Школьник

Глава 2. Страх

Сну вновь настал конец. Но он был так великолепен…

Его объятья постепенно разжимаются.

– Вставай, пора собираться, – прозвучал в меру строгий голос матери.

Куда?

Он ведь помнит.

Автобусная остановка.

Некоторые из них проживают в его деревне, он видит их. Он не знал их до этого.

Он почти не выходил из своего дома.

Он жалел? Нет.

Автобус.

Мимо проносятся пейзажи российских степей. Поля кукурузы. Кладбище.

Рассвет.

Мать сидит на соседнем сидении. Она не знает.

Она сопроводила его до самой школы, отпустив его руку лишь тогда, когда её белёсые стены и многочисленные окна, контрастирующие с глубокими тёмно-зелёными тонами рядом раскинувшейся рощи, показались на горизонте.

Идёт к зданию. Пришёл.

Уроки? Да, сорок пять минут каждый…

Перемены? Да, но не те, которых требуют сердца, а лишь по десять минут каждая.

Есть и двадцатиминутная после третьего урока. Трапеза.

В этой школе нет столовой. Каждый приносит свою еду, уготовленную ему его опекунами.

У него лишь чай. Он сам так захотел.

В их недолгих переменных рамках ему остаётся только стоять. Стоять у стены. Ему страшно куда-то ходить. Он не понимает, где для него безопасно.

В концах продолговатого здания этого учебного заведения располагаются кабинеты с людьми, составляющими собой старшие классы.

И почему многие из них так необычно на него реагируют, когда он там находится?

Нужно оставаться возле вахты у входа. Тут он на виду. Тут безопасно. Наверно.

Звонок. Звонок ещё один. И ещё.

Перемены сменяют уроки.

Что с этими уроками? Что на них объясняют? Письмо, математика, физическая культура…

Анастасия Александровна, стало быть, женщина многофункциональная.

Ну, хорошо.

Урок физической культуры, как правило, предлагает игры, и, как правило, предлагает он игры с мячом.

Он никогда не любил их.

Он, силой общих попыток по неясным причинам уговорить его, начинает играть.

Пропускает мяч. Снова.

С презренным взглядом от него требуют покинуть игровое поле.

Но он предупреждал их. Но им нет дела.

По завершению занятий он идёт к автобусной остановке.

Люди. Люди?

Они окружают его и начинают смеяться над ним. Хватать. Толкать. Бить.

За что? Он, пожалуй, задаётся не теми вопросами, какими следует задаваться.

Он кричит. Плачет.

Что они говорят? Почему называют красную ткань, висящую на верёвке живущей здесь старухи неподалёку, кровью его убитых родных?

Он не верит. Но ему страшно.

Его обращают в бегство сквозь слёзы и неумолимый страх встретить их снова.

Но ими будет нарушен их же урок.

Автобус.

Он вновь дома, но едва ли это способно теперь даровать ему покой.

– Не волнуйся, тебе там понравится! – голос матери отдалённым эхом вновь прозвучал в его голове.

Ложь.

Подушка утопает в слезах перед сном, который он не готов встретить со столь же лёгкой и чистой душой, как это было прежде.

И сон ему теперь лишь дорога в завтра, наступление которого он всячески пытался оттягивать, засыпая всё позже и позже.

Спасение? Нет, самовнушение.

Однажды наступает момент, когда нужно проснуться. Есть ли выбор? Он не готов.

Он всё проглотит до последней капли.

И укутается однажды в плотный саван собственных попыток убедить себя в адекватности происходящего.

Будет улыбаться.

Но не будет улыбаться.

Сон. Он всё ближе. С ним и покой.

Он не помнит колыбельных матери. Пела ли она их ему? Колыбельная ему теперь лишь адских бесов смех, что до сей поры временами звучит в его голове.

И было бы лучше забыть. Но он это помнит.