Работа над ошибками

Он неторопливо, вразвалочку подошел ближе.

— Катька! Ты чего ревешь? Выгнали?

— Да-а-а…

— За что? — Иван недоумевал. И любой бы на его месте тоже.

— Меня не в тот класс привели-и-и…

Иван понял все моментально. Все, стоявшее за моими словами и слезами. В его серо-синих глазах вспыхнуло сочувствие, которого я не видела целый год. Он развернулся, окинул взглядом двери. Нашел нужную.

— Вон твой класс. Иди!

— Не пойду. Меня не пустят. Я опоздала.

Иван грустно усмехнулся. Взял меня за руку и повел к двери. На некрашеной деревянной табличке было крупно выведено: 1-й «Б». У самой двери он неожиданно остановился. Внимательно оглядел меня. И… поправил на мне перекрутившийся фартук, пригладил взлохмаченную челку. Ласково улыбнулся — только на секунду. Я онемела. Никогда еще не видела его улыбки. Но он уже стучал в дверь.

— Извините, можно?

Еще одна среднего возраста учительница без улыбки глядела на меня. Такая же гладкая прическа, как и у первой. Такой же строгий костюм без украшений, только синий. И что-то неприятное во взгляде. Я невольно попятилась, но уперлась в плечо Ивану.

— Вот, девочку не в тот класс привели. Она у вас должна быть.

— Как фамилия?

— Алей, — быстро сказал Иван.

И тут учительница улыбнулась. Посмотрела в тетрадку и сказала мне:

— Проходи, Катя.

Я хотела сказать спасибо Ивану. Не успела. Он все испортил. Незаметно, но сильно дернул за одну из кос и подтолкнул вперед. Я влетела в класс и он тут же захлопнул за мной дверь.

Ребята встретили меня дружным хохотом. Даже Лидуся, которую я отыскала глазами, смеялась. Не смеялась только учительница. Должно быть, она решила, что я это сделала нарочно, и потому смотрела строго и хмуро. Мне от чего-то показалось: она меня невзлюбила. Правда место она мне указала рядом с Лидусей. Сказала лишь:

— Если замечу, что вы болтаете, тут же рассажу.

Эту учительницу звали Валентина Петровна Сурикова. Так она сама представилась. И вообще-то она оказалась ничего. Во всяком случае, сначала. Говорила ясно и четко, рассказывала интересно. Правда, я в тот день слушала ее плохо. Сидела и придумывала способы отмщения Ивану. Даже помочь толком не захотел. Выставил меня на посмешище перед всеми. Ну, Ванька! Впрочем, к концу школьного дня я забыла про него. На переменах мы знакомились с одноклассниками. Жевали яблоки. Обсуждали все подряд. Если честно, после второго урока сильно хотелось домой. И, как только Валентина Петровна по окончании занятий вывела класс в вестибюль, все дружно рванулись к выходу. Первым на улицу выскочил самый высокий мальчик — Виталик Сергеев. А второй — я. Василий Сергеевич щелкнул фотоаппаратом. Может, он меня с Лидой перепутал. А, может, так и хотел. Недалеко от него стояли мои мама, бабушка и дедушка. Ждали. Никита тоже ждал. Их отпустили с урока пораньше. Вот Ивана нигде не было видно, и это меня порадовало.

Конечно же, взрослые замучили меня вопросами. Все нужно знать: что да как? Зато дома оказался накрытый стол: торт, арбуз, газировка. Здорово!

Наверное, хорошо, что папа не взял отгул. Не было напряженности. Все чувствовали себя свободно. Бабушка не манерничала, не поджимала брезгливо губы — шутила и смеялась. Дедушка не вздрагивал при каждом шорохе, тихо радовался. Он сидел на балконе: грелся на солнышке и курил маленькую изогнутую трубочку. Я иногда поглядывала на дедушку. Немного его жалела.

До нас с Никитой доходили обрывки разговоров, из которых было ясно — дедушка в свое время «сидел». И «сидел» ни за что. Кажется, за какое-то происхождение. Я не все понимала. Спрашивала у Никиты. Никита, который и понимал больше меня, и, видимо, был лучше осведомлен о некоторых событиях дедушкиной жизни, тем не менее со мной не откровенничал. Говорил холодно и сухо:

— Маленькая еще. Не поймешь. Да и не положено тебе это знать.

Не положено — значит, не положено. А только очень меня любопытство разбирало. И потом, дедушка у нас был такой добрый, мягкий — мухи не обидит. А сколько всего знал, умел! Какие занимательные истории рассказывал. За что же он «сидел»? Уж скорее должна «сидеть» бабушка. Она была бойкой женщиной. Хорошо воспитанной, но бойкой. Командовала дедушкой, да и всеми нами. Кроме папы. С папой она вела себя, как ни с кем другим. Была предельно любезна, но вежливо говорила такие вещи, что мама только ахала. Нас с Никитой бабушка учила совсем другому.

Да, папу она не любила. За что? Это-то я понимала не хуже других. Папа бабушку с дедушкой презирал, часто высказывал вслух обидные для них слова. Помощью же их пользовался без зазрения совести. Как будто они обязаны были ему помогать. Иногда он говорил, мол, время таких, как его тесть и теща, давно прошло.

— Интеллигенция! Дворянского, видите ли, рода! Такие, как они, давно все в лагерях сгнили. А если их жизнь и советское государство пощадили, то радоваться должны, благодарить и молчать в тряпочку. Своего мнения не высказывать.

Говорил отец тихо, спокойно, но с такой брезгливостью, с такой неприязнью… Я не понимала, о каких лагерях идет речь, о каком дворянском роде, о какой пощаде, но мне становилось обидно за бабушку с дедушкой. Они хотели нам только хорошего и помогали, чем могли.

— Алеша! — пугалась мама. — Молчи! Молчи! Тише! Вдруг соседи услышат?

— Да что им будет, твоим-то? — усмехался отец. — Не те сейчас времена.

— Те — не те, никто не знает.

— У нас просто так не сажают. Если твой отец сидел, значит, было за что. Если снова посадят, значит, заслужил. Значит, враг народа.

Мама терялась, замолкала. Испуганно отступала. И старалась не заговаривать на подобные темы. Нет, хорошо, что папа не взял отгул. Да он и не особенно любил праздники. В этот вечер, вернувшись с работы, недовольно рассуждал за ужином, возмущался: весь дом пьяный!

— Встретил сейчас трех своих рабочих. От всех троих самогонкой разит за версту. Еще и драки будут, как пить дать. Ну, скажи мне, что за праздник такой великий — первое сентября?!

— Ну, Леша, — мягко проронила мама, — у многих сегодня дети в школу пошли первый раз. Конечно, это праздник.

— Праздник, праздник, — проворчал отец. — А напиваться-то зачем?

— Напиваться, разумеется, незачем, — согласилась мама. — Да ведь они иначе не умеют…

Папа, наверное, был прав. Только говорил он как-то нехорошо. Мы все уткнулись в тарелки. Никита молча кривился, стараясь, чтобы отец этого не заметил. Я же делала попытки отвлечься, не обращать внимания на тишину, наступившую за столом. Вспоминала веселый обед. И песенку на французском языке, которую бабушка с дедушкой пели, а Никита изображал в лицах. Весело было. Очень весело. Не то, что за ужином.