Дивная нота

Александр Чечитов
Дивная нота

Вчера мне удалось почувствовать запах музыки. Сегодня я уже могу, видите её форму и даже физически прикоснуться к ней.

Около двадцати лет назад Клаус Мэдфори даже не помышлял о скрипке. В его крошечном, тёплом мирке спокойно уживались обычные, детские желания. Улыбка регулярно появлялась на его веснушчатом, худом лице, почти каждый день. Когда до школы оставался год, папа решил занять свободное время Клауса уроками музыки. Прежде мальчик несколько раз бывал на концертах скрипки, куда его приводил отец. К музыке Клаус относился равнодушно. Папа напротив возлагал большие надежды на кроху Клауса. Но это заветное родительское желание проявилось в полной мере гораздо позднее. А пока занятия имели вид невинный забавы для мальчика. Иногда ему даже нравилось водить смычком по звонким, тугим струнам хрупкого инструмента.

В семье Мэдфори, Клаус стал первым профессиональным музыкантом. Но какова оказалась цена, этому достижению! День выпуска ознаменовался большим, громким выступлением устроенным руководством музыкального училища.

Отец Клауса был счастлив.

— Прошедшие года не пропали даром, — тихо шептал мистер Мэдфори себе под нос, с гордостью выдыхая горячий воздух вверх, к высокому потолку концертного зала.

Тёмно-синий костюм на высохших плечах мистера Мэдфори выглядел немного мешковато, а складки угловато выделялись на плохо проглаженной ткани. Он часто поправлял густые, седые пряди, спадающие на лоб, и середина верхней губы при этом вздрагивала, подпрыгивая вверх. Его сердце в этот день занимало половину пространства в груди. Опущенные уголки рта и стеклянный взгляд сына мистер Мэдфори не замечал.

Лиза могла бы гордиться нашим сыном, размышлял про себя он. Конечно, жена мечтала о том, чтобы Клаус вырос и стал врачом. Но её мечты после рождения Клауса жили только три года, как и она сама. — Мертвецы не спрашивают неуплаченных долгов и невыполненных обещаний, — с облегчением подумал мистер Мэдфори.

Черты лица юного выпускника больше напоминали лицо миссис Мэдфори. — Обстоятельство незначительное, а всё же достаточно навязчивое, — размышлял про себя отец Клауса.

Концерт закончился, и зал ещё долго аплодировал юным музыкантам. Боль и уныние наполняли Клауса вопреки радостному событию вечера. И он едва сдерживался, чтобы не зарыдать. Юноша чувствовал себя опустошённым, вопреки общему ликованию.

В тот день я видел лицо мистера Мэдфори. Он старался держаться молодцом. Улыбался, спрашивал как дела, был почти безупречен. Почти! Его брови и уголки глаз выдавали бушевавшую внутри него ярость. Объятие мистера Мэдфори и Клауса выглядело как встреча картонных манекенов.

Буря разразилась позже. После возвращения домой Клаус пытался не встречать взгляд родителя, как и его самого. А мистер Мэдфори созревал. Липкая пелена сдержанности быстро пала, когда отец и сын присели за стол. Большая часть сервировки была подготовлена заблаговременно, до отъезда на концерт. Остальное Мистер Мэдфори поставил на стол совершенно, машинально. Вечер, посвящённый окончанию музыкального училища, представлялся ему иначе. К тому же сославшись на занятость, не пришли родственники. Не с его стороны, не со стороны покойной жены. И сам Мистер Мэдфори искренне негодовал, не понимая причины отказа.

Осенняя хандра, как обычно навалилось на меня к середине октября. Промозглая, клейкая непогода высосала из меня жизненные соки. И я бродил, как обычно, между гигантских, холодных высоток перебиваясь случайными перекусами. Иногда это была еда, оставленная на столах в кафе, в другой раз, недоеденный сэндвич из мусорного бака.

