Матовое зеркало

«В одном мире не могут существовать две совершенно одинаковых Алисы», — гласила надпись на последней странице тетради.

Точнее, даже не странице, а том, что от нее осталось: листок крайне небрежно вырвали, и только лишь эту фразу можно было разобрать вполне отчетливо. Все остальные записи на пожелтевшей бумаге, впрочем, не пострадали.

Личные дневники подчас скрывают множество секретов; какую же тайну хранила эта невзрачная на вид тетрадка?

Обложка ее была покрыта тонким слоем пыли, как и столешница, на которой она лежала, — их слишком давно не касались. Да и кому придет в голову заходить в заброшенный дом, пользующийся к тому же дурной славой?

Поговаривали, что раньше в нем жила женщина с маленькой дочкой, но потом они обе бесследно исчезли. Утверждали даже, что долго потом из пустого дома доносился жалобный детский плач.

Тогда суеверные соседи забили окна и повесили на двери тяжелый замок.

И успокоились.

~~~

3 сентября.

Алиса давно просила новое зеркало — обязательно большое, чтобы можно было видеть себя с ног до головы. Я возражала, конечно: зачем нужен такой громоздкий предмет? Разве огромное зеркало поместится в ее маленькой комнате?

«Поместится, поместится! — верещала Алиса так убежденно и убедительно, как могут только дети. — А не поместится, я все свои игрушки выброшу, честное слово! Мне и с Китти весело!»

Ну как можно было устоять перед такой детской непосредственностью?

Словом, я сдалась и завтра отправляюсь за зеркалом.

4 сентября.

Выбрать зеркало оказалось совсем не такой простой задачей, как мне показалось сперва: то неподходящий размер — для такого пришлось бы расширять двери чуть ли не вдвое, то слишком вычурные рамы… Наконец внимание мое привлекло узкое и высокое зеркало в простой раме теплого орехового цвета безо всяких аляповатых украшений. Поверхность его не блестела, наоборот, была слегка матовой, и тем не менее прекрасно отражала, хоть и в несколько приглушенном свете. К тому же оно, при всей своей высоте, оказалось удивительно легким (я даже украдкой качнула зеркало рукой, чтобы убедиться), а следовательно, доставить его домой было бы куда проще, чем другие представленные в магазине образцы.

Как радовалась Алиса! «Спасибо, — повторяла она восторженно, — спасибо, это настоящее сказочное зеркало!»

И кружилась перед ним, кружилась — белое платьице мотыльком порхало внутри матовой глубины.

Только вот Китти почему-то шипела и к зеркалу не приближалась, как Алиса ее ни звала.

4 сентября, вечер. Примечание на полях.

Алиса какая-то тихая. От радости не осталось и следа. Вот что бывает, когда слишком бурно выражаешь эмоции. Она даже не возражала, когда я велела ей укладываться спать, — покорно кивнула и сделала, как было велено. Чудеса!

Только, подозреваю, спокойствие ее было напускным: из комнаты допоздна доносился странный звон, как будто Алиса забавлялась с музыкальной шкатулкой.

Впрочем, к полуночи все стихло.

5 сентября.

Алиса, кажется, заболела. Она не встает с постели. Это можно было бы принять за простую детскую шалость, но она все время молчит и, кажется, никого не узнает.

Когда я утром вошла к ней в комнату, чтобы разбудить, Алиса спала; и личико ее было безмятежным, только очень бледным, но я не придала этому значения.

Тревожно мне стало, когда она не спустилась к завтраку. Тогда я решила ее поторопить... но, как выяснилось, торопиться нам было некуда. Алиса, все такая же бледная и ослабевшая, даже не смогла встать с постели. Заметив меня, она заплакала, причем вид у нее был такой, будто она испугалась. Испугалась... родной матери?

Не передать словами, какой ужас я испытала.

Вернее будет сказать, ужас и чувство вины, ведь заболела Алиса, наверное, еще вчера — оттого и появилась эта ее необъяснимая вялость, — а я, глупая, не подумала, не заметила. Впрочем, корить себя уже поздно. Вот-вот должен прийти доктор.

Куда-то подевалась Китти — должно быть, выскользнула за дверь в суматохе. Искать кошку нет ни сил, ни желания.

6 сентября.

Я в смятении. Вчера не было никакой возможности вернуться к дневнику. Доктор, осматривавший Алису, сказал, что она абсолютно и решительно здорова, а ее нынешнее состояние может быть вызвано, например, испугом.

Но что ее могло напугать? Напротив, Алиса так радовалась… хотя, быть может, сильная радость сродни сильному страху? В любом случае, это моя вина. Не стоило покупать глупое зеркало — тогда бы Алиса не заболела.

В ответ на мой вопрос доктор признался, что неизвестно, когда Алиса придет в себя, и придет ли вообще.

Я не верю — это не может быть правдой. Только не с моей дочерью.

Нет сил смотреть на нее, такую безучастную и неподвижную, и вспоминать, каким жизнерадостным и счастливым ребенком она была. Вспоминать — и сознавать свою вину в этой трагедии.

