Искусство речи

II. ТЕКСТЫ ДЛЯ РАБОТЫ НАД ГОЛОСОМ.

Тексты отрывков из былин и эпических произведений Гомера по своему содержанию и стилистическим особенностям служат хорошим материалом для тренировки координации всех элементов речевого голоса.

Во-первых, фразы и события текстов помогают воспитывать крупное слово, дают возможность использовать различные высотные, силовые и тембральные звучания, уводят от мелкой, привычной бытовой речи; во-вторых, задача передать содержание и эмоциональную направленность текста, которые выражаются особым построением речевых периодов, часто распространенных на несколько стихотворных строк, требует точной организации голосового хода и дыхания; в-третьих, стихотворная ритмика организует четкость речи, не разрешает пропускать — мять — звуки; в-четвертых, стихотворная ритмика, служит организационным моментом и для дыхания. Она дает возможность сознательно его распределять, не прерывая доборами течение речи внутри строки, и пополнять дыхание только в паузе после строки.

Разбор содержания и действенных задач в текстах былин и Гомера делайте по принципу разбора «Конька-Горбунка». Важно, чтобы индивидуальные решения текстов создавали оправданные возможности для тренировки разнообразного звучания голоса.

Отрывки из былин[15].

Не сырой дуб к земле клонится,

Не бумажные листочки расстилаются;

Расстилается сын перед батюшкой;

Он и просит себе благословеньица:

«Ох ты гой еси, родимый, милый батюшка!

Дай ты мне свое благословеньице,

Я поеду в славный, стольный Киев град,

Помолиться чудотворцам киевским,

Заложиться за царя Владимира,

Послужить ему верой-правдою,

Постоять за веру христианскую».

Отвечает старый крестьянин Иван Тимофеевич:

«Я на добрые дела тебе благословенье дам,

А на худые дела благословенья нет.

Поедешь ты путем и дорогою,

Не помысли злом на татарина.

Не убей в чистом поле христианина».

Поклонился Илья Муромец отцу до земли,

Сам он сел на добра коня,

Поехал во чисто поле.

Он и бьет коня по крутым бедрам…

Ретивой его конь осержается,

Прочь от земли отделяется,

Он и скачет выше дерева стоячего,

Чуть пониже облака ходячего.

Первый скок скочил на пятнадцать верст;

В другой скочил, колодезь стал…

В третий скочил — под Чернигов-град.

Под Черниговым стоит сила — сметы нет;

Под Черниговым стоят три царевича,

С каждым силы сорок тысячей…

Тут возговорит Илья Муромец таково слово:

«Не хотелось было батюшку супротивником быть

Еще знать-та его заповедь переступить».

Берет он в руки саблю боевую,

Стал по силушке погуливать:

Где повернется, делал улицы,

Поворотится — часты площади:

Добивается до трех царевичей.

***

Выходили мужички да тут черниговски

Отворяли-то ворота во Чернигов-град,

А и зовут его в Чернигов воеводою.

Говорит-то им Илья да таковы слова: «Ай же мужички да вы черниговски!

Я не йду к вам во Чернигов воеводою.

Укажите мне дорожку прямоезжую,

Прямоезжую да в стольный Киев-град».

Говорили мужички ему черниговски:

«Ты, удаленький дородный добрый молодец…

Прямоезжая дорожка заколодела,

Заколодела дорожка, замуравела.

А й по той ли по дорожке прямоезжею

Да й пехотою никто да не прохаживал,

На добром коне никто да не проезживал.

[Там сидит разбойник] во сыром дубу,

…Соловей-разбойник Одихмантьев сын…

А то свищет Солоной да по-соловьему,

Он кричит злодей-разбойник по-звериному,

От его ли-то от посвисту соловьего,

От его ли-то от покрику звериного,

То все травушки-муравы уплетаются,

Все лазоревы цветочки осыпаются,

Темны лесушки к земле все приклоняются,

А что есть людей, то все мертвы лежат.

Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,

А окольною дорожкой цела тысяча».

Он пустил добра коня да богатырского,

Он поехал-то дорожкой прямоезжею.

***

А Владимир князь да стольно-киевский…

Наливал он чару зелена вина,

Да не малу он стопу да полтора ведра,

Разводил медами он стоялыми,

Подносил он Соловью-разбойнику.

Соловей-разбойник Одихмантьев сын

Принял чарочку от князя он одной рукой,

Выпил чарочку ту Соловей одним духом,

Засвистал как Соловей тут по-соловьему,

Закричал разбойник по-звериному,

Маковки на теремах покривились,

А окошленки во теремах рассыпались

От его от посвисту соловьего,

А что есть-то людишек, так все мертвы лежат.

А Владимир князь стольно-киевский

Куньей шубонькой он укрывается.

А тут старый казак Илья Муромец

Он скорешенько садился на добра коня,

А и он вез-то Соловья во чисто поле,

И срубал он ему да буйну голову.

Говорил Илья да таковы слова:

«Тебе полно свистать да по-соловьему,

Тебе полно кричать да по-звериному,

Тебе полно слезить да отцов-матерей,

Тебе полно вдовить да жен молодых

И пущать сиротать малых детушек».

***

Тут Владимир стольно-киевский

Он пошел в палаты белокаменны…

Как во ту гридню во столовую.

