Вечера на хуторе близ Диканьки. Миргород. Петербургские повести

Предисловие

Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, крепко не хотелось выдавать и этой. Право, пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе уже начинают смеяться надо мною: «Вот, говорят, одурел старый дед: на старости лет тешится ребяческими игрушками!» И точно, давно пора на покой. Вы, любезные читатели, верно, думаете, что я прикидываюсь только стариком. Куда тут прикидываться, когда во рту совсем зубов нет! Теперь если что мягкое попадется, то буду как-нибудь жевать, а твердое — то ни за что не откушу. Так вот вам опять книжка! Не бранитесь только! Нехорошо браниться на прощанье, особенно с тем, с кем, Бог знает, скоро ли увидитесь. В этой книжке услышите рассказчиков все почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового панича, что рассказывал таким вычурным языком, которого много остряков и из московского народу не могло понять, уже давно нет. После того, как рассорился со всеми, он и не заглядывал к нам. Да, я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут прекомедия была! Прошлый год, так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам сказать, любезные читатели, что земляки мои, дай Бог им здоровье, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить свои именины. Который же точно мне год, этого ни я, ни старуха моя вам не скажем. Должно быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп, отец Харлампий, знал, когда я родился; да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете). Вот приехали ко мне гости: Захар Кирилович Чухопупенко, Степан Иванович Курочка, Тарас Иванович Смачненький, заседатель Харлампий Кирилович Хлоста; приехал еще… вот позабыл, право, имя и фамилию… Осип… Осип… Боже мой, его знает весь Миргород! он еще когда говорит, то всегда щелкнет наперед пальцем и подопрется в боки… Ну, Бог с ним! в другое время вспомню. Приехал и знакомый вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я не считаю: то уже свой человек. Разговорились все (опять нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я всегда люблю приличные разговоры; чтобы, как говорят, вместе и услаждение и назидательность была), разговорились об том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что нужно наперед хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже… «Ничего из этого не будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не будет! Прежде всего нужно пересыпать канупером, а потом уже…» Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-ветер, трилистник; но чтобы клали канупер… нет, я не слыхивал об этом. Уже, кажется, лучше моей старухи никто не знает про эти дела. Ну, говорите же вы! Нарочно, как доброго человека, отвел я его потихоньку в сторону: «Слушай, Макар Назарович, эй, не смеши народ! Ты человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз с губернатором за одним столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же осмеют все!» Что ж бы, вы думали, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть бы простился с кем, хоть бы кивнул кому головою; только слышали мы, как подъехала к воротам тележка с звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете? Слава Богу, есть и больше комиссара. Нет, не люблю я этой знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич; кажется, и не знатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, даже когда станет нюхать обыкновенный табак, и тогда чувствуешь невольное почтение. В церкви когда запоет на крылосе — умиление неизобразимое! растаял бы, казалось, весь!.. А тот… ну, Бог с ним! он думает, что без его сказок и обойтиться нельзя. Вот все же таки набралась книжка.

Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке будет и моя сказка. И точно, хотел было это сделать, но увидел, что для сказки моей нужно, по крайней мере, три таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет, не хочу! Прощайте! Долго, а может быть совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасичнике Рудом Паньке.

В этой книжке есть много слов, не всякому понятных. Здесь они почти все означены:

Баштáн — место, засеянное арбузами и дынями.

Бýблик — круглый крендель, баранчик.

Варенýха — вареная водка с пряностями.

Видлóга — откидная шапка из сукна, пришитая к кобеняку.

Выкрутáсы — трудные па.

Галýшки — клёцки.

Гамáн — род бумажника, где держат огниво, кремень, губку, табак, а иногда и деньги.

Голóдная кутья́ — сочельник.

Гóрлица — танец.

Гречáник — хлеб из гречневой муки.

Ди́вчина — девушка.

Дивчáта — девушки.

Дукáт — род медали, носимой на шее женщинами.

Жи́нка, жена.

Запáска — род шерстяного передника у женщин.

Кавýн — арбуз.

Каганéц — светильня, состоящая из разбитого черепка, наполненного салом.

Канýпер — трава.

Кацáп — русский человек с бородою.

Книш — спеченный из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом.

Кобеня́к — род суконного плаща с пришитою назади видлогою.

Кожýх — тулуп.

Комóра — амбар.

Корáблик — старинный головной убор.

Корж — сухая лепешка из пшеничной муки, часто с салом.

Курéнь — соломенный шалаш.

Кýхва — род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку.

Кýхоль — глиняная кружка.

Левáда — усадьба.

Лю́лька — трубка.

Нами́тка — белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами.

Нечýй-вéтер — трава.

Паляни́ца — небольшой хлеб, несколько плоский.

Пáрубок — парень.

Пéйсики — жидовские локоны.

Пéкло — ад.

Переполóх — испуг. Выливать переполох — лечить испуг.

Петрóвы батоги́ — трава.

Плáхта — нижняя одежда женщин из шерстя-клетчатой материи.

Пи́вкопы — двадцать пять копеек.

Пи́щик — пищалка, дудка, небольшая свирель

Пóкут — место под образами.

Полутабéнек — старинная шелковая материя.

Сви́тка — род полукафтанья.

Скры́ня — большой сундук.

Смáлец — бараний жир.

Сопи́лка — свирель.

Сýкня — старинная одежда женщин из сукна.

Сыровéц — хлебный квас.

Тéсная бáба — игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую.

Хлóпец — мальчик.

Хýстка — платок носовой.

Цибýля — лук.

Череви́ки — башмаки.

Чумаки́ — малороссияне, едущие за солью и рыбою, обыкновенно в Крым.

Швец — сапожник.

Ши́беник — висельник.