Обладать и ненавидеть

Все эти причудливые слова, похоже, не заставляют меня меньше волноваться.

— Разве для отзыва траста не потребуется единодушное согласие бенефициаров? — спрашивает Мэтью.

Уолт тихонько посмеивается, глядя на свой стакан.

— Не тогда, когда бенефициары доказали, что они не в своем уме.

— Мои родители?

Его жесткий взгляд встречается с моим, и я борюсь с желанием отступить.

— Они как клептоманы, Элизабет, хочешь ты этого или нет. У них есть пристрастие тратить деньги, которых у них нет.

— Так ты их отрезаешь?

— Нет, я никогда этого не говорил. По сути, я создаю новое доверие. То, над которым у меня будет больше контроля.

— Таким образом, вы двое сможете развестись и вернуться к нормальной жизни, — добавляет Мэтью.

— Точно, — говорит Уолт.

Именно это слово, кажется, вибрирует внутри меня, как живое существо, которое я только что случайно проглотила. Это наполняет мой желудок, заставляя его сжиматься от беспокойства.

— Когда траст будет аннулирован и распущен, я также хотел бы выплатить тебе единовременную сумму, Элизабет. Сумма достаточно большая, чтобы ты могла сразу купить квартиру в городе, а не арендовать ее.

Развод и единовременная выплата — решение всех его проблем.

Я понятия не имею, почему я смаргиваю слезы. Все, что я знаю, это то, что я благодарна, что стою достаточно далеко от него в тускло освещенной библиотеке, чтобы он не мог понять, насколько эта новость потрясла мой мир.

Кажется, для меня это откровение, а для Уолта — пустая болтовня, как будто он потрудился сказать это только сейчас, потому что Мэтью спросил об этом. В его голосе нет чувства срочности, нет понимания того, насколько сильно каждое из этих заявлений может изменить мою жизнь.

Мэтью смеется и протягивает свой стакан виски, чтобы кивнуть Уолту.

— Я должен был знать, что ты найдешь способ выпутаться из этой передряги рано или поздно. А теперь выпей, потому что у меня есть еще одна причина, по которой я зашел. — Он поворачивается ко мне. — Я пытался связаться с вами, ребята, потому что Надежда хотела, чтобы я пригласил вас на открытие выставки артиста, которого она представляет. Это сегодня вечером. Началось примерно тридцать минут назад.

Он смотрит на меня, ожидая ответа.

Я нахожусь в густом тумане, слишком поглощенная всем, что только что сказал Уолт, и едва могу кивнуть в ответ. Конечно, я хочу пойти на открытие. Это просто то, что мне нравится делать обычно.

Мэтью допивает остатки своего напитка.

— Хорошо. Тогда пошли.

Я съеживаюсь, глядя на свою одежду для отдыха.

— Дай мне десять минут, чтобы надеть какую-нибудь приличную одежду.

— Думаю, ты прекрасно выглядишь, — добавляет Уолт с загадочной улыбкой.

Кажется, я не могу ответить ему тем же, прежде чем спешу в свою спальню, уже мысленно просматривая свой шкаф с одеждой, хватаясь за эту задачу и надеясь, что это отвлечет меня от разговора, который мы только что вели в библиотеке.

Галерея Штейн находится в Челси, прямо рядом с Хай-Лайн. Я не была в галерее целую вечность, с первого года обучения в RISD, когда я приехала в Нью-Йорк, чтобы посмотреть коллекцию в качестве классного задания.

Помещение двухэтажное, с черными решетчатыми окнами, простирающимися от тротуара до крыши. Крупногабаритная промышленная входная дверь открывается по оси, так что в такие вечера, как этот, когда в Нью-Йорке хорошая погода, она может оставаться открытой, смешивая внутреннее и наружное пространство. Место переполнено, приглашенные гости и пресса высыпают на улицу перед современным пространством.

Уолт, Мэтью и я направляемся ко входу и обнаруживаем Надежду, разговаривающую в группе.

Как и в первый раз, когда я встретила ее, мне нравится ее стиль. Сегодня на ней небесно-голубой платок и легкое платье-рубашка в тон, подчеркивающее талию в стиле ампир. Я выбрала облегающее кашемировое платье длиной до середины бедра. Обычно я ношу его с колготками, но так как на улице тепло, мои ноги обнажены между подолом платья и ботинками.

Надежда видит, что мы приближаемся, и отделяется от своей группы, чтобы поприветствовать нас.

— Я так рада, что вы, ребята, смогли прийти, — говорит она, наклоняясь и обнимая каждого из нас, и целуя в щеку. — Зайдите и осмотритесь. Там есть напитки и еда, если вы все голодны. — Она протягивает ладонь, чтобы сжать мою руку. — Я приведу Аню через несколько минут, чтобы я могла представить вас двоих. Думаю, тебе было бы полезно с ней познакомиться.

Эта перспектива сразу же возбуждает меня.

— Ой! Это было бы здорово!

Аня — художница, представленная сегодня на выставке, и она привлекла немало внимания своей серией абстрактных фотографий. На белых стенах галереи висят огромные фотографии в рамках, каждая из которых представляет собой взрыв геометрии и цвета. Просмотрев первые несколько фотографий из серии, я сразу понимаю, почему Надежда решила, что было бы неплохо, если бы я пришла на эту выставку. Аня черпала вдохновение у культовых художников примерно так же, как я пытаюсь это сделать в своей нынешней коллекции. Ее первая фотография — адаптация картины Пикассо «Авиньонские девицы» (прим. первая картина кубического периода Пикассо, написана в 1907 году). В ней использованы все те же цвета, что и на картине, но Аня уменьшила количество культовых женских фигур и заменила их урезанными геометрическими фигурами. Исчезли мазки кисти Пикассо. Аня сделала фотоколлаж из ярких цветов, так что абстрактные формы накладываются друг на друга, заставляя мой взгляд безумно блуждать по фотографии. Если бы я могла себе это позволить, я бы купила эту вещь на месте.

