Серебро и Свинец

* * *

Всякий раз, заходя в палатку к Тауринксу, Лева Шойфет испытывал острое чувство собственной неполноценности.

Дело было даже не в том, что пленный абориген выглядел как дар господень всему женскому роду. К собственной, весьма заурядной внешности Лева привык и даже испытывал некую извращенную гордость в ее отношении. Но и проведя в заключении неделю, Тауринкс ухитрялся выглядеть так, словно минуту назад натянул свой зеленый кафтан. И вот это Леве, способному самый лучший и новый костюм надеть так, что тот начинал напоминать рванину с чужого плеча, было совершенно непонятно и вызывало глубокую зависть.

– Добрый день, коун Тауринкс, – приветствовал Лева аборигена.

– Добрый весьма, коун Лейв, – с улыбкой ответил Тауринкс.

Сколько мог судить Лева, фамилии здесь не были в ходу. К человеку обращались по имени, если возникала нужда – по отчеству, и только владетели присоединяли к полному имени название поместья.

– Как поживаете?

Вопрос был, конечно, глупый. Ценного пленника не выпускали из палатки даже в уборную, и сам Лева на его месте сбесился бы от скуки.

– Отдыхаю, – безмятежно ответил Тауринкс. – Смотрю, ваш лагерь расширяется?

– Откуда вы знаете, коун? – опасливо поинтересовался Лева.

– Лес отступает, – ответил друид. – Какое тут может быть объяснение?

Лева добросовестно заносил все реплики гостя в тетрадь, чтобы проанализировать на досуге. Но сейчас он закрыл тетрадку и отложил в сторону. Тауринкс взирал на него с интересом.

– Я все хотел спросить, – прошептал Лева сипло, – почему вы не боитесь?

– Чего? – изумился Тауринкс.

Или он искренен, или в юные годы играл в самодеятельности, решил Лева.

– Ну… – Лингвист немного смутился. – Вас схватили, держат в плену непонятные люди…

– Чего же непонятного в ши! – Тауринкс поднял брови. – Кроме того, мне нет нужды бояться. Только очень глупый человек поднимет руку на эллисейна.

– Что такое ши? – спросил Лева. Рука его против воли потянулась к тетради.

– Так называют прошедших сквозь стоячие камни, – обыденно пояснил друид. – Вообще-то все мы – потомки ши, но редко в мир приходят способные жить в мире, поэтому простой люд называет этим словом все враждебное и непонятное.

Лингвист забыл даже записывать. Какой-то бродячий коновал объяснял ему, ученому, для чего предназначены точки перехода! Похоже было, что уровень развития местных жителей кардинально выше, чем предполагалось. Но друид бросил еще одно непонятное слово…

– А что значит «эллисейн»?

– Это тот, кто способен к эллите, – ответил Тауринкс. – Как я.

– «См. сепулька».

– Простите, что?

– Нет, ничего. – Лева вздохнул. Все попытки прояснить смысл загадочного «эллите» тонули в путанице однокоренных слов. Впервые лингвист столкнулся с этим сочетанием звуков неделю назад и с тех пор не продвинулся в его понимании ни на йоту. Ясно было одно – непокорное слово не индоевропейского происхождения; скорее оно укладывалось в ряд заимствований из некоего загадочного языка, соответствий которому лингвист пока не нашел.

– Полагаю, – Тауринкс поглядел на Леву с жалостью, – это потому, что у вас, ши, нет своих эллисейнов. Вы не занимаетесь эллите-диети.

– Да, но что это такое?! – взвыл лингвист, окончательно позабыв требование начальства не показывать собственного незнания ни в какой области.

Тауринкс поглядел на него как-то странно.

– Если бы вы знали, вы бы поняли, – загадочно ответил он и отвернулся, чтобы понюхать букетик.

Цветы (полевые, притащенные с Земли, в поллитровой банке вместо вазы) ему поставили на столик по строгому указанию Кобзева «обходиться как можно приветливее». Один раз. Неделю назад. Букет стоял с тех пор, даже не подвяв.

