Тысяча незабываемых поцелуев

Казалось, ей все равно, вместо этого она добавила:

— И мир хорош. Они будут путешествовать в далекие места, создавать музыку, искусство и картины. И по пути они будут целоваться. Они будут целоваться, будут любить и будут счастливы.

Она моргнула, когда легкий ветерок пронёсся над нашими тенями. Когда Поппи снова посмотрела на меня, то спросила:

— Разве это не звучит как самое идеальное приключение?

Я кивнул. Я не мог говорить.

Поппи посмотрела на мои ноги и покачала головой, переместившись по одеялу, пока не оказалась у моих ступней. Я приподнял бровь в немом вопросе.

— Ты в ботинках, Рун! Такой прекрасный солнечный день, а ты в ботинках. — Поппи начала расстегивать мои ботинки, стягивая их друг за другом. Она подкатала мои джинсы до лодыжек и кивнула. — Вот, — сказала она гордо, — так немного лучше.

Не в состоянии найти радость, когда она сидела так самодовольно, я вытянул руку и потянул ее на себя, и лег, чтобы она легла на меня.

— Вот, — повторил я, — так еще лучше.

Поппи захихикала, наградив меня быстрым поцелуем.

— А сейчас?

— Огромное улучшение, — пошутил я иронично. — Большое, размером с астероид улучшение.

Поппи рассмеялась сильнее. Я перекатил ее и лег рядом. Ее руки все еще были у меня на талии, пока я водил пальцами по ее мягкой обнаженной коже.

Безмолвно я уставился на небо. Поппи тоже сидела тихо, пока внезапно не сказала:

— После того как ты уехал, не прошло много времени прежде чем я начала чувствовать себя уставшей, такой уставшей, что не могла вылезти с кровати.

Я замер. Она наконец расскажет мне. Расскажет, что произошло. Все расскажет.

— Мама отвела меня к доктору и в больнице мне сделали анализы. — Она покачала головой. — Честно говоря, все думали, я веду себя по-другому из-за твоего отъезда. — Я закрыл глаза и вдохнул. — Я тоже, — добавила она, крепче сжимая меня. — Первые несколько недель у меня получалось убеждать себя, что ты просто уехал в отпуск. Но проходили недели, и пустота во мне, оставшаяся после твоего отъезда, начала болеть все сильнее. Мое сердце было полностью разбито. И в придачу болели все мышцы. Я очень много спала, стала вялой.

Поппи замолчала, затем продолжила:

— В конце концов, мы поехали в Атланту сделать несколько тестов. Мы оставались у тети Диди, пока врачи разбирались что к чему.

Поппи подняла голову и, положив руку мне на щеку, приподняла мое лицо, чтобы смотреть мне в глаза.

— Я не рассказывала тебе, Рун. Продолжала притворяться, что я в порядке. Потому что я не могла сделать тебе еще больнее. Я видела, что ты не очень хорошо справляешься. Каждый раз по видео-чату я видела, что ты становишься все злее, находясь в Осло. Все, что ты говорил, было так не похоже на тебя.

— Так ты навещала тетю Диди, — прервал я, — потому что болела. Не просто погостить, как говорила мне?

Поппи кивнула, и я увидел чувство вины в ее взгляде.

— Я знаю тебя, Рун. И видела, как ты ускользал от меня. Твое мироощущение всегда было мрачным. В твоей сущности есть темнота. Но со мной ты не был таким. Я могла только представить, что моя болезнь сделает с тобой.

Поппи осторожно опустила голову мне на грудь.

— Не прошло много времени, прежде чем я узнала свой диагноз: прогрессирующая лимфома Ходжкина. Это покачнуло мою семью. Сначала меня. А как по-другому? — Я прижал ее ближе, но Поппи отстранилась. — Рун, я знаю, что никогда не смотрела на мир, как остальные. Я всегда проживала каждый день по полной. Знаю, что всегда принимала аспекты мира, которые не принимали другие люди. Думаю, в какой-то степени, это из-за того, что я понимала, у меня не будет времени изучать его, как у остальных. Думаю, где-то глубоко внутри, моя душа знала. Потому что когда доктор сказал, что у меня осталось всего пару лет, даже с лечением и медикаментами, я отнеслась к этому спокойно.

