Маршал Баграмян

* * *

Известная советская писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян многие годы дружила с Иваном Христофоровичем. Я был неоднократным очевидцем их встреч в городке писателей Переделкино, куда Баграмян приезжал её навестить.

Я тоже дружил с Мариэттой Сергеевной много лет, вплоть до ее кончины. Она из больницы написала мне последнюю записку. Мы не раз отдыхали вместе в Доме творчества «Дубулты» в Прибалтике. Часто встречались в Москве по нашим писательским делам, она печатала свои произведения в журнале «Октябрь», где я работал первым заместителем главного редактора, а потом в «Новом мире», в котором я был уже главным редактором. Всегда просила меня читать ее рукописи первым и относилась к моему мнению и замечаниям уважительно. А вообще она не терпела и не позволяла никому что-то править в её рукописях. Билась с редакторами беспощадно за каждую запятую. Мне она однажды сказала, улыбаясь лукаво:

— Что мне может посоветовать или исправить редактор? Я каждое слово подбирала в текст, как ювелир вставляет драгоценные камни в свои изделия. Обычно я говорю редакторам, что я хотела сказать своим сочинением, а потом вынимаю из ушей слуховой аппарат, и пусть они говорят, что угодно.

Она была глухая и без слухового аппарата не слышала. Однажды я ее спросил:

— Мариэтта Сергеевна, наверное, трудно вам без слуха, окружающий вас мир — неполный, в одной зримой плоскости.

Она весело воскликнула:

— Что вы, Владимир Васильевич, я счастлива, избавлена от массы неприятностей, которые слышите вы постоянно!

Позволю себе рассказать один эпизод из наших встреч с Мариэттой Сергеевной (только не воспринимайте его за хвастовство, просто хочу показать ее отношение ко мне).

Летом в 1971 году я жил и работал в Доме творчества «Переделкино», а Шагинян получила наконец литфондовскую дачу. В том году скончался председатель Союза писателей России Леонид Соболев; дачу, которую он занимал, отремонтировали и передали Мариэтте Сергеевне.

Сидел я и работал в своей комнате, когда раздался легкий стук в дверь.

— Можно к вам? — спросила робко Мариэтта Сергеевна. — Я не отвлекаю вас от работы? Хотя что я говорю, конечно, отвлекаю. Но особое обстоятельство вынуждает…

— Всегда рад вас видеть, что у вас стряслось? Какое особое обстоятельство?

Ничего не объяснив, Мариэтта Сергеевна поманила меня пальчиком.

— Идемте.

Мы вышли с территории Дома творчества и пришли к даче, которую выделили Шагинян. Двухэтажная дача сияла и пахла свежими красками после ремонта.

Мариэтта Сергеевна достала из сумки большую связку ключей, долго искала нужный — от входной двери. Все это молча. Наконец нашла, отомкнула, отворила дверь и мне:

— Заходите.

— Только после вас.

— Нет, идите первым.

— Мариэтта Сергеевна, я достаточно хорошо воспитан, чтобы не позволять себе входить прежде женщины.

— Нет. Вы должны войти в этот дом первым. Я вас для этого и пригласила.

— Обычно в новое жилье первой впускают кошку. Что же, вы меня привели в качестве кота?

— Вот именно! Входите, входите!

Она подталкивала меня в дверь. Я вошел в холл, потом она завела меня в кухню, во все комнаты на первом этаже. И даже в туалет! Затем мы тоже проделали и на втором этаже.

На балконе она как-то очень мило сказала:

— Мой предшественник был моряк, может быть, больной, он выходил на этот балкон и ощущал себя, как на капитанском мостике.

Сказано это было с большим уважением и сочувствием Соболеву.

А мне она объяснила:

— Насчет кота вы очень точно догадались. Я пригласила вас как своего лучшего друга, который посмотрит на всю эту роскошь без зависти. Добрым глазом. Порадуется за меня. Я не хотела, чтобы сюда вошел первым какой-нибудь человек, который хотя бы втайне мне позавидовал. Не будет тогда у меня счастливой жизни в этой даче. Вас я знаю как очень доброго и порядочного человека.

