Горничная для Медведя

Глава 14

Муж усмехнулся, в два прыжка оказался рядом. Схватил её за волосы, поднял Юлину голову и, свободной рукой, ударил в грудь. Из лёгких словно вышел весь воздух. Юля задушено пискнула, ноги подкосились, она бы упала, но Иван резким движением поднял её вверх. Юля упёрлась руками в грудь мужа, кожа головы горела огнём, казалось, ещё немного и Иван вырвет ей волосы.

— Отпусти, — прохрипела она. — Отпусти.

Иван разжал пальцы, Юля рухнула к его ногам.

— Убил бы, — выдохнул муж.

Она подняла голову:

— Убей. Ну убей, убей, чего ты ждёшь? Страшно, или сидеть не хочешь?

Муж отвесил ей ещё одну звонкую пощёчину, Юля почувствовала, как из разбитой губы тёплой струйкой потекла кровь, закапала на сиреневое платье, расползлась уродливым пятном. Юля закрыла лицо руками и опустилась на пол.

Муж ушёл. Шатаясь, она встала, поплелась на кухню. Там, за столом, сидели мама, тётя Люда и Саша. Увидев Юлю, бабули испуганно охнули, Саша изменился в лице. Надо было спрятаться в ванной, чтобы их не пугать. Она подошла к мойке, включила воду, кое-как умылась, пальцем ощупала зубы. Вроде все целы.

Мама тихо плакала, тётя Люда её утешала.

— Юля, доченька, как же так? — стонала мама. — Вырастили тебя, замуж выдали, а ты… При живом муже, Юля!

— Мама, я не изменяла мужу, — тихо ответила она. — Нет у меня больше мужа, завтра на развод подам.

— Совсем совесть потеряла? — возмутилась тётя Люда. — Сама напакостила, ещё и разводиться собралась! Иван добрый, поругает, поругает, и простит. Синяки заживут, помиритесь.

— Ох, горе-горе, — причитала мама. — Чего сама-то в бутылку полезла? Ой, доча, не ожидала я от тебя, позор какой, на людей смотреть стыдно. Ты же у нас хорошая была, негулящая. Да хоть бы не спорила, уж виновата, так падай в ноги, прощение вымаливай.

— Какое прощение? — взвилась Юля. — Я ни в чём не виновата, как вы можете про меня так думать? Мама? Тётя Люда?

— Ты мне скажи, была вчера с мужиком или нет, — строго спросила мама.

Юлины синяки её, похоже, не волновали, тётя желала узнать правду.

— Если в вашем понимании шла рядом, значит была — то точно, была, — зло усмехнулась Юля. — Надо было с ним спать, да? Извините, не догадалась.

— Не смей грубить матери, она тебя вырастила! — разозлилась тётя Люда и стукнула по столу кулаком. — Какой пример Саше подаёшь?

— Саша, выйди, пожалуйста, — попросила Юля.

Сын вскочил, но тётя схватила его за руку:

— Сиди. У нас от тебя секретов нет, она, — тётя кивнула на Юлю, — пусть секретничает. Юля, я тебе последний раз говорю, не глупи. Рыло в пуху, так уж помалкивай, не спорь и не завирайся. А то нашла моду, словами играть: как вы понимаете, как я понимаю. Здесь сколько не понимай, а смысл один — распутная ты девка, вот ты кто.

Юля отшатнулась, как будто её опять ударили. Посмотрела на маму — та отвернулась, пряча глаза. На сына.

— Саша, выйди, не слушай, как твою мать оскорбляют, — попросила она.

Сын встал, задел табурет, пнул его со всей силы:

— Какая ты мне теперь мать, — сказал он.

Сколько унижений может выдержать человек? За один день, один час, от тех, кого больше всего любит, от тех, кого считал самыми близкими? Она больше не могла. Юля вышла из кухни, открыла шкаф, положила в сумку паспорт. Достала своё бельё, пару футболок, старые, но ещё вполне приличные летние брючки.

— Куда собралась? — спросила тётя Люда.

— Сиди уж дома, сейчас в аптеку схожу, за мазью, — добавила мама. — Опозорила нас, хуже некуда, хоть с синяками не разгуливай.

Юля швырнула вещи в сторону. Ей ничего не надо! Их заботы ей не надо тоже. Подхватила сумку, обошла тётю, так, чтобы не коснуться даже подолом испорченного платья и ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

В самолёте Юля плакала, тихо, без всхлипов и рыданий. Слёзы текли по щекам, Юля чувствовала на губах их солёный вкус, вытирала лицо салфеткой. Прижималась затылком к изголовью кресла и оплакивала себя. Дима держал её за руку, время от времени подавал другую салфетку, ласково гладил ладонь.

— Зря я тебя послушал, — вздохнул Дима.

— Думаешь, мне было бы легче?

— Тебе не уверен, а мне точно. Улетел, и даже морду этому козлу не набил! Ничего, я сюда ещё вернусь, поговорим.

Юля вытерла слёзы.

— Дима, ты можешь выполнить мою просьбу?