Накануне мне пришлось идти в южную часть города, и по пути туда я проснулся. Да, это выражение мне нравится более всего. Незнакомые мне ребята стояли в подземном переходе. А снаружи, на улице, шёл мелкий, прохладный, гнусный дождь. Когда я спустился в переход, они как раз закончили с приготовлением и настройкой инструмента. Начали играть. Трудно сказать, что их музыка впечатлила меня, скорее наоборот. Но было кое-что ещё. Предчувствие легкого, эфемерного чуда. Я не торопился и поэтому шёл медленно, мимо безымянной группы. Когда начал подниматься по лестнице спустя пару мгновений я почувствовал!

Их незатейливые мелодии в стиле попсы восьмидесятых годов оставляли сладковато-приторный запах в воздухе. Конечно, мне не сразу удалось это понять. Аромат не показался, мне навязчив, но был достаточно сильным. Я ударил себе по щеке раз, два. Проходивший мимо, сутулый человек лет пятидесяти в сером пальто как раз был рядом в этот момент. Сильно рассмеявшись, увидев мои движения, он ускорил шаг. А я так и остался стоять на месте. Мне показалось, я видел этого типа прежде, на улице. Но теперь, он шагал гораздо бодрее, а может даже лучше, чем полагается человеку его внешности и возраста.

Голова моя кружилась от впечатлений. Я не чувствовал земли под ногами, а внутри пульсировали волны гудящего удовольствия. Затем направился домой. По пути мне встретился коп. Наверное, вид у меня в эту минуту оказался забавным, потому как полицейский тоже улыбнулся, встретив меня. Небо, испачканное серыми, бесформенными линиями облаков, разразилось плачем, оставив меня озябшим и мокрым

— Ты не уважаешь, память матери? — спросил мистер Мэдфори, поджав верхнюю губу.

— Разумеется, она дорога мне, — сконфужено ответил Клаус. Мистер Мэдфори взял чайник и налил себе холодный чай. Клаус сидел, едва прислонившись к спинке стула. Юноша молчал. Его усталый, опустошённый взгляд остановился на опущенном вниз уголке листа обоев.

— Мама полагала что ты будешь скрипачом, — обреченно произнес мистер Мэдфори. А ты?

— Я немного устал папа, — попытался оправдаться Клаус. Голова мистера Мэдфори запрокинулась назад, а пальцы рук скрестились, выгнувшись к полу.

— Я никогда не просил от тебя много Клаус! Рука мужчины сделала резкое движение, и тот час большая часть посуды упала на пол. Оставшиеся чашки с узорчатыми блюдцами мистер Мэдфори разнёс вдребезги несколькими ударами. Мужчина бил так сильно, что на его тяжёлых, крепких кулаках выступили синяки. Широкое его лицо приобрело багровую окраску, а ноздри вздёрнулись.

Моё скромное пристанище давно превратилось в чудесную оранжерею. Цветы стали моей страстью и заботой.

По приходу домой я сбросил одежду и принялся угощать моих питомцев прохладной, живительной водой. Ухаживая за цветами, мне показалось, лепестки одного из них издавали что-то похожее на мелодию флейты. Это произошло так скоро, что мне не удалось понять природы этого звука. К концу второго часа я закончил с домашними хлопотами. Ароматные листы моих растений, волшебный подарок судьбы для моего сердца. В них нет злобы, они не судят за ошибки. Теперь по высокой серой стене надо мной спускается желтобрюхий паук. Его ослабевшие, длинные лапки едва двигаются. Крошечный хищник у моей головы начал плести сеть, и кажется, мы с ним немного похожи.

Жизнь в моём теле угасает в эту пору, как у сезонного насекомого. Надежда, на приход весны, вот что даёт мне силы, вытягивает меня из бездны отчаяния. Так удобно расположившись в постели, я попытался уснуть. Не мог. Долгое время крутился, а затем оставшуюся часть ночи меня мучили кошмары.

