Ложь между нами

Глава 35

Глава 35

Когда прихожу в себя, вокруг темнота.

Не знаю, где я и как давно. Перехваченные пластиковой стяжкой запястья горят огнем, а голова болит так сильно, что на глаза наворачиваются слезы.

— Боже... — шепчу в тишину и пытаюсь понять, как вообще могла оказаться в такой ситуации.

Думать сквозь головную боль непросто, но спустя какое-то время память по чуть-чуть восстанавливает картину произошедшего.

Я вспоминаю встревоженное лицо Николая. Он повернулся к лифту за миг до того, как закрылись двери. Вроде бы даже успел что-то крикнуть.

Помню своего соседа по кабинке. Высокого, широкоплечего, в необъятном белом халате, в шапочке и маске, словно только что из инфекционного отделения. Он, как и я, долго стоял возле лифтов. Разговаривал с кем-то по телефону и зашел сразу после меня.

Помню, как перед глазами все поплыло, а земное притяжение оказалось таким сильным, что невозможно было устоять на ногах.

Последнее, что помню, — поездку на машине. Я то отключалась, то приходила в себя, но из-за связанных рук и мешка на голове не могла понять, с кем я и что происходит.

На этом моменте хочется плакать уже не от боли, а от злости на саму себя. После нескольких недель бдительности, после всех мер предосторожности я попалась в ловушку, будто маленькая девочка. Поспешила из-за проклятых приемных часов.

Дура! Клиническая!

Никакой шок от новостей Германа не может оправдать такой поступок. Никакой отъезд Клима. Никакие подозрения.

Хаванский несколько недель оберегал меня от любых проблем. Приставил отличного охранника, который как сторожевой пес следовал по пятам, в рабочее время жил в машине, а по ночам, когда Клим уезжал в командировки, спал на диване в гостиной.

Они пылинки с меня сдували. А я...

— Как же больно...

Пробую изменить положение, чтобы хоть немного ослабить стяжки.

— Зачем? — шепчу как молитву.

Ответа по-прежнему нет. Вокруг все та же темнота, не слышно никаких звуков. Кажется, нет даже движения воздуха.

Просидев на холодном полу еще несколько минут, решаюсь подняться. Встать получается не сразу. Первый раз, не выдержав головокружения, я, ударяясь коленями, падаю на пол. Лишь во второй — осторожно, скользя спиной по стеночке, принимаю вертикальное положение.

Чтобы сделать шаг, приходится собрать в кулак всю свою волю. Нет ни единой догадки, куда двигаться. Бетонный пол холодит ступни. И все же я иду. Переступаю с ноги на ногу, шагаю вбок, ощупываю все, что попадается на пути.

На мою беду, интересного мало. Грубые стены только в одном месте сменяются гладкой поверхностью двери. Когда пальцы натыкаются на знакомую выемку в стене, становится ясно, что я обошла комнату по кругу.

По ощущениям, она три на три метра или даже меньше. Какая-то кладовка, подсобка или гараж.

Стараясь отвлечься от боли, гадаю, куда же меня забросили. Немного отдышавшись, еще раз обхожу комнату. И как только уставшая, вымотанная страхом опускаюсь на пол, дверь неожиданно открывается.

***

За несколько недель рядом с Климом я почти забыла, как паниковала в машине Пекарского и как молилась о помощи. Клим смог сделать то, что так быстро не удалось бы никакому психотерапевту. Я вычеркнула из памяти все страхи и продолжила жить, как жила. Не вздрагивая. Не оглядываясь. Не сжимаясь в один тугой нервный сгусток.

Так было до этой секунды.

— Ну здравствуй, красавица!

Глаза слезятся от яркого света. Щурясь, как крот, я силюсь рассмотреть своего гостя. А стоит услышать его скрипучий голос, паника берет за горло калеными щипцами.

— Вы? — В ужасе смотрю на Пекарского.

— Я знал, что мы встретимся, правда это оказалось немного сложнее, чем рассчитывал.

Альберт Борисович закрывает за собой дверь, и в тот же миг под потолком вспыхивает лампочка. Теперь я во всех деталях вижу свою тюрьму — серое квадратное помещение без окон, со столом в центре и без единого стула.

— Я бы обошлась без этой встречи. — Не знаю почему, но стол пугает сильнее, чем голые стены и ледяной бетонный пол.

— А я ведь предлагал... раньше, — подойдя ближе, цокает языком Пекарский. — Стала бы моей шлюхой... — Ведет толстым пальцем по щеке. — Послушной и спокойной.

— Помню. Еще вы хотели мою компанию.

Мне жутко, но все равно запрещаю себе бояться. Клим с Николаем наверняка уже роют землю, им нужно лишь время.

— Однако ты предпочла отдаться этому ублюдку Хаванскому! — с яростью выплевывает в лицо Пекарский. — Втянула его в наши дела! Сука!

Замахнувшись, он бьет меня по лицу. Не сдерживаясь. Без жалости.

— А нужно было отдать все, что у меня есть?

Боль адская. Во рту привкус крови. В голове звон.

— Ты все равно ни на что не годна! Подстилка без роду без племени! Пустышка, которая вначале окрутила Шаталова, а потом решила прибрать к рукам чужое имущество.

Пекарский дергает меня вверх и, как манекен, швыряет животом на стол.

— Не слишком ли большие жертвы ради моего тела? — с нервным смехом вырывается из груди. — Он уже лишил тебя всего! Посмеешь тронуть, лишишься остального.

— Угрожаешь? — Тяжелая рука буквально вдавливает в столешницу.

— Знаю.

Не хочу плакать, но слезы сами льются из глаз. Вымывают из меня всю храбрость и веру в спасение.

— У меня для тебя плохие новости, девочка, — склонившись, хрипит на ухо Пекарский. — Благодаря твоему дружку мне уже нечего терять. А вот ему и тебе...

Он замолкает, не договорив, и в тишине, как приговор, раздается тихий вжик молнии.