— Если простить твоего мужа — нет. И не проси. Такое прощать нельзя, и если ты этого не понимаешь, то я знаю точно. Я бы всё понял: ругань, скандал, пусть бы он тебя на улицу выгнал и мебель в окно швырял, чего с горяча не сделаешь. Но бить женщину — последнее дело. Заведомо зная, что она полностью беззащитна и не сможет тебе сопротивляться. И, знаешь, не обижайся, но сын тоже хорош.

— Он сам испугался.

— Мои родители жили дружно, но если бы отец поднял на мать руку, я бы точно в стороне не стоял. Хотя, конечно, ничего подобного произойти не могло, папа маму очень любил. Юля, только не начинай опять плакать, хорошо?

— Не буду. Правда не буду, не смотри так. Видишь, я уже успокоилась. Всё позади, все взрослые, справятся как-нибудь.

— Юлька, ты умная, красивая, но какая же ты слепая! Ты как лошадь на ипподроме, кроме беговой дорожки ничего не видишь, шоры мешают. Навешала на себя обязательств, взвалила все заботы и не видишь за ними, что вы рядом жили, а не вместе. Ну хоть сейчас-то шоры сними, пойми, наконец, что ты им за мамку-няньку была и машину для зарабатывания денег!

— Ты чего меня лошадью назвал? — обиделась Юля.

— Всё, что ты услышала? Ну хоть что-то, — улыбнулся Дима. — Юленька, теперь всё будет хорошо, поверь мне. Я никому не дам тебя в обиду, не то что грубого слова, взгляда неподобающего никто не кинет на тебя.

Юля обхватила себя руками, то ли её знобило, то ли в самолёте было холодно, но по спине побежали ледяные мурашки, руки замёрзли, вся она затряслась, даже зубы застучали.

— Дима, мне холодно, — прошептала Юля, с трудом заставляя шевелиться непослушные губы.

— Откат пошёл. Девушка! — Дима позвал стюардессу. — Принесите плед, нет, два пледа. Ещё горячий чай, сладкий, с лимоном.

Дима заботливо укутал Юлю пледами вместе с руками, замотал, как в кокон. Обнял, взял принесённую стюардессой чашку и стал поить чаем, как маленького ребёнка.

— Не очень горячо? — спросил он.

— Дим, какой ты заботливый, — Юля невольно улыбнулась. — Давай ты меня усыновишь? Буду твоей дочкой.

— Нет, вторая дочка мне не нужна, мне нужна любимая женщина. Первая и единственная. Тебе лучше?

— Намного. Слушай, как же я теперь на работу пойду, в федерацию?

— Отлежишься неделю другую дома, лицо заживёт и пойдёшь.

— Ты говорил, что вакансия срочная, кто там меня ждать будет? — переживала Юля.

— Я тебя пугал.

— Вот как? Обманывал бедную девушку? — улыбнулась она. — Дима, ты коварный!

— Юля, ты когда-нибудь видела, как селезень ухаживает за уткой? Нет? У селезня яркое, броское оперение. Он ходит кругами вокруг дамы сердца, выпячивает грудь, боками водит, чтобы пёрышки на солнце переливались. Головой крутит по сторонам, типа, наблюдает за обстановкой, чтобы избежать опасности. Я как селезень: перьями переливался и головой крутил. Если я дал тебе время на раздумья, сейчас мы бы не летели вместе.

— Почему? Вдруг я бы подумала и согласилась? Ты мне понравился, возможно, я бы подумала и решилась.

— Ты бы думала годами и никогда бы не решилась. Или сбежала бы от меня, чтобы уберечься от соблазна, или у твоего козла бы хватило ума тебя спрятать. Нет, Юля, долго раздумывать тебе нельзя, у тебя сразу комплексы зашкаливают и сознательность мозги топит. Уж извини за откровенность.

— Хочешь сказать, что мне надо научиться быстро принимать решения? Да, мне теперь многому надо научиться. Спасибо, что ты меня увёз. Если бы не ты, не знаю, что бы я делала. Хотя нет, знаю. Бросила бы всё и уехала куда-нибудь, к морю. Сначала бы как следует им налюбовалась, а потом сняла бы комнату и нашла работу. Номер телефона бы поменяла, чтобы меня никто никогда не нашёл.

— Смогла бы? — с сомнением спросил Дима.

— Смогла. Я теперь всё могу.

Он поправил плед, провёл ладонью по её лицу. Юля притихла. Дима дотронулся щекой до опухшей, с кровоподтёком, Юлиной скулы, подул на неё и нежно, едва дотронувшись губами, поцеловал.

— Ну, Ванюша, живи пока, — тихо прошептал он.

— Что?

— Ничего, спи, спи.

Юля закрыла глаза. Как можно заснуть, когда в голове, как пчёлы, роятся, прыгая и перебивая друг друга, разные мысли? Когда одновременно хорошо и плохо, когда чувствуешь себя принцессой, изменщицей и, чего уж греха таить, падшей женщиной.

Она глубоко вздохнула и провалилась в сон.