Рассказы о привидениях

Зарисовка

Перевод С. Антонова

Представьте себе просторный сад при загородном доме приходского священника, примыкающий к парку площадью в несколько акров и отделенный от него полосой немолодых уже деревьев, которую в окру́ге называют «рощица». В ширину она достигает тридцати-сорока ярдов. К ней ведет дорожка, огибающая сад изнутри и упирающаяся в калитку из тесаного дуба; чтобы проникнуть в рощицу, нужно просунуть руку в квадратную выемку, проделанную в калитке, и сдвинуть засов; пройдя дальше, оказываешься у железных ворот на границе рощицы и парка. Следует добавить, что из некоторых окон дома, стоящего несколько ниже рощицы, частично видны дорожка и дубовая калитка. Иные деревья на заднем плане – шотландские сосны и прочие – достигают довольно внушительных размеров, однако в них нет ровным счетом ничего, что создавало бы таинственный мрак, навевало бы зловещий дух, вызывало бы меланхолические или похоронные ассоциации. Местность вокруг дома обихожена, и хотя в зарослях попадаются глухие закутки, они не пробуждают в душе гнетущего чувства бесприютности и тоски. Поневоле удивишься тому, что по какой-то причине столь заурядный и жизнерадостный уголок связан для меня с нервными опасениями, – тем более что ни в раннем моем детстве, когда мы там жили, ни в более поздние годы, когда человеку свойственна повышенная любознательность, никаких легенд или воспоминаний о случившихся там давних либо недавних несчастьях не выплывало наружу.

И тем не менее они добрались до меня – меня, который вел исключительно безмятежное и благополучное существование, меня, которого охраняли (не строго, но с необходимой тщательностью) от жутких фантазий и страхов. Впрочем, подобные меры предосторожности не способны уберечь от всего и вся. Я затруднюсь назвать точную дату, когда меня впервые посетило некое смутное опасение насчет калитки, открывавшей путь в рощицу. Возможно, это случилось незадолго до того, как я пошел в школу, возможно, в какой-то из более поздних, смешавшихся в памяти летних дней, когда я возвращался после одиноких блужданий по парку или, что вероятнее, после чаепития в Холле. Так или иначе, я был один и, уже собираясь свернуть с дороги на тропу, ведущую к рощице, столкнулся с деревенским жителем, также направлявшимся домой. Мы пожелали друг другу хорошего вечера, и спустя минуту-другую, ненароком оглянувшись, я с некоторым удивлением обнаружил, что прохожий застыл на месте и смотрит мне вослед. Однако он не окликнул меня, и я двинулся дальше. К тому моменту, когда я, пройдя через железные ворота, проник из парка в рощицу, вечерние сумерки зримо сгустились, однако не превратились еще в кромешную тьму; и мне почудилось чье-то присутствие среди деревьев; задаваясь вопросом, так ли это, я не мог ответить определенно – ни отрицательно, ни, к счастью, утвердительно (ведь если в рощице кто и обретался, ему было решительно нечего там делать). Конечно, когда находишься в лесу, трудно быть напрочь уверенным, что никто не следует за тобой по пятам, прячась за ствол дерева, стоит тебе обернуться. Могу лишь сказать, что, если такой соглядатай там и скрывался, он не приходился мне ни соседом, ни знакомым и, судя по некоторым признакам, был облачен в плащ с капюшоном. Насколько мне помнится, я ускорил шаг и позаботился о том, чтобы надежно запереть калитку. И начиная с того вечера при мысли о рощице в душе моей неизменно возникало нечто, что Гамлет называет «предчувствием». Смутно припоминаю, как выглядывал из окна, выходящего на рощицу, и спрашивал себя, не мелькает ли меж деревьев какая-нибудь фигура. Намекни я (а быть может, я и намекал) няньке о своих подозрениях, единственным ответом мне стало бы: «Придет же такое в голову!» – с дальнейшим предписанием немедля отправляться в постель.

