Падение дома Ашеров [англ. и рус. параллельные тексты]

Эдгар Аллан По. Падение дома Ашеров

Son coeur est un luth suspendu; Sitot qu'on le touche il resonne. De Béranger.

"Son coeur est un luth suspendu; Sitot qu'on le touche il resonne". ["Сердце его - как лютня, Чуть тронешь - и отзовется" (франц.).] Беранже

DURING the whole of a dull, dark, and soundless day in the autumn of the year, when the clouds hung oppressively low in the heavens, I had been passing alone, on horseback, through a singularly dreary tract of country, and at length found myself, as the shades of the evening drew on, within view of the melancholy House of Usher.

Весь этот нескончаемый пасмурный день, в глухой осенней тишине, под низко нависшим хмурым небом, я одиноко ехал верхом по безотрадным, неприветливым местам - и наконец, когда уже смеркалось, передо мною предстал сумрачный дом Ашеров.

I know not how it was-but, with the first glimpse of the building, a sense of insufferable gloom pervaded my spirit.

Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние.

I say insufferable; for the feeling was unrelieved by any of that half-pleasurable, because poetic, sentiment, with which the mind usually receives even the sternest natural images of the desolate or terrible.

Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно - скорбной или грозной.

I looked upon the scene before me-upon the mere house, and the simple landscape features of the domain-upon the bleak walls-upon the vacant eye-like windows-upon a few rank sedges-and upon a few white trunks of decayed trees-with an utter depression of soul which I can compare to no earthly sensation more properly than to the after-dream of the reveller upon opium-the bitter lapse into every-day life-the hideous dropping off of the veil.

Открывшееся мне зрелище - и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности - ничем не радовало глаз: угрюмые стены... безучастно и холодно глядящие окна... кое-где разросшийся камыш... белые мертвые стволы иссохших дерев... от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе, чувство это я могу сравнить лишь с тем, что испытывает, очнувшись от своих грез, курильщик опиума: с горечью возвращения к постылым будням, когда вновь спадает пелена, обнажая неприкрашенное уродство.

There was an iciness, a sinking, a sickening of the heart-an unredeemed dreariness of thought which no goading of the imagination could torture into aught of the sublime.

Сердце мое наполнил леденящий холод, томила тоска, мысль цепенела, и напрасно воображение пыталось ее подхлестнуть - она бессильна была настроиться на лад более возвышенный.

What was it-I paused to think-what was it that so unnerved me in the contemplation of the House of Usher?

Отчего же это, подумал я, отчего так угнетает меня один вид дома Ашеров?

It was a mystery all insoluble; nor could I grapple with the shadowy fancies that crowded upon me as I pondered.

Я не находил разгадки и не мог совладать со смутными, непостижимыми образами, что осаждали меня, пока я смотрел и размышлял.

I was forced to fall back upon the unsatisfactory conclusion, that while, beyond doubt, there are combinations of very simple natural objects which have the power of thus affecting us, still the analysis of this power lies among considerations beyond our depth.

Оставалось как-то успокоиться на мысли, что хотя, безусловно, иные сочетания самых простых предметов имеют над нами особенную власть, однако постичь природу этой власти мы еще не умеем.

It was possible, I reflected, that a mere different arrangement of the particulars of the scene, of the details of the picture, would be sufficient to modify, or perhaps to annihilate its capacity for sorrowful impression; and, acting upon this idea, I reined my horse to the precipitous brink of a black and lurid tarn that lay in unruffled lustre by the dwelling, and gazed down-but with a shudder even more thrilling than before-upon the remodelled and inverted images of the gray sedge, and the ghastly tree-stems, and the vacant and eye-like windows.

Возможно, раздумывал я, стоит лишь под иным углом взглянуть на те же черты окружающего ландшафта, на подробности той же картины - и гнетущее впечатление смягчится или даже исчезнет совсем; а потому я направил коня к обрывистому берегу черного и мрачного озера, чья недвижная гладь едва поблескивала возле самого дома, и поглядел вниз,- но опрокинутые, отраженные в воде серые камыши, и ужасные остовы деревьев, и холодно, безучастно глядящие окна только заставили меня вновь содрогнуться от чувства еще более тягостного, чем прежде.