В палате все да по-небесному:

На небе солнце и в палате солнце,

На небе месяц и в палате месяц,

На небе звезды и в палате звезды,

Как на небе звездочка покатится,

Тут в палате звезда да рассыпается.

Там стоят столы да продольные,

А проложены скамеечки окольные,

Постланы ковры да персидские…

Тут яствушки были по-разуму.

Гуси-лебеди да зажарены,

Серы утушки да принапарены,

А все вина стоят да заморские;

Наедалися да напивалися…

Тексты гекзаметра.

Но между тем, как они совлекали блестящие брони,

С Полидамасом и Гектором юношей полк приближался,

Множеством, храбростью страшный, и более прочих

пылавший

Стену ахеян пробить и огнем истребить корабли их.

Но, приближаясь ко рву, в нерешимости храбрые стали:

Ров перейти им пылавшим, явилася вещая птица,

Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,

Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:

Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;

Взвившись назад, своего похитителя около выи

В грудь уязвил; и растерзанный болью, на землю добычу,

Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья;

Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра.

Трои сыны ужаснулись, увидевши пестрого змея,

В прахе меж ними лежащего, грозное знаменье Зевса.

***

Гектор могучей рукой за корму корабля ухватился;

Легкий, прекрасный корабль сей отважного Протезилая

В Трою принес, но в отечество вновь не повез ратоводца:

Окрест сего корабля и ахейцы смесясь и трояне,

В свалке ужасной сражалися врукопашь; боле не ждали

Издали стрел поражающих, или метательных копий:

Друг против друга стоящие, равным горящие духом,

Бились секирами тяжкими, взад и вперед с лезвиями,

Бились мечами и копьями, острыми сверху и снизу.

Множество пышных ножей, с рукоятками черными наземь

Падало окрест, летя то из рук, то с рамен ратоборцев,

Яростно бившихся; черною кровью земля залилася.

Гектор, корабль захватив, пред кормою стоял неотступен;

Хвост кормовой он руками держал и кричал к ополченьям:

«Светочей, светочей дайте! и с криком сомкнувшися гряньте!

День, награждающий все, даровал нам Зевес, присудил нам

Взять корабли, что, под Трою приплыв против воли

бессмертных,

Столько нам бед сотворили по робости старцев советных».

Рек, — и они на данаев ударили с большим свирепством.

***

Гера вошла в почивальню, которую сын ей любезный

Создал Гефест. К вереям примыкались к ней плотные двери

Тайным запором, никем от бессмертных еще не отверстым.

В оную Гера вступив, затворила блестящие створы,

Там амврозической влагой она до малейшего праха

С тела прелестного смыв, умастилася маслом чистейшим,

Сладким, небесным, изящнейшим всех у нее благовоний:

Чуть сотрясали его в медностенном Крониона доме,

Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался.

Им умастивши прекрасное тело, власы расчесала,

Хитро сплела и сложила, и волны блистательных кудрей,

Пышных, небеснодушистых, с бессмертной главы ниспустила,

Тою душистой оделася ризой, какую Афина,

Ей соткав, изукрасила множеством дивных узоров;

Ризу златыми застежками выше грудей застегнула.

Стан опоясала поясом, тьмою бахром окруженным.

В уши прекрасные серьги с тройными подвесями вдела,

Ярко игравшие; прелесть кругом от богини блистала.

Легким покровом главу осенила державная Гера,

Пышным, новым, который, как солнце, сиял белизною.

К светлым ногам привязала красы велелепной плесницы.

Так для очей восхитительным тело украсив убранством,

Вышла из ложницы Гера.

Гомер.

Здравствуй, узорчатый мир, что весенний отпраздновал

праздник.

Здравствуй и ты, человек, дождавшийся милого лета…

Тот, кто в полуденный час насыщается пищей простою,

Тот, кто устав, наконец, засыпает сном молодецким,—

Много достойней людей, что, с утра нарядясь, как на

праздник,

Хворью томимы, кряхтя, с отвращеньем берутся за ложку.

Мы, работящий народ, литовцы, обутые в лапти,

С барами, с ихним житьем, сравняться не можем, конечно,—

Но и от немочей барских зато мы избавлены вовсе.

Сколько теперь в городах и усадьбах проклятий да жалоб,

Мол, нас опять навестить собирается жаркое лето.

Тот, по-дурацки крича, воюет с подагрой своею,

Этот — зовет лекарей, причитая, как старая баба.

Но почему же господ так свирепо терзают болезни,

И почему до поры их жадная смерть подсекает? —

Не потому ль, что они презирают труды и заботы

И, по привычке ленясь, обжираются лишь преисправно;

Мы же, которых в ничто не ставят в усадьбах господских,

Пахтанья жидкого съев с краюхою житного хлеба,

Живо за всяческий труд беремся — и спорится дело.

Если же перепадает кусок соленого сала

Или попробовать нам колбасы доведется литовской,

То еще лучше идет и еще веселее работа…

Без передышки все лето старались в полях и порядком

Пота горячего стерли со лбов воспаленных, покуда

Хлеб наш собрали насущный, свезли его в наши сараи.

Кристионас Донелайтис.

I. ЛОГИЧЕСКАЯ ПАУЗА