Имплант

«Я тебя не люблю, я только провожу с тобой время. Ты мог бы любить меня, если бы я знала, как лгать. Но как можно любить меня, если я не в себе?»

Кажется, у Брендона Ури тоже спутаны мысли.

Мне интересно, ты задумал это с самого начала? А о чём вообще ты думал? Почему нельзя забраться к тебе в голову? Почему нельзя просто распилить череп и изучить твой мозг?

У меня много вопросов. Я не могу их задать – я сразу плачу. Слёзы, слёзы слёзы слезыслезыслезыслезы много слез, ты же видел

Смотрю на тебя в зеркало заднего вида. Ты в своих чёрных рэйбенах. Они мне кажутся настолько чёрными, что могут поглотить меня. Не очки, бездна какая-то.

Падаю в бездну.

Следующая сцена – аэропорт. Пустые чёрные очки с чавкающим звуком выталкивают меня в очередь на рейс. Твои очки и мои глаза, рядом. Друг напротив друга.

Мои щёки мокрые, а твои очки всё ещё безжалостная бездна, пустота. Поцелуй тоже мокрый, он и последний. Может быть, мокрый, потому что последний? Наоборот? Последний, потому что никогда не могу сдержать слез?

Твои пустые чёрные рэйбены снова забирают меня.

Я просыпаюсь дома. Вижу низкое красное солнце – рассвет.

Я забываю, насколько они были непроницаемые, пустые и чёрные. Я забываю.

Как же болит голова. Я открываю глаза и осознаю, что лежу на той самой холодной плитке, и это не сон. Рядом с моим носом разлита какая-то жидкость… Ах да, просто я ещё и наблевала рядом.

Медленно поднимаюсь и сажусь. Цепь лежит вокруг меня как длинная, холодная змея.

Я ощупываю руками лицо, пытаясь понять, что со мной не так. Во рту привкус железа, когда подношу пальцы к губам, они окрашиваются красным. Точно. Зуб не выдержал.

Трогаю имплант, наполовину выскочивший из десны. Мне даже уже всё равно на эту боль. Вся ситуация кажется сном. Хавьера в комнате больше не было.

Я не могу плакать и просто сижу на полу, привалившись к кушетке. Из уголка рта капает кровавая слюна. Чертов штырь в десне.

Я оглядываю комнату. Мне отсюда не выбраться! Никаких зеркал или лезвий, или палок, или прутьев… Я могла бы осколком стекла вскрыть Хавьеру горло и сбежать. Вы когда-нибудь думали об убийстве любви всей своей жизни? Невероятная мысль о том, что я была ему нужна для одной определенной цели, причиняет мне боль. Все наши моменты и эмоции, которые он мне дарил, все они были ненастоящие. Нет, не могу поверить, что он задумал это с самого начала. И нужно ли это анализировать если я пришла к тому, что я сижу одна в холодной темной комнате, с цепью на ноге, кровоточащим ртом в ожидании смерти?

Я инстинктивно прижала руку к животу. Я беременна. Там есть новая жизнь, которая подарила мне время и поселила в Хавьера зерно сомнения, и только благодаря этому он не убил меня сразу.

Мне нужно освободиться от этой проклятой цепи и сбежать отсюда. Мне НЕОБХОДИМО выжить. И я точно не хочу умирать. Какая бы никчемная жизнь у вас не была, всегда есть шанс что-то исправить, особенно если ты столкнулся со смертью. Значит, это знак, и я должна выжить.

Имплант.

В голове возник образ этого никудышного дантиста и его длинных штырей, разложенных на подносе. Ведь один из них сейчас находится наполовину в моей десне, а наполовину наружу… А что, если…

Трогаю пальцем десну. Имплант всё ещё плотно сидит в ней. Я пытаюсь ухватиться за коронку и вытащить штырь. Боль как будто слепит глаза, я даже не понимаю, поддалась ли коронка. Из горла вырывается стон, я часто дышу. Так, Мария, нужно выдернуть его очень резко, это твой единственный шанс к спасению. Другого оружия у тебя нет.

Я снова трогаю коронку и пытаюсь её раскачать, но пальцы соскальзывают из-за обилия крови, слюней и слёз.