Nevertheless, in this mansion of gloom I now proposed to myself a sojourn of some weeks.

А меж тем в этой обители уныния мне предстояло провести несколько недель.

Its proprietor, Roderick Usher, had been one of my boon companions in boyhood; but many years had elapsed since our last meeting.

Ее владелец, Родерик Ашер, в ранней юности был со мною в дружбе; однако с той поры мы долгие годы не виделись.

A letter, however, had lately reached me in a distant part of the country-a letter from him-which, in its wildly importunate nature, had admitted of no other than a personal reply.

Но недавно в моей дали я получил от него письмо - письмо бессвязное и настойчивое: он умолял меня приехать.

The MS. gave evidence of nervous agitation.

В каждой строчке прорывалась мучительная тревога.

The writer spoke of acute bodily illness-of a mental disorder which oppressed him-and of an earnest desire to see me, as his best and indeed his only personal friend, with a view of attempting, by the cheerfulness of my society, some alleviation of his malady.

Ашер писал о жестоком телесном недуге... о гнетущем душевном расстройстве... о том, как он жаждет повидаться со мной, лучшим и, в сущности, единственным своим другом, в надежде, что мое общество придаст ему бодрости и хоть немного облегчит его страдания.

It was the manner in which all this, and much more, was said-it was the apparent heart that went with his request-which allowed me no room for hesitation; and I accordingly obeyed forthwith what I still considered a very singular summons.

Все это и еще многое другое высказано было с таким неподдельным волнением, так горячо просил он меня приехать, что колебаться я не мог - и принял приглашение, которое, однако же, казалось мне весьма странным.

Although, as boys, we had been even intimate associates, yet I really knew little of my friend.

Хотя мальчиками мы были почти неразлучны, я, по правде сказать, мало знал о моем друге.

His reserve had been always excessive and habitual.

Он всегда был на редкость сдержан и замкнут.

I was aware, however, that his very ancient family had been noted, time out of mind, for a peculiar sensibility of temperament, displaying itself, through long ages, in many works of exalted art, and manifested, of late, in repeated deeds of munificent yet unobtrusive charity, as well as in a passionate devotion to the intricacies, perhaps even more than to the orthodox and easily recognizable beauties, of musical science.

Я знал, впрочем, что род его очень древний и что все Ашеры с незапамятных времен отличались необычайной утонченностью чувств, которая век за веком проявлялась во многих произведениях возвышенного искусства, а в недавнее время нашла выход в добрых делах, в щедрости не напоказ, а также в увлечении музыкой: в этом семействе музыке предавались со страстью, предпочитая не общепризнанные произведения и всем доступные красоты, но сложность и изысканность.

I had learned, too, the very remarkable fact, that the stem of the Usher race, all time-honored as it was, had put forth, at no period, any enduring branch; in other words, that the entire family lay in the direct line of descent, and had always, with very trifling and very temporary variation, so lain.

Было мне также известно примечательное обстоятельство: как ни стар род Ашеров, древо это ни разу не дало жизнеспособной ветви; иными словами, род продолжался только по прямой пинии, и, если не считать пустячных кратковременных отклонений, так было всегда...

It was this deficiency, I considered, while running over in thought the perfect keeping of the character of the premises with the accredited character of the people, and while speculating upon the possible influence which the one, in the long lapse of centuries, might have exercised upon the other-it was this deficiency, perhaps, of collateral issue, and the consequent undeviating transmission, from sire to son, of the patrimony with the name, which had, at length, so identified the two as to merge the original title of the estate in the quaint and equivocal appellation of the

Быть может, думал я, мысленно сопоставляя облик этого дома со славой, что шла про его обитателей, и размышляя о том, как за века одно могло наложить свой отпечаток на другое, - быть может, оттого, что не было боковых линий и родовое имение всегда передавалось вместе с именем только по прямой, от отца к сыну, прежнее название поместья в конце концов забылось, его сменило новое, странное и двусмысленное.

"House of Usher"-an appellation which seemed to include, in the minds of the peasantry who used it, both the family and the family mansion.

"Дом Ашеров" - так прозвали здешние крестьяне и родовой замок, и его владельцев.

I have said that the sole effect of my somewhat childish experiment-that of looking down within the tarn-had been to deepen the first singular impression.

