Любовь танцовщицы

- А почему тогда? - взревел дед. - Ты моя внучка! Ты что, стыдишься?!

Он орал долго. Ругался, злился. Пока однажды я не сказала одну фразу, заставившую его от меня отстать.

- Даже без твоей фамилии я навсегда останусь твоей внучкой. В чем проблема?

Тогда он долго смотрел на меня в абсолютной тишине. В его взгляде виднелась...нежность, любовь. В моем не было ничего. Но с тех пор дед меня больше не трогал.

Спустя два с небольшим года после того разговора он умер в израильской престижной больнице от рака гортани. Врачи говорили, что организм сильно подкосила его бывшая работа. Ну, еще с тех времен, как он работал обычным батраком на заводе. Меня в тот момент рядом не было - я не выезжала из России, а дедушка уже как полгода не уезжал из Израиля.

И когда пришло известие о его смерти...я не плакала. Я не проронила ни единой слезинки и ни разу не одела траур. Ни разу. Даже нижнее белье специально носила ярких расцветок. О, меня обсуждали, за глаза, конечно. Говорили, что я избалованная бесчувственная тварь. Ни о чем не спрашивали только три человека - Алена, мама и Попов, с которым я, несмотря ни на что, продолжила общаться. В конце концов, я когда-то считала его своим отцом.

Мама, в отличие от меня, плакала. И искренне убивалась. Я этого не понимала.

- Он мой отец, Наталь, - всхлипывая, выдавила из себя мама, когда я спросила ее об этом. - И несмотря ни на что, я его любила.

- Всегда?

- Всегда. К тому же он все всегда делал для нашего блага.

Я могла бы поспорить, но не стала тогда ничего говорить. У меня началась свободная жизнь. По крайней мере, я так думала.

Чисто из принципа я дождалась звания мастера спорта и сразу же ушла из секции, демонстративно хлопнув дверью. Ушла работать в клуб, не обращая внимания на вялые запреты и ехидные смешки Манченко и причитания матери.

- Наташ, что это такое вообще? - мама умоляюще посмотрела на меня. - Дочь, я все понимаю, но...тебе даже восемнадцати нет.

Я флегматично пожала плечами, собирая косметику.

- Ерунда, через несколько месяцев будет. Да и потом, твой Геворг взялся спонсировать этот клуб.

Мама поспешно отвела глаза, и я обо всем догадалась.

- Это ты его попросила, да? Чтобы типа проследить за мной?

- А что мне еще делать? - она с отчаяньем начала метаться по комнате, заламывая руки. - Ты же не слушаешься никого. Ни меня, ни Геву, - я передернулась. - Ты упрямая и взбалмошная. Зачем, солнышко? Ты ради этого столько лет занималась спортом, старалась, тренировалась, чтобы танцевать...стриптиз в дешевой забегаловке? - она презрительно сморщила нос.

- Во-первых, это лучший клуб нашего города. Во-вторых, я не танцую стриптиз. Могла бы, конечно, но не буду, - поспешно добавила я, увидев, как мама побледнела. - В-третьих, ты что, забыла, чья я внучка? И дочка, если уж на то пошло? Меня берегут пуще яиц Фаберже, мам.

- Знаешь, - мама как-то странно посмотрела на меня, с какой-то эмоцией, что если бы она меня не любила, то я бы приняла ее за отвращение, - ты похожа на моего отца сильнее, чем думаешь. Такая же...

Я промолчала о том, что в этот клуб частенько приходит Манченко со своими "партнерами". Манченко приходит и постоянно арендует на всю ночь ВИП-зал, приглашая туда по несколько девушек за раз. Его друзья как-то раз заприметили меня, но трогать и уже тем более, приближаться не стали. Даже если дед и умер, унося с собой в могилу часть своего авторитета, его деньги остались в нашем мире, а они решали немало.