В голове у Левы закрутились смутные, не оформившиеся еще подозрения. Но прежде чем он смог сформулировать их или вернуться к словечку «ши», из-за стен палатки донесся сокрушающий рев. Так мог бы громыхать… ну, скажем, лев размером с трамвай. Лева прикинул расстояние до леса и поежился.

– Кто это ревет? – спросил он. Лицо Тауринкса отвердело.

– Драугбэрас, – ответил друид.

Лева попытался перевести про себя. Получалось что-то вроде «собачий медведь». При слове «собака» интеллигентному лингвисту представлялась соседская шавка, помесь болонки с пекинесом, а медведей он видел только в зоопарке.

– Он большой? – поинтересовался Лева без особенного интереса.

– Очень, – кратко отмолвил Тауринкс. – Тш!

Лева дисциплинированно замолк и честно попытался прислушаться.

Несколько секунд не происходило ничего. А затем лагерь как будто взорвался – гамом, ревом сирен, отдельными заполошными выстрелами.

– Что за черт?! – недоуменно поинтересовался Лева по-русски, ни к кому не обращаясь.

Вместо ответа Тауринкс внезапно и резко ударил его под колени. Опешивший Лева покатился кубарем, едва не вылетев из палатки. Друид решительным жестом отдернул полог и вышел.

Если бы у Левы была хоть секунда подумать, он, несомненно, вспомнил бы о часовых, не бросился бы догонять пленного и, конечно, ничего бы не увидел. А так он бросился вслед за уходящим Тауринксом, выскочил из палатки, больно оцарапав лоб о брезент… да так и застыл.

Прямо через лагерь, весьма целеустремленно и спокойно, шествовала зверюга, которая, несомненно, заслуживала наименования «собакомедведя». Во всяком случае, человек, в жизни не видевший гиены, назвал бы тварь именно так.

Ростом тварь была со слона. Маленького, конечно. Метра эдак два с половиной в холке, и клыки у нее были соответственные – с Левину ладонь длиной. Палаток она не обходила. Поэтому за ней стелилась защитного цвета ковровая дорожка. Когтистые лапы цеплялись за брезент, тварь фыркала, отмахивалась, но не сворачивала.

«Почему никто не стреляет?» – мелькнуло у Левы в голове. Потом он сообразил. Привлекать к себе внимание эдакой зверюги не решался ни один часовой.

Тауринкс вышел из-за соседней палатки. Двигался он не менее целеустремленно, чем мохнатое чудовище. Подойдя к собакомедведю, он, подпрыгнув, огрел зверюгу по холке, отчего тварь громоподобно взревела. У Левы заложило уши. Потом монстр развернулся и так же неторопливо двинулся по собственным следам. Тауринкс шел впереди него и чуть сбоку, чтобы время от времени, оборачиваясь, трепать собакомедведя по клыкастой морде. Зверь порыкивал, но тащился за друидом как приклеенный.

Лагерь взирал на них в потрясенном молчании. Грохнул одинокий выстрел – чудовище припало к земле и рявкнуло, – метнулся между палаток такой же одинокий матюг и испуганно стих.

На краю лагеря, где клонились, точно с перепою, вывороченные столбы, друид оглянулся. Переводчик мог поклясться, что Тауринкс смотрит точно на него и улыбается. Потом друид одним прыжком взлетел вдруг на спину услужливо присевшей зверюге, и та валким галопом припустила через контрольную полосу в чащу. Аллюр у нее был не собачий, а скорее медвежий, на бегу тварь заносила лапы вбок, но мчалась тем не менее очень быстро.

Ударила пулеметная очередь, но то ли у стрелка дрожали руки, то ли хранили Тауринкса его неведомые боги – ни одна пуля не попала в цель. Друид со своим чудовищным скакуном благополучно скрылся в лесу.

Лева стоял, оцепенев, не замечая воплей разоряющегося Бубенчикова. В голове у него забрезжила догадка о том, что может значить непокорное словечко «эллите». Но мысль эта была такой страшной и невероятной, что переводчик постарался от нее избавиться.