Мэри Бартон

НАМЕРЕНИЯ МИСТЕРА КАРСОНА ПРОЯСНЯЮТСЯ

О Мэри, ты прекрасней, всех!

Поверь, ты все в моей судьбе.

Прости единственный мой грех -

Мою любовь, любовь к тебе.

Бернс.

Я признаюсь, что мне достаток мил,

Но денег звон меня бы не пленил.

Я не из тех, кто может полюбить,

Чтоб лишь знатней или богаче быть,

Кто может с нелюбимым под венец

Пойти за полный золота ларец.

Уизер, «Фиделла». [60]

Бартон вернулся домой после встречи с Эстер взволнованный и недовольный собой. Он сказал ей лишь то, что многие годы собирался сказать, если встретит ее такой, какой, по его глубокому убеждению, она только и могла стать. Он был уверен, что ничего другого она не заслужила, и, однако, жалел сейчас о сказанном. Ее умоляющий взгляд преследовал его всю ночь, и в тяжелом неспокойном сне он снова и снова видел Эстер, беспомощно распростертую под фонарем. Он вскакивал, пытаясь отогнать видение. Теперь, когда было уже слишком поздно, в нем заговорила совесть, укоряя его в жестокосердии. Все, что он сказал, было правильно, думал он, но напоследок нужно было бы добавить несколько добрых слов. А вдруг его покойная жена знает о том, что произошло нынче вечером? Только не это! Ведь она так любила Эстер, что небеса омрачились бы для нее, если бы она видела, как унизили и оттолкнули ее любимую сестру. Бартон вспомнил, с каким смирением держалась Эстер, как она молчаливо признала всю глубину своего падения, и подумал, что вера могла бы заставить ее свернуть со стези порока. Он понимал, что нет такой силы на земле, которая могла бы это сделать, а вот религия, мнилось его затуманенному мозгу, пожалуй, может ее спасти. Да, но где найти Эстер? Разве в дебрях большого города легко разыскать человека, такого маленького и никому не нужного?

И вот вечер за вечером принялся обходить Бартон те улицы, где он услышал тогда за собою шаги, он заглядывал под каждый легкомысленный или причудливый чепец в надежде снова встретить Эстер и заговорить с нею на этот раз совсем иначе. Но каждый вечер он возвращался ни с чем и наконец, отчаявшись, отказался от своих поисков. А отказавшись, попытался возродить в своей душе былую злобу против Эстер, чтобы спастись от укоров совести.

Нередко, глядя на Мэри, он жалел, что она так похожа на свою тетку, ибо внешнее сходство позволяло предполагать и схожесть судеб. Постепенно мысль эта воспламенила его легко возбудимый мозг, и он стал тревожно и подозрительно следить за поведением дочери. А она настолько привыкла к полной свободе, когда никто не требовал у нее отчета в ее действиях, что приняла эту перемену в штыки. Как раз сейчас, когда, уступая желаниям мистера Карсона, она стала встречаться с ним чаще, ей было особенно трудно отвечать на расспросы отца, желавшего знать, когда она ушла с работы, да пошла ли прямо домой и тому подобное. Лгать она не умела, но способна была кое-что скрыть, если ее прямо об этом не спрашивали. А потому она-стала искать спасения в молчании, делая вид, будто возмущена расспросами отца. Нельзя сказать, чтобы это улучшало отношения между отцом и дочерью, хотя они по-прежнему горячо любили друг друга и каждый твердо верил, что поступает так лишь ради покоя и счастья другого.

Теперь отец был бы рад поскорее выдать Мэри замуж. Тогда исчез бы этот страшный, суеверный страх, порожденный ее сходством с Эстер. Он чувствовал, что уже не может натянуть однажды ослабленные вожжи. А муж сумеет это сделать. Вот если бы Джем Уилсон женился на ней! Он человек серьезный, способный! Но, видно, Мэри чем-то обидела его, потому что он редко теперь заходит к ним. И Бартон решил спросить об этом дочь.

– Скажи мне, Мэри, что у тебя случилось с Джемом Уилсоном? Ведь вы одно время очень дружили.

– Говорят, он собирается жениться на Молли Гибсон, а ухаживанье всегда отнимает много времени, – самым безразличным тоном объяснила Мэри.

