Красногубая гостья. Том 1

Материнская любовь – рассказ ужасов, замаскированный под святочную историю, с довольно необычной для 1910-х гг. фигурой ребенка-вампира. Судя по высказыванию кучера, подразумевается дитя обычной женщины и вампира, т. е. «старого барона» – или, как выразились бы авторы сегодняшней вампирической литературы, «дампир». Описание этого существа вызывает в памяти современного читателя образы из многочисленных и много более поздних фильмов ужасов и взывает к визуальному, если не экранному воплощению (отметим, что Нагродская испытывала в годы написания рассказа большой интерес к кинематографу). Нельзя исключать, что образ «дитя-вампира» был подсказан Нагродской описанием К. Бальмонта в статье А. Белого Бальмонт (1904-08): «Вампир с широко оттопыренными губами, с залитой кровью бородкой, и нежное дитя, ликом склоненное в цветущие травы <…> широкополая серая шляпа, жалко висящее пальто, в котором дитя-вампир шествует по Арбату <…>»[6].

Вурдалак*

Публикуется по: Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Т. 2: Неживой зверь. М.: Лаком, 1997.

Н. А. Тэффи (Лохвицкая, в замуж. Бучинская, 1872–1952) – прозаик, поэтесса, драматург, звезда русской дореволюционной и эмигрантской юмористики; впрочем, в эмиграции раскрылись и многие другие грани ее таланта.

Рассказ Вурдалак вошел в авторский сб. Ведьма (1936), который Тэффи считала своей лучшей книгой. По ее словам, «в этой книге наши древние славянские боги, как они живут еще в народной душе, в преданиях, суевериях, обычаях. Все, как встречалось мне в русской провинции, в детстве. Эту книгу очень хвалили Бунин, Куприн и Мережковский, хвалили в смысле отличного языка и художественности. Я, между прочим, горжусь своим языком, который наша критика мало отмечала, выделяя „очень комплиментарно“ малоценное в моих произведениях»[7].

Гордилась писательница и высокой оценкой, которую получил рассказ от Д. Мережковского: «Самая большая радость моя в жизни была, когда Мережковский сказал про мой рассказ „Вурдалак“ – „Какой язык! Лесковский язык! Упиваюсь“»[8]. Любопытно, что именно этот рассказ дал название франц. пер. Ведьмы Тэффи: Teffi N. Vourdalak: Le Vampire. Liege: Marechal, 1946.

Описание ребенка-вампира у Тэффи отчетливо соотнесено с приведенным выше рассказом Е. Нагродской Материнская любовь (1914): у обоих детей тонкие «паучьи» конечности, раздутые части тела (живот, голова), тяжелые «виевские» веки или ресницы, кровавого окраса губы или волосы.

Вампирические и ведовские темы нередко встречаются в стихах старшей сестры Тэффи – поэтессы Мирры Лохвицкой (М. А. Лохвицкой, по мужу Жибер, 1869–1905).

Жертва*

Впервые: Веш. 1909. № 1, янв. Публикуется по указанному изд.

Готовя позднее рассказ к публикации в 1-м томе Сочинений (СПб.: Сирин, 1910–1912), Ремизов произвел некоторую (и не всегда удачную) стилистическую правку. Сухотины стали Бородиными, Лида – Лизой, было введено более реалистическое объяснение смерти Миши (лошадь выбросила из саней), вместо набивки папирос для отца и молчащих, незаведенных часов в тексте появился «уход за цветами» и вопящий от голода попугай (в журн. версии, соответственно, Зина перед смертью пишет не слово «попугай», а зловещую букву «б») и т. д. Однако в предпоследнем абзаце Ремизов усилил мотив мертвости Сухотина-Бородина: «И в ту же минуту огонь, распахнув пламенем дверь спальни, красным глазом кольнул мать, и обомлевшую дочь, и мертвую голову мертвого отца и, бросившись языками под потолок, развеялся красным петухом».