Глаза Поппи начали блестеть непролитыми слезами. Мои тоже.

— Мы остались в Атланте и жили у тети Диди. Ида и Саванна пошли в новую школу. Папа ездил на работу. Я была на домашнем обучении, либо обучалась в больнице. Мои мама и папа уповали на чудо, но я понимала — этого не случится. Я спокойно относилась к этому. Держала подбородок высоко вверх. Химиотерапия была тяжелой. Потерять волосы было трудно. — Поппи моргнула, очищая свое видение, затем доверилась мне: — Но отказаться от тебя почти убило меня. Это был мой выбор. Вина была на мне. Я просто хотела спасти тебя, Рун. Чтобы ты не видел меня в таком состоянии. Я видела, что происходит с моими родителями и сестрами. Но ты... я могла спасти тебя. Я могла дать тебе то, чего не было у моей семьи — жизнь. Свободу. Шанс идти по жизни без боли.

— Это не сработало, — умудрился сказать я.

Поппи опустила взгляд.

— Сейчас я понимаю. Но поверь мне, Рун, я думала о тебе каждый день. Я представляла тебя, молилась за тебя. Надеясь, что темнота, которая прорастала в тебе, поблекнет с моим отсутствием.

Поппи расположила свой подбородок на моей груди.

— Расскажи мне, Рун. Расскажи, что произошло с тобой.

Я сжал челюсти, не желая позволять себе чувствовать тогдашние эмоции. Но я никогда не мог отказать своей девочке. Это было невозможно.

— Я был зол, — сказал я, убирая волосы с ее красивенького личика. — Никто не говорил мне, где ты. Почему ты отказалась от меня. Родители не отставали от меня. Отец бесил меня двадцать четыре часа семь дней в неделю. Я винил его во всем, и сейчас виню.

Поппи открыла рот, заговорить, но я покачал головой.

— Нет, — выдохнул я. — Не надо.

Поппи закрыла рот. Я прикрыл глаза и сфокусировался на продолжении:

— Я ходил в школу, не прошло много времени, прежде чем я спутался с подростками такими же злыми на мир, как и я. Я начал ходить на вечеринки. Пить, курить — делать противоположное тому, что говорил мне отец.

— Рун, — единственное, что смогла сказать Поппи печально.

— Вот какой была моя жизнь. Я выбросил фотоаппарат. Затем собрал все, что напоминало мне о тебе. — Из меня вырвался смешок. — Я жалел, что не мог вырвать свое сердце и собрать его тоже. Потому что эта штуковина не позволяла мне забыть тебя, неважно как я пытался. И затем мы вернулись. Сюда. И я увидел тебя в школьном коридоре и весь гнев, который все еще протекал по моим венам, превратился в приливную волну.

Я перекатился на бок, открыл глаза и провел рукой по лицу Поппи.

— Потому что ты была такой красивой. Любое мое представление о том, как ты будешь выглядеть в семнадцать, было развеяно. В минуту, когда увидел эти каштановые волосы, большие зеленые глаза, вперившиеся в мои, я осознал, что любое мое за последние два года усилие оттолкнуть тебя, было разрушено. Одним взглядом. Стерто в порошок.

Я сглотнул.

— Затем, когда ты рассказала мне... — я затих, и Поппи покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Достаточно на сейчас. Ты сказал достаточно.

— А ты? — спросил я. — Почему ты вернулась?

— Потому что я закончила, — сказала Поппи с тяжелым вздохом. — Ничего не помогало. От каждого нового лечения не было разницы. Онколог сказал нам прямо: ничего не сработает. Этого хватило мне, чтобы принять решение. Я хотела вернуться домой. Прожить оставшиеся дни у себя дома на паллиативном лечении с теми, кого люблю больше всего.

Поппи прижалась ближе, целуя мою щеку, голову и наконец, мой рот.

— И теперь у меня есть ты. Как я теперь знаю и должно было быть. Именно здесь мы должны быть в этот конкретный момент времени — дома.