– Тогда, значит, ты плохо разыграла свои карты, – сердито буркнул отец. – Он одно время был без ума от тебя, это я точно знаю. Куда больше, чем ты того заслуживаешь.

– Ну, это еще как сказать! – дерзко возразила Мэри, вспомнив, как накануне утром мистер Карсон вздыхал, клялся и божился, что она самая хорошенькая, самая очаровательная, самая несравненная и так далее и тому подобное. А позже, когда он ехал верхом с одной из своих красоток сестер, разве он не указал на нее сестре, очевидно сказав о ней что-то лестное, а потом, пропустив сестру вперед, разве не остановился и не послал ей воздушный поцелуй?! Ну, что ей после этого Джем!

Но Джон Бартон был не в настроении терпеливо сносить дерзости дочери и так принялся распекать ее за Джема Уилсона, что она до крови закусила губу, чтобы сдержать рвавшиеся с языка злые слова. Наконец отец ушел из дому, и Мэри могла дать волю накипевшим слезам.

Случилось так, что именно в этот день Джем после долгих и тревожных раздумий решил «поставить все на карту, все выиграть иль проиграть». [61] Теперь он мог содержать жену. Правда, им придется жить с его матерью и теткой, но у бедняков это случается довольно часто, а тут, как полагал Джем, это и вовсе не могло служить препятствием к браку, ибо семьи их дружили и раньше. И мать его и тетя будут рады жить с Мэри под одной кровлей. А уже одно это могло служить залогом будущего счастья.

Весь день Джем был рассеян и занят мыслями о предстоящем объяснении. Он даже улыбнулся, заметив, с каким тщанием моется и одевается, готовясь к встрече с Мэри. Как будто тот или иной жилет может решить его судьбу, когда дело идет о том, важнее чего невозможно придумать. Просто он из трусости, из страха перед девушкой так долго задерживается у маленького зеркальца. Он старался не думать об этом так много и именно поэтому думал.

Бедный Джем! Неподходящую ты выбрал минуту для своего посещения!

– Войдите, – сказала Мэри, услышав стук в дверь.

Глубоко опечаленная разговором с отцом, она сидела и шила кому-то траур, стремясь в свободное время заработать лишние несколько пенсов.

Джем вошел еще более смущенно и робко, чем всегда. А ведь он, как и надеялся, застал Мэри одну. Она не предложила ему присесть, и он, постояв с минуту, сам сел подле нее.

– Отец дома, Мэри? – спросил он, чтобы как-то начать разговор, так как она, видимо, решила хранить молчание и продолжала шить.

– Нет. Он, кажется, пошел на собрание своего союза.

Снова молчание. Жди не жди, а начинать надо, подумал Джем. Все равно окольным путем ему не подвести разговор к нужной теме – слишком он волнуется, и мысли так и скачут. Лучше уж сказать все сразу, без обиняков.

– Мэри! – произнес он таким необычным тоном, что она на секунду подняла глаза и тотчас опустила их, поняв по выражению его лица, что сейчас произойдет.

Сердце Мэри заколотилось так сильно, что она с трудом усидела на месте. Но в одном она была твердо уверена: что бы он ни сказал, она за него не пойдет. Она им всем покажет, кто готов назвать ее своей. Она еще не успокоилась после ссоры с отцом. И все же опустила глаза под устремленным на нее страстным взглядом.

– Дорогая Мэри (о том, как ты мне дорога, я и сказать не могу)! Ничего нового ты не услышишь. Все это ты давно уже видишь и давно знаешь, потому как с самого детства я люблю тебя больше отца и матери и всего на свете. Ты всегда в моих мыслях – о чем бы я ни думал днем и ни мечтал ночью. Я долго не мог заговорить с тобой об этом, потому что у меня не было возможности содержать жену и я не хотел связывать тебя обещанием. Но все это время я жил в страхе, что кто-то другой может отнять тебя у меня. А теперь, Мэри, я стал мастером… Мэри, дорогая, послушай…

Тут Мэри, не в силах совладать с волнением, встала и отвернулась от него. Джем тоже встал и подошел к ней; он попытался было взять ее за руку, но она не позволила. Она собиралась с силами, чтобы раз и навсегда отказать ему.