Ремизовский неупокойный мертвец давно и безнадежно мертв; заполучив в свой мир троих из четверых детей («Все потерялись – Миша, Лида, Зина и Соня, и все нашлись»), он совершает отчаянную попытку завладеть и младшей дочерью («одной Сони нет»), нарушая тем самым жертвенный уговор (отсюда пожар).

«„Жертва“ очень сильная, жуткая вещь, – замечал А. Амфитеатров. – Написав ее, Ремизов имеет право отзываться о „Песни торжествующей любви“ <Тургенева> свысока, что это „только беллетристика“, в которой „нет ощущения кадавра, нет колдовства“, потому что в его-то рассказе этих ощущений – до жуткости. И все поразительно, – сказал бы, – „живо“, если бы речь шла не о мертвечине: невероятное правдоподобие в правдоподобном невероятии»[9].

Кто же он?*

Впервые: Телескоп. 1831. Ч. 3. № 10–12. Публикуется по изд.: [Мельгунов Н.]. Рассказы о былом и небывалом. I: (с виньетою). М., 1834. Илл. взяты из указанного книжного издания.

Н. А. Мельгунов (1804–1867) – прозаик, публицист, литературный и музыкальный критик, композитор. Происходил из старинного дворянского рода. Служил по министерству иностранных дел, титулярный советник (1832). В 1820-30-х гг. держал известный в Москве лит. – музыкальный салон («мельгуновские четверги»). В 1835 г. уехал лечиться в Германию, с тех пор жил попеременно в России и Европе, знакомя европейцев с русской культурой. В 1850-х гг. сотрудничал в герценовских изданиях. Умер в бедности и болезнях в Москве.

Дебютное произведение Н. Мельгунова Кто же он? – это прежде всего изящная литературная игра, в рамках которой события и герои повести проецируются на Горе от ума А. С. Грибоедова. Комедия оставалась в то время неизданной и распространялась в списках; первые «полные» постановки (с цензурными изъятиями) состоялись лишь в год публикации повести, чем и объясняется настороженное отношение консервативного окружения Линдиных к «вольнодумной» пьесе.

Исследователи отмечают в дебютной повести Н. Мельгунова влияние знаменитого Мельмота-скитальца (1820) Ч. Р. Метьюрина – «иррациональное, мистическое получает реалистическую мотивацию, иногда окрашенную авторской иронией»[10]. Но похоже, что ирония распространяется и на объяснение «ужасного» и «сверхъестественного», объяснение рационалистическое, но нарочито несуразное – недаром вопрос о сущности Вашиадана (ловкий мошенник, «злой дух, привидение, вампир, Мефистофель или все вместе?») остается открытым.

Is not this… it? – «Пожалуй, это не одна фантазия? / Что скажешь ты?» (Шекспир, Гамлет, пер. М. Лозинского).

…Гюллен и Ришард – Имеются в виду французские артисты балета Фелисите-Виржини (Фелицата Ивановна) Гюллен-Сор (1805-после 1850) и Жозеф Ришар (1788–1867); прибыв из Парижа в 1823 г., они на протяжении последующих десятилетий в качестве балетмейстеров внесли заметный вклад в развитие русского балета.

…А. С. Хомякову – А. С. Хомяков (1804–1860) – поэт, философ, богослов, один из основоположников славянофильства.

…comment va-t-il? – Здесь: «что насчет ее?» (фр.).

…mon amour – любовь моя (фр.).

…mon ami – друг мой (фр.).

…humus – земля (лат.), здесь: плодородная почва.

…Демидова – Имеется в виду граф П. Н. Демидов (1798–1840), прославившийся как крупнейший меценат и благотворитель.

Амуры и Зефиры все… – Здесь и далее стихотворные цитаты из «Горя от ума».

Tant pis pour… piquant – Тем хуже для них… это было бы даже довольно пикантно (фр.).

Bien dit… – хорошо сказано (фр.).

…долбней – Долбня – деревянный молот, колотушка.

…Гаррика – Речь идет об английском актере, драматурге и многолетнем директоре театра «Друри Лейн» Д. Гаррике (1717–1779), одном из самых влиятельных театральных деятелей XVIII в.