Что ж, мне остается только молиться у постели Алисы. Вряд ли сегодня получится уснуть — я сама себе личный ад, когда надежда почти иссякает.

Я сама себе небеса, когда есть силы верить.

10 сентября.

Сопоставив даты, я поняла, что прошло всего лишь четыре дня, а кажется, что целая вечность, слившаяся в одно бесконечное мгновение. И неподвижная, хрупкая, будто стеклянная, ладошка Алисы в моей руке — это все, что было важным в эти короткие дни и длиннейшие ночи. Поправлять ее подушку, кормить бульоном с ложечки и надеяться, отчаянно надеяться... Я, верно, уснула у ее изголовья, потому что подумала, что голос ее мне снится.

Но нет. Это было наяву.

«Закройте зеркало!» — попросила Алиса, едва очнувшись.

«Что?»

«Уберите зеркало, мне страшно, уберите», — заплакала она так, как никогда в жизни не плакала. Помилуйте, ведь это был самый ласковый, самый жизнерадостный ребенок на свете!.. Что же заставило ее так бояться?

Зеркало — и в этом не было сомнений, что бы в нем Алису ни напугало. Значит, дело действительно было в нем, и это действительно я едва не погубила ее.

Завтра же следует убрать зеркало в кладовку.

Усталость, кажется, берет свое — я едва не заснула с пером в руках. Жаль, нет у меня ни служанки, ни даже компаньонки; это может показаться странным, но прежде я не видела необходимости в чужих людях в доме. Мне казалось, я могу справляться со всем сама. Многие назвали бы это эксцентричностью... но, пожалуй, только с болезнью Алисы я осознала, как не хватает кого-то, на чьи плечи можно переложить свои ежедневные заботы и волнения.

Взять хотя бы это несчастное зеркало: уносить его в кладовку мне придется самой.

Хвала небесам, оно легкое.

11 сентября.

Алиса чувствует себя лучше, можно сказать, очень скоро идет на поправку — сегодня даже попыталась встать с постели, — и это тем более удивительно, если вспомнить, что еще два дня назад не было никакой уверенности, что она вообще очнется. Но не хочу вспоминать о плохом: нужно надеяться, что беда миновала.

К тому же все эти волнения, кажется, несколько расстроили мой рассудок. Когда Алиса пыталась выбраться из постели, я заметила странную вещь. Прежде я была уверена, что родинка в форме листочка у Алисы на правом плече. Оказывается — вовсе нет, на левом. И как я могла так глупо ошибаться?

Но это всего лишь досадные мелочи. Главное, что теперь все будет хорошо — я это чувствую.

Вот только вторую ночь подряд мне снятся стеклянные колокольчики. Они звенят, звенят невыносимо.

Я даже не уверена, что это действительно колокольчики. Больше всего они напоминают стеклянные шахматные фигурки, позвякивающие при каждом движении.

Я просыпаюсь — и, кажется, все еще слышу этот звон. Но стоит прислушаться, как он исчезает.

20 октября.

Либо я обезумела, либо перестаю узнавать свою дочь. Нет, внешне она все та же, но что стало с моей жизнерадостной, доброй, непоседливой девочкой!

Отстраненная — вот какое слово первым приходит на ум, когда я думаю о теперешней Алисе. Все ее слова, все ее движения — как будто урок, который она накрепко затвердила.

Она обыкновенно молчит и старается поскорее уйти, как только с ней пытаются заговорить. Она тиха и печальна, как маленькая угрюмая старушка, и нет в ней прежней ребяческой резвости.

Но самое странное — Алиса боится зеркал. Любых зеркал.

Как только видит свое отражение в зеркале, она принимается плакать. И чем дальше, тем сложнее ее успокоить.

Доктора в один голос утверждают, что она здорова. Но Алиса то и дело плачет. Плачет — и как будто тает, становится с каждым днем все слабее.

Я уже отчаялась понять, что с ней творится.

Алиса не спит ночами, я уверена; именно поэтому она худеет и слабеет. Отчего не спит? Может быть, из-за того же непонятного страха. Но поймать ее ночью бодрствующей мне не удается.

Иногда я вижу полоску странного голубоватого света под ее дверью. Но стоит мне вглядеться — и она исчезает.

Попыталась, между прочими заботами, найти гувернантку для Алисы, но желающих переселиться в дом на окраине очень немного. Да и те производят не лучшее впечатление. Приходят, осматриваются и уходят молча, а то и мелко крестясь.

«Дурной у вас дом, мэм, — созналась мне одна из соискательниц. — Нехорошее место, попомните мои слова».

Суеверные бредни! Я все понимаю — дом на окраине, мрачное место, но...

Не хочу даже думать, что происходит. Я почти уверена, что ответ мне не понравится — в нем будет заключаться либо мое безумие, либо безумие Алисы. Мой мир сломался так резко, так внезапно, что это, право, кажется дурным сном.

Одно я знаю твердо: я никогда не видела свою дочь такой. Она слишком переменилась, как будто вывернулась наизнанку, будто стала Алисой-наоборот. Точно зеркальное отражение моей прежней девочки.

Моя дочь стала мне чужой.