– Теперь, Мэри, я могу предложить тебе надежный кров и сердце, полное такой преданности и любви, какие только может питать человек. Мы, конечно, никогда не будем богатыми, но если любящее сердце и сильные руки могут защитить тебя от горя и нужды, мое сердце и мои руки сделают это. Я не умею говорить так, как мне бы хотелось, потому что для моей любви нет слов. Радость моя, скажи, что ты мне веришь и что ты будешь моей женой.

Она ответила не сразу – подготовленные слова не шли у нее с языка.

– Мэри, говорят, что молчание – знак согласия. Это правда? -тихо спросил он.

Она должна сделать над собой усилие – сейчас или никогда.

– Нет, это не так. – Голос ее звучал спокойно, хотя она дрожала с головы до ног. – Я всегда буду твоим другом, Джем, но никогда не буду твоей женой.

– Не будешь моей женой, – грустно повторил он. – Мэри, прошу тебя, подумай! Ты не сможешь быть моим другом, если не согласишься стать моей женой. Я, во всяком случае, никогда не смогу удовольствоваться одной твоей дружбой. Подумай немножко! Если ты скажешь нет, ты сделаешь меня глубоко несчастным, навсегда лишишь надежды. Я ведь не со вчерашнего дня люблю тебя. Всем, что люди считают во мне хорошим, я обязан этой любви. Я не знаю, что со мной станет, если ты отвернешься от меня. А потом, Мэри, подумай, как обрадуется твой отец! Ты, конечно, можешь решить, что я очень возомнил о себе, но отец твой не раз говорил мне, как бы он хотел, чтобы мы поженились!

Джем считал это могучим доводом в свою пользу, однако при том настроении, в каком находилась сейчас Мэри, все вышло как раз наоборот: ей пришла в голову нелепая и глупая мысль, что отец, горя желанием поскорее выдать ее замуж за Джема, говорил об этом с молодым человеком и даже упрашивал его.

– Я же сказала тебе, Джем, что это невозможно. Раз и навсегда говорю тебе: я никогда не выйду за тебя замуж.

– Значит, пришел конец всем моим надеждам и опасениям! Можно даже сказать: конец жизни, потому что теперь мне не для чего больше жить! – волнение Джема все возрастало, он дошел почти до исступления. – Может, Мэри, я стану пьяницей, может, вором, может, убийцей. Но запомни: когда все будут плохо отзываться обо мне, ты не смей меня осуждать, потому что я стану таким из-за твоего жестокосердия. Неужели ты не можешь даже сказать, что постараешься полюбить меня, Мэри?! – внезапно воскликнул он, перейдя от угроз и отчаяния к страстной мольбе, и, крепко взяв ее за руку, чтобы она не могла вырваться, попытался заглянуть ей в лицо.

Она молчала, но на этот раз от глубокого волнения. Однако он не в силах был дольше ждать – снова надеяться, а потом снова быть отринутым… Уж лучше ожесточиться и познать всю глубину отчаяния! А потому, прежде чем Мэри нашлась, что ответить, Джем выпустил ее руку и выбежал из дома.

– Джем, Джем! – слабым, прерывающимся голосом крикнула она ему вслед.

Но было уже поздно. Он летел как на крыльях, оставляя позади одну улицу за другой, спеша найти убежище в лугах, где он мог, никем не замеченный, предаться своему отчаянию.

Всего лишь десять минут назад вошел он в дом, где сидела Мэри и спокойно шила, а теперь, припав к комоду, она закрыла лицо руками и безутешно рыдала. Она не могла бы сказать (если бы вы спросили ее и она нашла бы в себе силы ответить), что повергло ее в такое отчаяние. Все произошло слишком неожиданно, и у нее еще не было времени ни разобраться в случившемся, ни подумать. Она только чувствовала, что сама погубила свою жизнь, и будущее представлялось ей унылым и безнадежным. Постепенно горе измучило ее настолько, что у нее не осталось сил даже плакать. Она села на стул – в голове у нее теснились самые разные мысли. Всего какой-нибудь час назад еще ничего не было сказано, и ее судьба была в ее руках. Но ведь она уже давно решила, что, если придется, она будет говорить с Джемом именно так.