Дед же тоже постарался. Оформил все так, что Манченко не доставалось ничего - ни доли от доходов завода, ни самого завода, ни доступа к остальным делам деда. Я не вникала, но получалось, что годовую прибыль Манченко должен был делить с матерью, откладывая на ее счет половину заработанных средств, плюс он контролировал всю деятельность предприятий. А вся дедушкина недвижимость доставалась...моему мужу. Или же сыну моей матери, но она детей не хотела. Или не могла иметь, я точно не знала, мама не любила поднимать эту тему. Но детей у них с Манченко так и не появилось.

Одним словом, связываться со мной боялись, но заинтересованные взгляды бросали, так, на будущее. Ах да, вся собственность перешла бы в руки моего мужа после моего двадцатипятилетия. За этот пункт брачного договора я деда особенно сильно благодарила.

А в клубе...я растворилась в нем. Я поняла, что это мое. Место, где я могу уйти от проблем, окунуться в мир чувственности и ритма. И мне это нравилось...меня это завораживало и поглощало. Я бы ни за что не ушла бы и не бросила танцы в клубе.

Приходилось подстраиваться. Go-go - это не просто кривлянье и дерганья под музыку на танцполе. И с бально-спортивными танцами ничего общего. Я знала девушку, проработавшую всего две недели и ушедшую, потому что она элементарно не смогла растанцеваться в этом направлении. Хотя и фигура, и растяжка, и физическая подготовка была у нее лучше многих. Я же просто...влилась.

Мне нравилось изгибаться и извиваться в "стакане". Я могла лечь на поручни и держаться исключительно каблуками, а толпа рядом сходила с ума. Я закрывала глаза и подстраивалась под бешеные ритмы, чувствуя, как мое тело одна за другой захватывают волны азарта, риска, возбуждения. Мне нравилось танцевать в паре с кем-то, телом олицетворять и показывать секс. И мне уже неважно было, какой танцор танцует со мной сегодня рядом. Я забывалась в ритме и мне это нравилось.

Но все хорошее имеет особенность заканчиваться. Так и вышло. Все испортил Манченко. Я терпела, много лет терпела его наглое, хамское поведение, его барские замашки, его самого. Но когда он поднял на меня руку...это стало последней каплей.

Все началось вполне безобидно. Обычный вечер, который я проводила дома. Геворг, как ни странно, тоже оказался дома, хотя обычно он всегда находится в другом месте.

- Как дела в школе? - ленивым протяжным голосом спросил Манченко, и я невольно насторожилась. Обычно он не выказывал интереса к моей персоне.

- Нормально.

- Экзамены скоро?

- Да.

Манченко громко причмокнул губами, как будто пробуя мой ответ на вкус.

- Решила, что сдавать будешь?

- Да.

- А куда пойдешь учиться?

Я не выдержала и оторвала глаза от книги, пальцем проследив текст там, где остановилась.

- Слушай, чего тебе надо?

- Полегче, Наташа, не хами, - в его голосе прибавилось металлических ноток, а лицо посуровело. - Я спрашиваю, значит, мне надо.

- Зачем?

- Ты собралась спорить со мной? - прорычал он.

Это страшно. Серьезно. Это только в романах мужик может размахивать кулаками, орать и пытаться напугать героиню, а она, проявив чудеса героизма, устоит перед угрозами. И мало того, что устоит, злодей, увидев ее храбрость, передумает даже орать. В жизни по-другому. Когда ты сидишь рядом с рычащей, яростной тушей, от крика которой тебя пробирает до костей, ты чувствуешь только противный липкий страх и ужас. При всей моей браваде я не дура. И я боялась.

- Нет, - но сдаться я не могла. - Я не пойму цели разговора.

Он ударил. Отрывисто, почти лениво. Тыльной стороной ладони обжег мою щеку, но сила удара оказалась такой, что я отлетела на другой край дивана и стукнулась головой о подлокотник. Во рту резко почувствовался вкус крови.

- Ты идиот?! - вызверилась я, испуганно пытаясь отползти еще дальше от него. - Совсем крыша поехала?! Ты на кого руку поднял, придурок?!

Он плавным движением, поразительным и почти пугающе слаженным для своей комплекции, встал и больно ухватил меня за волосы, приподнимая вверх. Я застонала от боли и против воли вскинула руки, пытаясь уцепиться в его запястья. Чтобы удержать. Или хотя бы ослабить.

