Одна кровь на двоих

Хотите рискнуть и попробовать, что получится, если я к ним обращусь?

Никаких таких связей у нее не было, но Машка завелась и пугала с огоньком, вдохновенно, акцентируя каждое слово. А что? Пригрозить так пригрозить! Если другого языка не понимают!

Владлена, сразу растеряв надменность, перепуганно хлопала искусственными ресницами. О-очень хорошо! Стало доходить, значит!

— Если до меня или моих знакомых дойдут хотя бы намеки на сплетни, исходящие от вас, первым делом я зашлю к вам — лично к вам, Владлена Александровна! — судебных исполнителей, которые затребуют возврат денег или конфискуют все ваше имущество в счет уплаты. Последние три года оплата вашей квартиры производилась с моего личного счета, на что у меня есть юридические документы. Я доходчиво объясняю?

Владлена пришла в себя, опомнилась, вернула лицу привычное надменное выражение и, приподняв бровь, собралась ответить.

— Владлена Александровна! — угрожающе повысила голос Машка. — Я предупредила, и не шучу!

Владлена внимательно всмотрелась в Машки-но лицо. Что она там для себя высмотрела — осталось тайной, но ответить не рискнула. Величаво поднялась и столь же величаво удалилась из квартиры.

Через десять дней Маша имела на руках крепенькую, радующую новизной и необтертостью бумажку — свидетельство о разводе и подписанные Юриком документы об отсутствии у него материальных претензий к бывшей жене Марии Владимировне Ковальской.

Ему приснился жаркий Севастополь и плачущая Машка, уткнувшаяся ему в живот.

Открыв глаза и все успокаивая глупую дивчину в меркнущем, пропадающем, как мираж, продолжении сна, он потрогал ладонью живот.

Пресс был сухой и горячий, без каких-либо следов слезной влаги.

И проснулся совсем.

Про девочку Машу он больше не думал с того дня, когда ушла жена, а прежде вспоминал сто лет назад, на заре другой его жизни — тогда он, молодой офицер, прибыл со столь же молодой женой по месту несения службы, хрен знает куда, на крайние задворки советской империи — в небытие.

Он выбрался из кровати, пошел в душ, встал под упругие струи. Смывая с себя приснившуюся севастопольскую жару и все остальное, приказал выбросить эту ерунду из головы.

Он мастерски умел выбрасывать из головы мешающие ненужные чувства, эмоции, мысли, освобождая сознание для продуктивной работы по поддержанию и упрочению его благосостояния, его собственного, а заодно и тысяч людей, работающих на него.

Что-то он устал. Маетно-тяжело устал.

Такое с ним бывало редко, но случалось.

Может, повлияли две тяжелейшие сделки, следовавшие одна за одной, масштабные, которые месяцами подготавливала его команда — собирали информацию, давали взятки, перехватывали инициативу у конкурентов, занимались контрразведкой, искали лазейки в юридических документах, и все это в режиме стратегической секретности. И все это многотрудное и хлопотное дело последним ударом, красивыми, филигранно оточенными маневрами в переговорах, завершил сам хозяин.

Естественно, победив. Он же Победный. Дмитрий усмехнулся своим мыслям и вышел из душа. Не вытираясь, прошлепал в кухню, оставляя мокрые следы на элитном паркете. Достал из холодильника бутылку минеральной французской воды, скрутил железную крышку одним движением и, сбивая дыхание колющими взрыв-чиками лопающихся пузырей, опустошил до дна. Устал.

Он всегда чувствовал, когда подкрадывалась эта, предательски до поры накапливающаяся, усталость. Как простуда — к вечеру ты чуть хлюпаешь носом и вроде грудь заложило и сил нет. И точно знаешь: что бы ни предпринял в спасительной акции под названием «нет болезни!», какие бы лекарства ни пил на ночь — к утру будет бездыханный нос, больное распухшее горло и полная тоска!

С чего это оно навалилось? Ну, сделки-договоры непростые — так не в первый раз, бывало и покруче! Или сдавать стал? Может, возраст? Да ладно!

«Нормально все!» — сказал Дмитрий себе.

Он победил, еще бы! Все нормально.

Ему всегда говорили, начиная с детского сада, воспитатели, потом школьные учителя, тренеры, педагоги — все:

— Ты обязательно победишь! С такой фамилией и не победить!

И он побеждал. Почти всегда, за редким исключением.

А до него так говорили отцу — Федору Федоровичу Победному.

Фамилию его отец получил в роддоме. Молоденькую беременную девушку, у которой раньше срока начались роды, сняли с поезда, на котором она ехала в Москву, одна без друзей и родственников, к мужу, как сказала попутчикам. Пожилая женщина, сидевшая с ней рядом, все причитала, качая головой:

— Куда ж тебя несет, милая, да еще беременную! Москву эвакуируют, бои идут в Подмосковье, а ты в пекло, да еще с дитем в животе! Муж, поди, не обрадуется, расстроится!

— Ничего, мне с ним рядом спокойнее.

А ночью у нее начались схватки. И она металась, кричала, теряла сознание. На какой-то станции ее сняли из поезда. Когда роженицу выносили по неудобным крутым ступенькам вагона, в суматохе уронили ее сумочку, содержимое которой плюхнулось в единственную лужу только что слитого из вагона не то кипятка, не то какой-то жидкости, растопившей снег и наледь на перроне. Санитарка, перехватывая поудобней девушку под руку, наступила кирзовым солдатским сапогом на выпавшие из сумочки документы.