Не скажу наверняка, той же ночью или позже я смотрел в предрассветные часы на залитую лунным светом лужайку за окном, убеждая себя, что какое-то движение, замеченное мной в полускрытом уголке сада, – всего лишь плод моего воображения. Но вскоре меня начали посещать сны, которых я предпочел бы не видеть и которыми всякий раз бывал сильно напуган; и все они вращались вокруг калитки, ведущей в рощицу.

По мере того как идут годы, нам все реже снятся страшные сны. Нелепые и неловкие – да, бывают, вроде того, в котором я, приняв ванну и обтираясь полотенцем, открываю дверь спальни и оказываюсь на запруженной людьми железнодорожной платформе, где приходится второпях сочинять неуклюжие оправдания своему прискорбному дезабилье. Однако такие видения не вселяют тревоги, хотя и вызывают чувство досады, снова и снова всплывая в памяти. Но в ту пору, о которой я нынче размышляю, едва мной овладевал сон, я – не часто, но чаще, чем мне бы хотелось, – знал наперед, что он окончится скверно и что мне нипочем не удержать его в приятном и радостном русле.

Стоя у окна, я вижу, как садовник Эллис исправно орудует совком и граблями, как другие знакомые фигуры снуют туда-сюда, занятые разными безобидными делами; но меня не обманешь. Я знаю: очень скоро садовник и все остальные соберут свои пожитки и разойдутся по домам или иным безопасным уголкам в округе, сад же будет предоставлен, так сказать, самому себе – или тем его обитателям, которые избегают человеческого общества и ждут не дождутся сигнала «путь свободен», чтобы занять наилучшие места.

Приближался момент, когда окрестности начинали приобретать угрожающий вид и солнечный свет, утратив силу, сменялся тем, чему я тогда не мог подобрать названия, но спустя годы, вспоминая об этом, определил как безжизненную бледность затмения. Я ощущал, как предчувствие опасности растет во мне и берет надо мной власть, заставляя беспокойно озираться по сторонам в поисках зримого воплощения моего страха. Сказать по правде, я догадывался, где именно следует искать. За кустами между деревьев, несомненно, что-то двигалось – и вот уже оно столь же несомненно (и быстрее, чем это казалось возможным) перемещается по дорожке, ведущей к дому. Я все еще стоял у окна – и не успел я освоиться с этим новым страхом, как услышал шаги на крыльце и скрип дверной ручки. Я не имел ни малейшего представления о том, что произойдет дальше, и понимал лишь одно: это непременно будет нечто ужасающее.

Впрочем, пожалуй, довольно об этой завязке моих снов. Да, то была лишь завязка, и что-то подобное повторялось снова и снова – затрудняюсь сказать, насколько часто, но вполне достаточно, чтобы отвратить меня от одиноких прогулок в упомянутой части сада. Мне пришло в голову, что и здешние селяне, вынужденные пользоваться этой дорогой, отправляясь на полевые работы, стремятся обходить стороной калитку и вдобавок держаться сообща, приближаясь к этому уголку парка. Однако значение данного факта не стоит преувеличивать, поскольку, как уже говорилось, я ни разу не слышал никаких зловещих историй, связанных с этим местом. Правда, и отрицать немалую вероятность того, что подобная история однажды приключилась, у меня нет оснований.

Притом мне отнюдь не хочется, чтобы у читателя создалось впечатление, будто вся рощица была обиталищем призраков. Там росли деревья, как нельзя более пригодные для лазания и чтения в их густой тени; там высилась стена, по верху которой можно было, пройдя многие сотни ярдов, достичь оживленной дороги, что пролегала мимо скотного двора и других знакомых строений; а очутившись в парке с его дивными перелесками и водоемами, ты оказывался вдали от всего подозрительного – или, если выражаться конкретнее, от всего, что могло навести на мысли о пресловутой калитке.