~~~

Хелен проснулась глубокой ночью. Показалось, или она действительно слышала тихие всхлипы? Алиса в последнее время так часто пугалась... и плакала.

Всякий раз Хелен боялась, что дочь снова впадет в ту жуткую неподвижность, но во второй раз уже не вернется. Поэтому немедленно, немедленно нужно было ее успокоить.

Вскочив с кровати и набросив на плечи халат, Хелен метнулась в сторону комнаты Алисы. Успокоить, обнять — крепко-крепко.

И с запозданием осознала, что плач доносится вовсе не из комнаты. Но откуда? Неужели Алиса проснулась, чего-то испугалась, а теперь забилась в уголок и плачет?

Хелен бросилась на звук. Огляделась...

Всхлипы доносились из кладовки. Из запертой кладовки, в которой хранилось так напугавшее Алису зеркало — выбросить его почему-то рука не поднималась, хотя Алиса и упрашивала, оживляясь, кажется, только в эти моменты.

«Я буду хорошей, хорошей девочкой, только выброси, выброси это зеркало, мама. Я боюсь его, боюсь!»

И вот теперь она плакала в кладовке, Хелен была уверена: приникнув ухом к двери, она отчетливо расслышала доносившиеся оттуда жалкие всхлипы. Неужели Алиса заперлась изнутри?

«Нужно сходить за ключом», — подумала она.

Руки отчего-то стали ватными и непослушными, как в предчувствии беды.

* * *

Повернув ключ в замке, Хелен толкнула дверь и перешагнула порог. Всмотревшись в ночной сумрак, она различила смутные очертания белого Алисиного платьица.