Пока суетились, укладывали роженицу на носилки, документы раскисали в замерзающей жиже. Их подобрали, но прочитать расползшиеся чернильные разводы было невозможно — ни фамилии, ни адреса. Осталась только маленькая фотография и имя — Лиза, которое сказала санитарам сердобольная пожилая попутчица.

Девушка родила мальчика, крепенького, крупного, хоть и недоношенного, который кричал недовольным баском, сжимая кулачочки. Он родился в тот момент, когда диктор Левитан читал по радио сообщение о победе под Москвой советских войск, разбивших вражеские армии, и его голос, громко, торжественно разносившийся по всему роддому, слился с криком родившегося малыша.

— Ишь ты, какой у нас парень! — восхитилась акушерка, принявшая кричащего ребенка. — Победный парень!

Так и стал мальчик Федором Победным.

А его мама умерла, не доехав до Москвы, мужа и родных всего несколько часов. Так война отобрала у него близких и его настоящую фамилию.

Да-а! Что это его потянуло на семейные истории?

«Надо родителям позвонить, как они там? — подумал Дмитрий. — Раз уж об отце вспомнил!»

И не позвонил.

Мать сразу услышит по голосу, как бы он ни хорохорился, что с ним неладно, начнет выпытывать, распереживается, примчится спасать-выручать, подняв отца по «тревоге».

Нет уж! Пусть себе спокойно поживают на своей Николиной Горе, что их тревожить понапрасну! Он отойдет немного, тогда уж позвонит, а лучше съездит!

Верный и бдительный начальник его службы безопасности Осип, как чуткий барометр, улавливал приближение Диминой усталости.

Незаметный в рабочей каждодневной рутине, он только в случае служебной необходимости оказывался рядом и старался не отходить, заранее зная, на какие выкрутасы способен в плохом настроении Дмитрий Федорович — мог разогнать охрану и уехать неизвестно куда, сам сев за руль, или еще что похлеще выкинуть!

Всякое бывало!

Дмитрию Федоровичу можно было и не прислушиваться к себе, к своим настроениям — если Осип поблизости, постоянно в поле зрения — считай, диагноз поставлен!

Осипа Игнатьевича, носившего предостерегающе замысловатую фамилию Меч, Дмитрий разыскал сам, когда на его трудно рожденную, пребывающую в юношеском освоении мира фирму произошел первый, серьезный наезд. Правда, и в дела он тогда влез непростые — отвоевание жирного куска, обесцененного и позабытого до поры государством, которому в ту пору было не до своих богатств — правители делили кресла и боролись за власть. Но дальновидные шустрые ребятки, вроде Дмитрия Победного, цену, значимость и перспективы таких кусков понимали.

До этого с многочисленными локальными неприятностями и разборками Дмитрию и его тогдашним друзьям-партнерам удавалось справляться самим, но в этот раз случай был не тот, масштабы другие.

С Осипом его познакомил отец одноклассника в далекие времена их севастопольского юношества. Папенька одноклассника, морской офицер, имел какое-то отношение к секретным подразделениям. А Осип Игнатьевич Меч был как раз-таки засекреченным-перезасекреченным до невозможности и испуга офицером-инструктором спецотряда морской разведки или чего-то там террористически-специального. Разобраться в хит-росплетениях данных засекреченностей было невозможно, да никто и не рискнул бы этим заняться.

Вся эта официальная лабуда мало интересовала пацанов, главное, что молодой, улыбчивый, здоровенный красавец, весельчак, сокрушитель женских сердец, холостяк по убеждению, а заодно и требованию партии, всего лет на пять их старше, взялся обучать мальчишек подводному экстремальному плаванию с аквалангами и без них, а также некоторым запрещенным приемам, явной мелочовке из того, что умел и знал сам.

Они сдружились, насколько можно было сдружиться с человеком такого уровня значимости и с официально-документальным отсутствием в переписи населения.

Именно о нем вспомнил Победный, когда его приперло всерьез. И, понимая невозможность разыскать Осипа, имея минимум надежды, все же рванул с балтийских берегов в уже тогда до бескрайности «самостийную» Украину. В Севастополь.

Пользуясь развалом, дележом флота, беспре-делыциной всех структур, подкрепляя дело взятками, накрыванием «полян» и всеми имеющимися у него в арсенале способами достижения цели, он нашел-таки Осипа Меча! Тот находился в глубокой отставке и полном пренебрежении к происходящему в бывших некогда советских спецслужбах. «Отдыхал» лениво, продолжая разбивать сердца влюбленных барышень и отклоняя разного рода предложения по «трудоустройству».

Как там сказал великий мэтр Жванецкий о застольном разговоре на троих?

«Сильно непьющий — большая гнида!»

Гнидами они отродясь не были, а вот сильно пьющими крепкие алкогольные напитки мужиками в ту ночь были. Пьющими и трезвыми.

Разговор получился отрезвляющий.

— Я полностью отдаю себе отчет, — сказал Дима под утро, когда разговор близился к завершению, досмаливая одним затягом окурок до фильтра, до горячести в ногтях пальцев, — что, какого уровня денег, должностей и «профзанятости» тебе предлагают и еще будут настойчиво предлагать. Ничего этого сейчас обещать не могу — ни денег, ни уровня. У меня только два варианта: если я выгребу, то попру вперед, второй вариант я не рассматриваю за ненадобностью. Пристрелят, не дадут дело доделать, растащат на куски по миру, продав подороже, а я хочу, чтобы здесь работало на меня, а заодно и на страну беспутную, а не на америкашек, и не куски, а целиком! На данный момент могу предложить только одно: вставай за спиной и прикрывай мою задницу — и пообещать — скучно не будет! Запаришься дерьмо разгребать!