Однако, перечитывая написанное, я вспоминаю, что все это – только преамбула, не слишком приближающая нас к случаю, о котором я собирался рассказать, и что дьявола, стригущего свинью, порицают вполне заслуженно. Чем же, в конце концов, завершались те сны, которым я был втайне подвержен на протяжении долгого времени? Что ж, мне это видится следующим образом.

В один из дней – ничуть не мрачный и не угрожающий – я стоял возле своего окна на верхнем этаже. Все домочадцы отсутствовали. С какой-то темной полки в нежилой комнате я вытащил книгу, не слишком мудреную; выяснилось, что это переплетенный вручную том, составленный из журнальных вырезок с текстом публиковавшегося отдельными главами романа. Теперь я знаю, что это был за роман, но тогда не знал, и одна фраза, ненароком попавшаяся мне на глаза, поразила и захватила меня. Некто, шагая в сумерках по пустынной аллее, подходившей к старинному ирландскому особняку, внезапно оказался до крайности впечатлен видом «странного, никем не посещаемого здания, которое с пристыженным и виноватым видом затаилось под печальными старыми вязами»[39]. Этих слов было вполне достаточно, чтобы настроить мое воображение на угрюмый лад. Моим вниманием с неизбежностью завладела калитка, и я опасливо глядел и глядел на нее; как и полагалось, она была закрыта, а дорожка, что вела к ней, пустовала. Но, как я упоминал ранее, в калитке имелась квадратная выемка, открывавшая доступ к засову, и через нее я увидел что-то белое или белесое – испытав при этом такое чувство, будто меня ударили под дых. Не в силах вынести это зрелище, в приливе храбрости (больше напоминавшей безрассудство на грани отчаяния) и решимости узнать самое худшее, я спустился и, бессмысленно прячась за кусты, стал пробираться через сад, покуда не очутился на расстоянии вытянутой руки от выемки в калитке. Увы! дела обстояли еще хуже, чем я опасался: через отверстие в створке на меня смотрело чье-то лицо. Оно не было ни безобразным, ни бледным, ни призрачно-бесплотным. Я мысленно назвал его злобным, и, полагаю, именно таким оно и было; по крайней мере, таков был взгляд больших, широко раскрытых, немигающих глаз. Окаймляя сверху розоватую и, вероятно, разгоряченную физиономию, со лба свисала белая льняная драпировка.

Есть что-то жуткое в таком вот лице, выглядывающем из подобной «рамки», особенно когда оно неподвижно уставилось прямо на тебя и по его выражению решительно невозможно понять, что будет дальше. Как я только что сказал, лицо показалось мне злобным – но вовсе не потому, что в нем читались неприязнь или свирепость. Напротив, оно было напрочь лишено каких-либо эмоций. Я сознавал только, что вижу перед собой белки глаз вокруг зрачков, а это, как известно, придает взгляду оттенок безумия. Неподвижность лица доконала меня. Я стремглав кинулся к дому, но, отбежав на безопасное расстояние, не удержался от соблазна остановиться и обернуться. В выемке калитки уже ничего не белело, однако между деревьями виднелась удалявшаяся вразвалку закутанная фигура.

Не донимайте меня расспросами о том, как прошла встреча с членами семьи. Ни от кого, должно быть, не укрылось мое подавленное настроение, но я уверен, что все старания домашних выяснить, в чем дело, не увенчались успехом. Для чего я предпринимаю неуклюжую попытку рассказать обо всем теперь, я и сам толком не знаю; зрелище, представшее мне тогда, бесспорно, произвело на меня сильнейшее впечатление, раз моя фантазия долгие годы так цепко его удерживает. Полагаю, даже сейчас мне следует проявлять осторожность, проходя через ту калитку. И порой я спрашиваю себя: существуют ли ныне укромные места, где все еще обитают странные создания, с которыми в далеком прошлом мог повстречаться и заговорить кто угодно, когда они шли по своим будничным делам, – создания, чьи пути в наше время лишь изредка пересекаются с путями человека (возможно, благодаря своему неведению и сохраняющего здравый рассудок)?