Некоторые предпочитают покороче – 2

12. Избитые слова

Всем начписам посвящается. Объём: не более 5 000 зсп.

Однажды утром хорошие слова услышали, как кто-то их настойчиво зовёт. Это был начинающий автор — начпис. Он уже сел за компьютер, протёр мягкой тряпочкой экран и клавиатуру, открыл новый файл и приготовился творить. Ждал только одного — когда же придут слова.

Хорошие слова не могли не откликнуться. Эти славные ребята всегда с радостью шли навстречу писателям. Они прихорошились, освежились и отправились прямиком к начпису.

Но по дороге — о, ужас! — их встретили дурные слова. Мать их, ненормативная лексика, плохо воспитала своих отпрысков. Эти негодяи стали настоящими подонками языка. Они всё время лезли в речь, по-хамски выталкивали другие слова, оскорбляли, обесценивали… А самые отпетые какофемизмы умели даже заменять собой целые предложения! Да что предложения? Тексты!

Так уж вышло, что шайка дурных слов напала на хорошие. Дрались подонки жёстко, без правил. Хрясть! — и вышибали буквы. Хлобысть! — вывихивали слоги. Трах-бабах! — переударяли ударения. Хорошие слова сопротивлялись, как умели, но — увы! Они были избиты до потери смысла, и в таком жалком виде не смогли явиться к начпису.

А несчастный обессловленный автор вышагивал по комнате от стола к окну и обратно, тёр виски, пил виски… Всё напрасно! Слова не шли. К вечеру начпис отчаялся: день прошёл зря! Утешало только то, что завтра будет новый день. И новая надежда.

Следующим утром начпис опять позвал хорошие слова. Те, кряхтя и постанывая, собрались и тронулись в путь. И снова — как повторение кошмара! — их перехватила шайка негодяев. На этот раз они выдумали более изощрённое унижение. Не стали калечить хорошие слова — просто вымазали их грязью пошлости, замусолили свежесть первоначального смысла. А потом напялили пёстрое отрепье ложной красивости. И отпустили.

Опозоренные слова побежали к измаявшемуся в ожидании автору и постучались в череп. Тот был так рад их прибытию, что не заметил ничего странного. Не разглядел, какими избитыми и опошленными стали хорошие слова. Напротив, они показались начпису прекрасными, а их шутовские рубища — царскими одеяниями из пурпура и кручёного виссона.

Опалённый вдохновением автор сел за компьютер и начал писать:

«В лучах пламенеющего заката прекрасный рыцарь на своём белом коне, стуча копытами этого благородного животного, с гордой неустрашимой улыбкой на устах, скакал на помощь к своей прекрасной принцессе, заключённой в высокой башне древнего замка страшного дракона, наводившего ужас на всю округу, который находится на голой скале, грозно нависающей над морем, перекатывающим тяжёлые терпко пахнущие йодом изумрудные волны…»

А хотел он написать примерно следующее:

«Я воображаю себя рыцарем на белом коне. Скачу к тебе, чтобы вызволить из стеклобетонного драконьего замка на Рублёвке. Такого огромного, что в нём могло бы томиться хоть десять принцесс. Но тебе это не нужно. Ты привыкла к своему дракону, и даже по-своему любишь его…. Ты досконально знаешь, сколько тысяч твоих нервных клеток он убивает в день, сколько миллилитров крови выпивает… Ты позволяешь ему медленно пожирать себя в обмен на безбедную жизнь под драконьим крылом. Пока смерть не разлучит вас… В последнее время ты неважно выглядишь, принцесса…

А я… Кто я тебе? Не более чем глупое зеркальце, которое, знай себе, твердит «ты на свете всех милее». Если, конечно, спросят…»