- Пусти, - прохрипела я, болтаясь в его руках, как тряпичная кукла. - Пусти, сука.

Он снова ударил. Легко, не напрягаясь. Даже без какой-либо гримасы злости или ненависти. На его лице я смогла заметить лишь отстраненное безразличие. Только черные близко посаженные глазки смотрели цепко, упиваясь моей беспомощностью.

Он бил, правда, лицо старался не трогать. Больше. Но ребра, ноги, бедра, живот, спина - все тело было в синяках. Про руки я вообще молчу. В доме не было никого, даже матери, а позвонить я не могла. Телефон больно далеко. В двух метрах.

Манченко бил расчетливо. Минимум усилий - максимум боли. Он бил молча, бесстрастно наблюдая за моим лицом. Я не плакала. Сначала ругалась, точнее, пыталась цедить что-то сквозь зубы, но удар по ребрам лишил меня и этого. Я не знаю, сколько терпела, но потом, когда его удар пришелся уже по болевшему месту, я сдавленно застонала. В ушах звенело, а из носа текла кровь, но мне казалось, что он удовлетворенно хмыкнул.

Не знаю, сколько времени прошло, но к тому моменту, как он закончил, я висела в его руках безвольной куклой. Он подтянул меня вверх за шкирку, как котенка, и прошипел на ухо.

- Ты довела меня, сучка. А терпение мое небезгранично, - я в кои-то веке его не перебила. - Люблю, когда ты молчишь, Наташ. Надо было раньше преподать тебе урок. Запомни! - он встряхнул меня, и боль лавой прошлась по всему телу, прожигая до костей. - Я! ЗДЕСЬ! ВСЕ! РЕШАЮ! - он шептал, овевая мою щеку своим дыханием. Почти приятно чувствовать, как оно холодит разгоряченную кожу. - Если я говорю, надо делать. Ты зарвалась, девочка. И зарвалась давно. И для справки. Я не знаю, что ты там сдаешь, но учиться ты идешь в эконом на заочный. Я договорился. Хотел сделать приятный сюрприз, - Геворг масляно ухмыльнулся, сделав особый акцент на "приятный". - Но получился просто...сюрприз. Ты поняла?

- Да.

Он выпустил меня, и я шмякнулась на кожаную обивку, от боли закусив губу. Из глаз полились слезы. От неожиданной боли, не более. Я не плачу.

В тот момент я поняла, что не хочу такой жизни. Не хочу превращаться в свою мать, привыкшую к подобному отношению. Привыкшую к унижению. Даже самого сильного человека можно сломать. И меня тоже, а я не самая сильная. Я просто девушка. И я выберусь из этого кошмара.

Утром я не смогла встать с постели - так все болело. Но хуже всего было видеть глаза матери, в которых плескался ужас...и покорность. Ее давно сломали, и, глядя на меня, она вспоминала себя много лет назад. Только она не смогла уйти, а я смогу.

Мы с Лёной все решили и продумали, а уж я то...Я готовилась к отъезду как никогда основательно. Я все продумала и просчитала. Накопила. И выдержала разговор с мамой.

- Наташ, ты понимаешь, что это чистой воды авантюра? - тихо спросила она у меня ночью, практически перед отъездом. В доме никого не было, Манченко где-то гулял, и никто не смог бы нас подслушать, но все равно мы старались говорить тихо. - В незнакомый город, одна, без денег...Наташ, не дури, я тебя прошу. Ты хоть понимаешь, что это такое? Ты всю жизнь жила как принцесса. У тебя все есть. Ты...ты не сможешь...

- Так жить я тоже не могу, мам, - я согнула ноги в коленях и уткнулась в них подбородком, печально глядя в окно. - Я не хочу жить, как ты. Я устала. Я хочу просто учиться, работать, завести семью. Я устала от вечной...грязи. От этих непонятных людей, ошивающихся в нашем доме.

- Как ты будешь? Я не знаю, - мама всхлипнула и уткнулась лицом в ладони. - Я не знаю, как ты будешь жить. Ты же...ты же не привыкла.