Уолту, похоже, это нравится так же сильно, как и мне. Он стоит рядом со мной, пристально глядя на нее.

— Хорошая, правда? — я спрашиваю.

Он кивает.

— Мне очень нравится.

— Давай, пошли посмотрим на остальные.

Мэтью уходит, чтобы пойти выпить, а мы с Уолтом следуем вдоль ряда фотографий вдоль стены, рассматривая их в тишине. Мне приходит в голову, что мы могли бы использовать это время, чтобы вернуться назад и продолжить тот разговор, который он начал с Мэтью в библиотеке. Страх еще не полностью покинул мой желудок, и мне так много хочется спросить его, надавить на него, но, похоже, сейчас неподходящее время и место. Я здесь прежде всего из-за своей работы. Я хочу произвести хорошее впечатление на Надежду.

Я сосредотачиваюсь на коллекции, пока она ведет нас по небольшим боковым комнатам вокруг галереи. Фрагменты увеличиваются в размерах, и серия заканчивается в главной комнате адаптацией «Кресла» Ван Гога. Фотография размером шесть на шесть футов заполнена накладывающимися друг на друга белыми квадратами и прямоугольниками на черном фоне. Я все еще изучаю ее, пытаясь разобрать детали, которые Аня запечатлела с картины Ван Гога, когда Надежда снова находит нас.

Она сжимает мою руку, и я оборачиваюсь, чтобы увидеть, что она стоит с женщиной, в которой я узнаю Аню. Ее снимок головы сопровождался небольшими описаниями, помещенными рядом с каждой из ее фотографий в серии, хотя теперь, когда я вижу ее в реальной жизни, я понимаю, что это не воздало ей должного.

Вероятно, ей около 30 или 40 лет, ее рыжие вьющиеся волосы собраны в беспорядочный пучок на макушке, завитки торчат во все стороны вокруг ее нежного лица. Почти без следа макияжа ее бледная кожа сияет в свете галереи. Ее большие зеленые глаза кажутся карикатурно большими и невероятно яркими. Черты ее лица каким-то образом одновременно красивы и странны.

Она смотрит на Уолта, улыбается, слегка прищурившись в уголках глаз, изучая его, пока Надежда представляет нас.

— Приятно познакомиться, — говорит она ему, как будто меня там нет.

— Это Элизабет, художница, о которой я тебе рассказывала, — говорит Надежда, указывая в мою сторону.

Аня смотрит на меня, хмурится, а затем разражается смехом, как будто я очень забавная.

— Ты что — ребенок-протеже?

Больше никто не смеется. Повисает напряженное неловкое молчание, пока Надежда не прочищает горло.

— Да, она молода.

— Думаю, что когда я была в твоем возрасте, я встречалась с кем попало в Бразилии, — добавляет Аня со смехом, оглядываясь на Уолта.

— Я никогда там не была, — отвечаю я с натянутой улыбкой.

Она чувствует, что, возможно, совершила ошибку, потому что машет рукой, как бы говоря: «Твои чувства — не моя проблема».

— Давно ли твои работы выставлены на продажу?

Я качаю головой.

— Совсем недавно. Я окончила RISD несколько месяцев назад.

Это не производит на нее впечатления.

— Вы извините мое удивление. Просто среди артистов, которых я знаю, широко распространено убеждение, что для того, чтобы стать великим в чем-то, требуется время, что твой голос и целеустремленность развиваются медленно, и артист может не сказать ничего достойного, пока не проживет достаточно.

Неуверенность пронзает меня до костей, пытаясь заставить мой позвоночник согнуться, а плечи ссутулиться.

Она хочет, чтобы я преклонялась ее возрасту и опыту.

Уолт пытается положить руку мне на поясницу, вероятно, в знак солидарности, но я отстраняюсь. Если бы на меня надавили, я бы не смогла точно определить причину своего поступка. Может быть, я все еще подавляю в себе гнев из-за разговора в библиотеке. Может быть, я хочу стоять на своих собственных ногах, когда сталкиваюсь с таким человеком, как Аня. Как бы то ни было, напряжение в нашем маленьком кругу внезапно становится ощутимым.

Я киваю.

— Это интересная идея, и я сама много раз рассматривала ее, хотя, очевидно, я предпочитаю смотреть на нее под другим углом. Думаю, что именно Марта Грэм сказала: «Ни один художник не опережает свое время. Он — это его время. Просто другие отстали от времени».

Мое оскорбление попадает в цель.

Улыбка Ани становится шире, но приятнее от этого не становится.

— В чем заключается твое искусство? Чем ты занимаешься? — спрашивает она, нетерпеливо махая рукой.

— В основном смешанная техника на холсте.

Она в замешательстве смотрит на Надежду.

— Галереи все еще интересуются холстами?

Такое чувство, что мои ребра сжимаются, когда фраза «искусство кофейни» с ревом возвращается в мое сознание.

— Я думаю, что работы Элизабет будут очень хорошо продаваться на парижском рынке. Ее работы — это переосмысление классики. Как и ты, она борется с традициями, разрушающая популярные представления о том, что такое великое искусство и каким оно может быть, не говоря уже о том факте, что ее работы во многом повторяют твои кубистические идеалы.

Я понимаю, прежде чем это делает Надежда, что ее объяснение моего искусства только еще больше разозлит Аню. Ни один художник не хочет слышать, что его работа сравнима с чьей-то другой. Это сталкивает их с пьедестала, лишает их представления о том, что они творческие гении.

— Как очаровательно, — говорит Аня, ее тон сочится презрением.