Ночью того же дня юный Клаус бежал. Распахнув двустворчатое, высокое окно юноша выпрыгнул из спальни.

Луна приобрела цельную, круглую форму, хорошо освещая просторный, фруктовый сад у дома мистера Мэдфори. Кузнечики пели свои тонкие, звонкие песни. В соседних домах уже давно не горели лампы, городок наслаждался сновидениями. Сумка с вещами оказалась за спиной, и Клаус покинул двор. Миновав несколько улиц, юноша оказался на окраине города. Окончательное решение, что делать Клаус не принял, и потому забрался в заброшенное здание, старой почты. Внутри среди останков мебели и мусора несло плесенью и затхлостью. Всё же теперь это предприятие казалось Клаусу гораздо приятнее, чем оставаться дома. Он представлял, как жутко рассердится отец, когда наступит утро, и он обнаружит холодную постель. Клаус хорошо понимал и помнил жуткие приступы ярости папы, когда что-либо шло не по его воле. Именно поэтому, Клаусу не хватало мужества признаться, что он уже давно возненавидел музыку. Отвращение к занятиям скрипкой появилось уже в первый учебный год, и только усиливалось с каждым новым уроком. Застелив промятый, пыльный диван, пожухлыми газетами, Клаус лёг, съежившись, подобно новорожденному младенцу. Его пальцы хорошо помнили несколько сотен мелодий, сыгранных и выстраданных. От чего-то, именно они, теперь чередуясь, скользили внутри дремлющего сознания, болезненно цепляясь за невидимые струны души.

Звуки музыки нежно растекались между стен моей комнаты. Мне казалось это сон, продолжает дарить мне чудное наслаждение. Я хотел лежать, бесконечно смакуя каждое мгновение. Внутри меня разразилась мелодия подобная той, что играла в комнате. Когда моя голова повернулась, я увидел что чудесным образом жёлтые, зелёные и красные линии исходили от моих любимых цветов. Это невероятно прекрасные чувства. Всё из того, что мне приходилось видеть или слышать прежде, меркнет рядом с фейерверком этих чувств и видений. Я не хотел, чтобы волшебство прекращалось, но спустя неделю это закончилось. К моему возвращению в воздухе более не расползалась цветная, яркая музыка. Паутина звуков исчезла, и мне стало грустно. Чувства мои обнажённые, и сухие терзали моё истосковавшееся сердце. Поразмыслив, я отправился за новым цветком. Мне почему-то вдруг пришло в голову, что это может вернуть мне былую радость.

Когда юный Клаус проснулся, солнце уже стояло высоко над серыми крышами черепичных крыш. Тёплые линии жёлтых лучей расползались по верхушкам деревьев и домов. Страх быть пойманным ещё немного тревожил Клауса, но уже в меньшей степени. Решение пришло с пробуждением.

Немедля более ни секунды юноша отправился к дому, где жила Гертруда. Временами Клаус оборачивался, и вздрагивал от громких звуков. Миновав половину пути к дому Гертруды, Клаус остановился у булочной. Приторно — сладкий аромат свежего хлеба, приятно щекотал нос. Юноша вспомнил, глядя на аппетитные ряды хлеба, что уже давно ничего не ел. Засунув руки в пустые карманы, Клаус продолжил путь.

Дома Гертруды не оказалось. Клаус нашёл её, когда она вместе с родителями выходила из церкви. Собственно в этом храме впервые их взгляды встретились, после воскресной мессы, где Клаус находил секунды успокоения. Объяснившись, Клаус оставил в стороне ложную скромность, и предложил Гертруде бежать вместе. В силу возраста и впечатлительности он возлагал большую надежду на своё решение.

Гертруда ни минуты, не размышляя, ответила категорическим отказом. Предложение Клауса льстило ей, но не более.

Возвращение домой для самого Клауса было абсолютно немыслимо. По прежнему голодный и к тому же удрученный отказом он ушёл прочь.

Лучшей идеей теперь казалось уплыть на первом же корабле.