Как я уже сказал, моя ребяческая попытка подбодриться, заглянув в озеро, только усилила первое тягостное впечатление.

There can be no doubt that the consciousness of the rapid increase of my superstition-for why should I not so term it?-served mainly to accelerate the increase itself.

Несомненно, оттого, что я и сам сознавал, как быстро овладевает мною суеверное предчувствие (почему бы и не назвать его самым точным словом?), оно лишь еще больше крепло во мне.

Such, I have long known, is the paradoxical law of all sentiments having terror as a basis.

Такова, я давно это знал, двойственная природа всех чувств, чей корень - страх.

And it might have been for this reason only, that, when I again uplifted my eyes to the house itself, from its image in the pool, there grew in my mind a strange fancy-a fancy so ridiculous, indeed, that I but mention it to show the vivid force of the sensations which oppressed me.

И, может быть, единственно по этой причине, когда я вновь перевел взгляд с отражения в озере на самый дом, странная мысль пришла мне на ум -странная до смешного, и я лишь затем о ней упоминаю, чтобы показать, сколь сильны и ярки были угнетавшие меня ощущения.

I had so worked upon my imagination as really to believe that about the whole mansion and domain there hung an atmosphere peculiar to themselves and their immediate vicinity-an atmosphere which had no affinity with the air of heaven, but which had reeked up from the decayed trees, and the gray wall, and the silent tarn-a pestilent and mystic vapor, dull, sluggish, faintly discernible, and leaden-hued.

Воображение мое до того разыгралось, что я уже всерьез верил, будто самый воздух над этим домом, усадьбой и всей округой какой-то особенный, он не сродни небесам и просторам, но пропитан духом тления, исходящим от полумертвых деревьев, от серых стен и безмолвного озера, - всё окутали тлетворные таинственные испарения, тусклые, медлительные, едва различимые, свинцово-серые.

Shaking off from my spirit what must have been a dream, I scanned more narrowly the real aspect of the building.

Стряхнув с себя наваждение - ибо это, конечно же, не могло быть ничем иным, - я стал внимательней всматриваться в подлинный облик дома.

Its principal feature seemed to be that of an excessive antiquity.

Прежде всего поражала невообразимая древность этих стен.

The discoloration of ages had been great.

За века слиняли и выцвели краски.

Minute fungi overspread the whole exterior, hanging in a fine tangled web-work from the eaves.

Снаружи все покрылось лишайником и плесенью, будто клочья паутины свисали с карнизов.

Yet all this was apart from any extraordinary dilapidation.

Однако нельзя было сказать, что дом совсем пришел в упадок.

No portion of the masonry had fallen; and there appeared to be a wild inconsistency between its still perfect adaptation of parts, and the crumbling condition of the individual stones.

Каменная кладка нигде не обрушилась; прекрасная соразмерность всех частей здания странно не соответствовала видимой ветхости каждого отдельного камня.

In this there was much that reminded me of the specious totality of old wood-work which has rotted for long years in some neglected vault, with no disturbance from the breath of the external air.

Отчего-то мне представилась старинная деревянная утварь, что давно уже прогнила в каком-нибудь забытом подземелье, но все еще кажется обманчиво целой и невредимой, ибо долгие годы ее не тревожило ни малейшее дуновение извне.

Beyond this indication of extensive decay, however, the fabric gave little token of instability.

Однако, если не считать покрова лишайников и плесени, снаружи вовсе нельзя было заподозрить, будто дом непрочен.

Perhaps the eye of a scrutinizing observer might have discovered a barely perceptible fissure, which, extending from the roof of the building in front, made its way down the wall in a zigzag direction, until it became lost in the sullen waters of the tarn.

Разве только очень пристальный взгляд мог бы различить едва заметную трещину, которая начиналась под самой крышей, зигзагом проходила по фасаду и терялась в хмурых водах озера.

Noticing these things, I rode over a short causeway to the house.

Приметив все это, я подъехал по мощеной дорожке к крыльцу.

A servant in waiting took my horse, and I entered the Gothic archway of the hall.

Слуга принял моего коня, и я вступил под готические своды прихожей.

A valet, of stealthy step, thence conducted me, in silence, through many dark and intricate passages in my progress to the studio of his master.