливо оглядываясь по сторонам, дрожащими голосами продолжали

разговор, будто ничего особенного не произошло. Вопросов, как правило, не возникало.

Ну, носит человек автомат, значит, так надо. Слава Богу, с пулеметом не ходит, и то

ладно…

Интересно, что они тогда обо мне думали? Почему никто не донес в милицию, ведь

это продолжалось более двух месяцев?

Иногда я показывал эту штуку девушкам. Боже, в какой трепет их это приводило!

Как быстро они пытались улизнуть от меня под любым предлогом! Но у одной из них

ответно загорелись зеленые кошачьи глаза. В ее взгляде я прочитал то, чего мне всегда не

хватало: полный восторг и безоговорочное преклонение. К чести своей, я сразу понял: вот

девушка моей мечты!

Она сразу и навсегда разделила со мной все мои, выдуманные на скорую руку, бредни о беспощадных преследователях, бродячий безденежный образ жизни, волчью

затравленность и постоянную настороженность. Не помню уже, что я болтал ей, но ее

влюбленный взгляд и то, что она покорно позволяла делать со своим прекрасным, живущим собственной жизнью телом, пока мой верный друг-автомат лежал на стуле

19

перед жалким студенческим топчаном, осталось в моей памяти навсегда. Может быть, это

были лучшие дни моей жизни.

Мы встречались на моей квартире, вернее, в том углу, который я снимал на

Воровского, а после — гуляли втроем по заснеженному городу. Я, мой автомат и моя

подруга… Я шел, чуть набычившись, шаря исподлобья мрачным мужественным взглядом.

Мои руки утопали в глубоких карманах теплой московки, касаясь угловатого предмета, висевшего чуть ниже пояса. Все-таки интересная это вещь — оружие. Уж я-то прекрасно

знал, что у меня муляж, но как он придавал уверенности нам обоим, мне и моей спутнице!

Она ходила, как и я, немного насупившись и недоверчиво оглядывая редких

прохожих. Ее сердце билось в унисон моему — мы были вместе боевой единицей. Я был

готов к любым неожиданностям, она — тоже, но, слава Богу, они нас миновали. Это было

поистине суровое, полное переживаний время. Сказать, что моя спутница меня любила –

мало. Идя на каждое свидание — она шла на подвиг!

И где-то недели через две сделала мне приятный сюрприз. Ее папа работал

путевым мастером на железной дороге. И на очередную встречу она принесла небольшой

аккуратный ящичек, тщательно упакованный в вощаную промасленную бумагу.

Девушка неплохо держала паузу, медленно вскрывая перед моим нетерпеливым

взором жесткую, противно скрипящую обертку. И, наконец, во всей красоте предстал ее

королевский дар: два десятка крупных, идеально круглых малинового цвета таблеток с

белыми жестяными усиками по бокам. Это были железнодорожные шумовые петарды. В

отличие от моего автомата — настоящие. Тревожная жизнь скрывающегося от злых

преследователей рыцаря-одиночки стала набирать новые обороты…

Теперь вечерами мы отправлялись к трамвайным станциям Большого Фонтана.

Тщательно оглядывали место действия, а затем я на расстоянии полутора метров друг от

друга надежно прикреплял усиками к трамвайной рельсе две металлических малиновых

таблетки, и мы неспешно отходили в сторону. Колючий ветер пробирал насквозь, мы

стояли, тесно прижавшись, и в наших лицах читалась неколебимая уверенность в

необходимости и торжестве избранного нами дела.

И вот из-за поворота появлялся трамвайный вагон, плотно набитый пассажирами и

ярко изнутри освещенный, который с дребезжанием несся к месту установки заряда. Нас

охватывало волнение в ожидании вселенской катастрофы. Верная соратница, засунув

ледяную ладошку ко мне в карман, крепко сжимала мою руку. Секунды складывались в

вечность…

Знаете ли вы, что такое железнодорожная сигнальная шумовая петарда? Их тогда

использовали для экстренной остановки поездов в случае крайней необходимости. Эта

микро-мина издавала не просто хлопок, а настоящий взрыв, и даже спящий машинист

мгновенно просыпался и твердой рукою рефлекторно рвал на себя спасительный стоп-кран.

Может ли представить себе читатель, что происходило в трамвае, когда одна за

другой петарды рвались под его колесами?

Вагон резко, с каким-то воющим звуком останавливался, пассажиры падали друг

на друга, водитель быстро выскакивал и начинал осматривать рельсы, в воздухе стояла

страшная ругань и проклятия. А мы тихо отходили на заранее подготовленные позиции…

Наша рельсовая война, впрочем, как и этот дивный роман с восторженной

девушкой, окончились так же внезапно, как и начались. Здесь надо сказать, что отношение

к оружию у моей пассии было двойственное: она им безмерно восхищалась, и в то же

время — страшно боялась. Как-то хозяйка моей квартиры Циля предупредила меня, что

будет отмечать день рождения своей подруги и у нее же останется ночевать. «Подругу»

эту я хорошо знал: это был тощий штурман с сухогруза «Ольвия». Разумеется, я не