Обматываю пальцы простынею и пытаюсь вывернуть зуб ещё раз. Главное, не повредить штырь… Рука дрожит, и я с открытым ртом пытаюсь сдержать крик боли. К горлу снова подступает тошнота, и я склоняюсь на четвереньки. Ощущение пропало.

Снова за работу. Окровавленной простыней я продолжаю расшатывать зуб. Хватаюсь за основание коронки, и я осознаю, что зуб поддается. Имплант теперь торчит из десны гораздо больше. От радости я продолжаю усиленно дергать коронку. Ещё немного…

Теперь меня стошнило по-настоящему. Резким движением я вырываю имплант и победно блюю на четвереньках. Я мерзкая, но теперь у меня появился шанс на спасение.

Дрожащими пальцами беру несчастный неприжившийся имплант и изучаю его на предмет остроты. Из чего эти колумбийцы делают импланты? Этот штырек похож на заточку… Что очень может помочь мне освободиться от этой дурацкой цепи!

– Пожалуйста, не развались, – шепчу я своему оружию.

Руки дрожат, потеют. Если я смогу открыть замок цепи, то как я одолею Хавьера? А если он придет не один?

Снова подкатили слезы. Я не готова умирать. Я не готова, я не хочу умирать. Я кричала от боли, билась в истерике, не знаю, откуда у меня взялись силы, но я швырнула этот грязный матрас в стену. Рву проклятую простынь, и хоть от боли во рту не могу соображать, я грызу её, оставляя на ней свои слюни вперемешку с кровью.

– ХАВЬЕР, ТЫ УБИЙЦА! ТЫ ВРАЛ МНЕ! ВРАЛ!

Я кричала до хрипа, но никто так и не пришел. Обессиленная, я села на холодную плитку пола и стала вытирать слёзы. Мне кажется, в тот момент у меня в голове не было ничего. Никаких мыслей, воспоминаний. У меня созрела цель – открыть замок цепи. Остальное сейчас не так уж важно.

Я хотела убрать волосы с лица, инстинктивно проведя рукой по всей шевелюре. В волосах на затылке было что-то неприятное и липкое… Я не удивлюсь, если это нечто розового цвета.

Анхелика… Она тяжело больна. С рождения страдала сердечной недостаточностью. Её родители были в отчаянии. Но я точно не заслуживаю быть донором ценой жизни. Нет уж. Тут же я услышала голос Хавьера.

Глупая девчонка на закате своей молодости.

Кто тебя хватится?

Глупая

На закате

Никому не нужна

– ХВАТИТ! ЗАМОЛЧИ! ЗАМОЛЧИ ЗАМОЛЧИ ЗАМОЛЧИ!

Голоса в голове. Неужели однажды причинив тебе боль, они остаются с тобой до конца жизни? Правы ли те, кто живет у тебя в голове?

Я зажала уши руками, как будто это мне помогло избавиться от этого назойливого голоса Хавьера. Две горячие слезинки упали на плитку. Что, если Хавьер прав? Я бросила и оставила тех, кого любила, потому что подумала, что нашла своего человека за океаном. Ведь настоящей любви не подвластен ни возраст, ни раса, ни пол или язык, на котором ты изъясняешься? Тогда я была уверена в этом.

Я до сих пор помню слезы моей матери. Она держала мою руку в аэропорту и по её взгляду я поняла, что она боится. Она боится моих ошибок. Отец же просто остался дома, назвав меня дурой. Кажется, с тех пор я не слышала от него ни слова.

– Маша, никогда не поздно вернуться домой, – сказала тогда мама. – Ты всегда можешь начать всё сначала…

– Пожалуйста, прекрати, мам.

Интересно, отец вообще заметит моё отсутствие? Слова мамы были слышны словно издалека, как будто из-под толщи воды. Ты всегда можешь начать всё сначала.

Я открыла глаза и вгляделась в темноту перед собой. Десна кровоточили и пульсировали на том месте, где несколько минут назад был имплант. Я должна быть готова к следующему приходу Хавьера, подумала я тогда, и стала нащупывать пальцами замок моей цепи. Наощупь открыть эти кандалы вряд ли удастся, но я должна попробовать.