Слеза скатилась по моей щеке. Поппи быстро убрала ее своим большим пальцем. Она наклонилась надо мной и сказала:

— Вернувшись домой, я поняла, что смерть и болезнь не так уж трудно выдержать. В конце концов, боль для нас заканчивается, и мы уходим в лучшее место. Но для тех, кто остался позади, боль становится только хуже.

Поппи взяла мою руку и прижала к своей груди.

— Я действительно считаю, что истории о потери не всегда должны быть грустными и печальными. Я хочу, чтобы мою жизнь вспоминали, как величайшее приключение, какое у меня могло быть. Потому что, как мы смеем тратить впустую хоть один вдох? Как мы смеем тратить впустую что-то такое драгоценное? Вместо этого мы должны стремиться сделать как можно больше драгоценных вдохов в как можно больше драгоценных моментах, пока проживаем это короткое время на Земле. Я хочу оставить после себя это послание. Прекрасное наследие для тех, кого я люблю.

Если, как верила Поппи, мое сердцебиение пело песню, то прямо сейчас, в этот момент, мое сердце пело от гордости... в полнейшем восхищении моей любимой девушкой за то, как она смотрела на жизнь, за то, как пыталась заставить меня поверить — поверить, что есть жизнь после нее.

Я был уверен, что это не так, но мог видеть решительность Поппи. Эта решительность никогда не исчезала.

— Так теперь ты знаешь, — объявила Поппи, положив голову мне на грудь. — Теперь давай больше не будем об этом. У нас впереди будущее. Не будем рабами прошлого. — Я закрыл глаза, и она умоляла: — Обещаешь мне, Рун?

Обретя голос, я прошептал:

— Обещаю.

Я боролся с эмоциями, которые восставали во мне. Я бы не показал ей ни признака печали. Она увидит только радость во мне сегодня.

Дыхание Поппи стали размеренным, когда я гладил ее по волосам. Теплый ветерок обвевал нас, унося тяжесть, которая окружала нас.

Я позволил себе задремать, думая, что Поппи сделала то же самое, когда она пробормотала:

— Как ты думаешь, выглядит рай, Рун?

Я напрягся, но Поппи начала вырисовывать круги на моей груди, избавляя мое тело от тяжести ее вопроса.

— Не знаю, — сказал я. Поппи ничего не сказала, просто продолжала свое занятие. Немного поерзав, чтобы крепче обнять ее, я сказал: — Как что-то красивое. Умиротворенное. Как то место, в котором я снова увижу тебя.

Я ощущал улыбку Поппи у моей футболки.

— Я тоже так думаю, — согласилась она мягко и повернулась поцеловать мою грудь.

На этот раз я был уверен, что Поппи уснула. Я осмотрел песок вокруг и заметил, что пожилая пара села рядом с нами. Их руки были переплетены вместе. Прежде чем женщина села, мужчина расстелил покрывало на песке. Он поцеловал ее в щеку, прежде чем помог сесть.

Укол зависти пронзил меня, потому что у нас никогда не будет подобного.

Мы с Поппи никогда не состаримся вместе. У нас не будет детей. Свадьбы. Ничего из этого. Но когда я опустил взгляд на густые каштановые волосы Поппи и ее нежную ручку на моей груди, я позволил себе быть благодарным за то, что у нас, по крайней мере, есть здесь и сейчас. Я не знал, что ждет впереди. Но сейчас она была у меня.

Я принадлежал ей с тех пор, как мне было пять лет.

Сейчас я понимал, почему так сильно полюбил ее с малолетства, — чтобы у меня было все это время с ней. Поппи верила, что ее душа всегда знала, что она умрет молодой. Я начинал думать, что моя тоже могла это знать.

Прошел час, Поппи все еще спала. Я осторожно поднял ее со своей груди и сел. Солнце садилось, волны плескались о берег.

Ощутив жажду, я открыл корзину для пикника и вытащил одну из бутылок воды, упакованную Поппи. Когда я пил, мои глаза остановились на рюкзаке, который Поппи несла с грузовика.

Задумавшись, что внутри, я взял его и осторожно открыл молнию. Первым, что я увидел, была еще одна черная сумка. Это сумка была чем-то заполнена. Я вытащил ее, и мое сердце поскакало галопом, когда я осознал, что держал в руках.