…скрипач Буше… двойника своему герою – Французский скрипач А. Буше (1778–1861), широко гастролировавший по Европе, был действительно известен своим большим сходством с Наполеоном.

Под шляпой, с пасмурным челом… – Описание статуэтки Наполеона в гл. VII Евгения Онегина.

Вампир*

Публикуется по первоизд.: Зола <sic> Э. Вампир: Рассказ. Пер. Д. Борзаковского. М.: Театр. известия, 1899. Сбой в нумерации главок присутствует в оригинале.

Читатель, надо полагать, распознал в этой курьезной литературной мистификации Призраков И. С. Тургенева, впервые опубликованных в 1864 г. в сдвоенном № 1–2 журн. братьев М. М. и Ф. М. Достоевских Эпоха. Вероятно, переводчик Д. Борзаковский воспользовался французским переводом П. Мериме, напечатанным в журн. Revue des Deux Mondes(1866. 15 июня) – неточности в этом переводе, как известно, вынудили Тургенева внести в него большое количество исправлений перед публикацией в сб. Nouvelles moscovites (1869). Получившийся обратный перевод, разумеется, весьма далек от оригинала.

О личности мистификатора (если только эта явно коммерческая мистификация была задумана самим переводчиком) известно мало. На рубеже веков Д. Борзаковский переводил с нескольких европейских языков (произведения Э. Золя, А. Доде, М. Нордау, Так говорил Заратустра Ф. Ницше) и выступал как компилятор (Франк-масонство и тайные общества древнего и нового мира: Сост. по Ф. Клавелю и др., 1900). Очевидно, его можно отождествить с Д. А. Борзаковским, выпустившим в 1898-99 гг. в «Библиотеке Брокар и Кº» книжечку рассказов Ложь и рассказ Роковая охота. Как бы то ни было, мистификатор должен был хорошо сознавать популярность Дракулы Б. Стокера и неизбежность возникновения «вампирской волны» в России.

Что же касается собственно Призраков, то принадлежность их к вампирической линии несомненна. Как указывал еще Л. Пумпянский в статье «Группа „таинственных повестей“»[11], «Эллис из другого мира вторгается вампиром в жизнь героя <…> „Призраки“ относятся (как частично и „Клара Милич“) к категории „вампирических“ новелл („у вас являющееся существо объяснено как упырь“, пишет Тургеневу Достоевский 23 декабря 1863 г.; физиологические подробности производят неприятное впечатление: „я успел почувствовать на губах моих прикосновение того мягкого тупого жала… незлые пиявки так берутся… доктор уверяет, что у меня крови мало, называет мою болезнь греческим именем анэмией…“). Между тем была эпоха, когда „вампирическая“ литература свирепствовала в авангарде всей англо-французской „неистовой словесности“ (la litterature frenetique). В 1820-е годы, вслед за „Вампиром“ псевдо-Байрона, разлилось наводнение вампирической беллетристики всех видов. Она, правда, скоро отшумела, но несомненные нити тянутся от нее и к Э. По и к позднейшей беллетристике европейской. В каком отношении находятся „Призраки“ ко всему этому литературному потоку? Наша литературная наука должна во всей серьезности поставить вопрос о творческих отношениях Тургенева, уже 1850-х и 60-х гг., к Э. По, а наряду с этим к раннему французскому декадентству (Бодлер прочитал Э. По уже в 1846 г.) и английскому прерафаэлитизму (к которому, по-видимому, восходит фигура Эллис). Когда совершился в европейской литературе перелом от вампиризма мужского (каким он был в „неистовой словесности“) к женскому (каким он чаще всего является у Э. По и всегда у Тургенева)? Тут нужно компаратистское обследование всего этого процесса, частью которого являются „Призраки“».

Вопрос исследователя совершенно неправомочен: достаточно вспомнить, что у истоков европейского литературного вампиризма стояли женские образы (та же Ленора Бюргера и Коринфская невеста Гете); женский вампиризм русских подражательных баллад 1810-1820-х гг., а также ведьмы-вампиры «малороссийских» фантазий О. Сомова и Н. Гоголя, во многом определили и русскую вампирическую традицию.