Не знаю, сколько прошло часов в этой комнате. Мои страдания успехом так и не увенчались – я не могла нащупать никакой засечки в этом замке. Обессиленная и разочарованная, я вставила имплант в воспаленную рану в десне (чтобы Хавьер ничего не заметил) и легла на свою больничную койку.

Ещё спустя какое-то время, когда я вся превратилась в слух, я услышала шаги за дверью моей темной тюрьмы. Когда он вошел, свет как будто истерзал мне сетчатку – яркий больничный свет над моей головой. Под ним я сама себе казалось жалкой и уязвимой, но насмешило меня то, что я как будто уже знакома с этим чувством и привыкла к нему. Что же мы сделали друг с другом, Хавьер?

– Мария, что ты тут устроила?

Кажется, крови на простынях было гораздо больше, чем мне казалось при выключенном свете.

– Твои врачи не слишком позаботились о моем шве на ноге, – сказала я, украдкой вытирая рот, который пульсировал болью.

– Бедняжка. Не волнуйся, мы здесь ненадолго. Скоро мы поедем в больницу, где должна будет состояться операция. Анхелике становится всё хуже.

Я попыталась встретиться с ним взглядом. Что изменилось в этих орехового цвета глазах, которые сияли любовью и обожанием? Наверное, мы никогда не поймем своих любовников. Мы ослеплены и беззащитны перед их магией, которая действует только на нас.

Он сразу же отвел взгляд, встретившись со мной. Что-то дрогнуло в его образе, и он отвернулся.

– Хавьер, я всегда тебя любила, – прошептала я, и глаза наполнились слезами. Он не посмотрел в мою сторону, только усмехнулся. – Неужели нельзя выйти из этой ситуации, не убивая меня и твоего ребенка, которого я ношу?

– Мы зашли слишком далеко. Мне уж нечего терять, дорогая. Моя дочь умирает, и я взял на себя грех начать это дело, и я намерен довести его до конца. Наш ребенок… Он даже ещё не родился. И я вряд ли думаю, что у него будет здоровая генетика, учитывая, какая психически неустойчивая его мать.

Его слова оставили меня буквально без воздуха в легких. Во рту пересохло, а все органы, казалось упали внутри. Сердце качало кровь, которая била в ушах, как огромный колокол. Что-то ещё стало мною двигать. Я чувствовала, как красная пелена ярости и отчаяния надвигается на меня. То, что я так долго глушила в себе таблетками, смешивая их с алкоголем. Моё сердце… Я очень хотела жить.

– Хави, подойди ко мне, пожалуйста, и поцелуй меня в последний раз… Я прошу тебя, – сказала я дрожащим голосом. Накатила волна тошноты.

Хавьер снисходительно стал меня разглядывать, как будто я самое экзотическое насекомое в джунглях, которое ему приходилось видеть. Он знал, что я в его власти, и он торжествовал победу. Наверное, так он хотел очистить свою совесть, и моя смерть была для него почти что нежным ритуалом.

Только представьте, сердце любовницы дает жизнь дочери. Бьется в её груди до последнего удара.

Хавьер подошел ко мне и наклонился. Краем глаза я заметила, что рубашка его странно выпирает сзади. Моя любимая рубашка, Ральф Лоран, которую я ему подарила на прошлое Рождество, а потом проводила много ночей, кутаясь в неё и вдыхая запах любимого человека… который исчез. Передо мной был уже не Хави, а мой палач, который хотел отнять у меня жизнь и дать её кому-то другому.

– Я буду скучать, Мария… – прошептал он мне на ухо. Мы встретились глазами. Мои зеленые глаза, распухшие от слез и полные ужаса. Его ореховые глаза цвета настолько необычного, что, черт возьми, лучше бы я запомнила его рэйбены. Я вижу узор его радужки, его широкий зрачок, готовый меня поглотить, как в моих снах.

Я целую его неистово, он отвечает мне. Мы снова так близко, снова касаемся друг друга, у меня ощущение, что нас разделяет пропасть, ведь несколько дней назад я просыпалась и была и одновременно счастлива, и испытывала вселенскую печаль оттого, что его присутствие в моей жизни сделало меня самым одиноким человеком в мире.