Все долгие годы дружбы с Шагинян в Переделкине и за его пределами я старался быть именно таким для нее человеком. А пережили мы с Мариэтой Сергеевной за эти годы очень много хороших и трудных дней.

Вот одно из радостных событий, имеющих отношение к Баграмяну.

В мае 1972 года было опубликовано Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о присуждении Ленинской премии М.С. Шагинян за трилогию о Ленине: «Билет по истории», «Семья Ульяновых», «Четыре урока у Ленина» и за роман-хронику «Первая Всероссийская».

Мариэтта Сергеевна решила отметить это событие в Центральном доме литераторов и стала приглашать гостей, находясь еще в Ленинграде. Она прислала мне телеграмму:

«Приглашаю дорогих друзей вас Женю (моя жена) 12 мая пятницу семи часам вечер дом литераторов на банкет Буду Москве день Победы.

Обнимаю обоих Мариэтта Шагинян».

Шагинян не была уверена, дошла ли до меня телеграмма. И вот эта глухая, полуслепая, с трудом передвигающая ноги старая женщина… отправляется в Матвеевскую! Находит дом, в котором мы жили. Но в эти часы мы отсутствовали. Мариэтта Сергеевна просит у соседей клочок бумаги и пишет мне записку:

«Дорогой Владимир Васильевич.

Приехала к Вам в гости в 6 ч. 10 минут звать Вас завтра, 12-го, к 7-ми часам в клуб писателей ко мне на банкет, вход со стороны Воровского, д. 50 (здание старого клуба), зал направо. Приезжайте обязательно (будет Баграмян). Очень жаль, что не застала. Спасибо за все письма, горячий привет Жене и Карпышкам.

Ваша М. Шагинян т. 151 25 09 или дочери 241 34 17».

В назначенное время я был в Доме литераторов, поздравил Мариэтту Сергеевну, преподнес ей цветы. Вскоре приехал Баграмян, он очень нежно обнимал хрупкую Мариэтту Сергеевну. Она была счастлива, прильнула к его широкой груди.

Иван Христофорович подошел ко мне, обнял, похлопал но плечу.

— Рад тебя видеть, мой дорогой разведчик.

Он стал рассказывать, какой был я лихой на фронте.

Мариетта Сергеевна Шагинян восхищала И.Х. Баграмяна своими энциклопедическими знаниями, смелостью поставленных вопросов, страстным словом публициста, трудоспособностью. Он очень высоко ценил и уважал ее.

Мариетта Сергеевна, очень скупая на похвалы, считала, что у И.Х. Баграмяна незаурядный полководческий талант, который завидно сочетался с такими человеческими качествами, как мудрость государственного деятеля, человеколюбие, доброта, уважение к подчиненным…

С братьями Микоянами у Ивана Христофоровича были особо дружеские отношения. Анастас Иванович приезжал к нему чаще всего вечером и засиживался долго. Было о чем поговорить и о чем вспомнить двум заслуженным ветеранам партии и государства.

Авиаконструктор знаменитых МиГов Артем Иванович Микоян обычно приезжал на дачу к Ивану Христофоровичу в субботу или в воскресенье. Они играли в шахматы, а когда садились за нарды, то их потом оторвать от игры было невозможно. Сражались, как говорится, вовсю — азартно, шумно, с шутками. В нарды иногда приходил играть и Анастас Иванович.

Пришел Анастас Иванович Микоян, ласково обнимал и поздравлял Мариэтту Сергеевну с наградой. Ко мне тоже подошел. Обнял. Мы были и раньше знакомы.

Банкет был теплый, семейный, в кабинете парткома, который не мог вместить много друзей. Были только самые близкие; Баграмяна и Микояна Мариэтта Сергеевна посадила рядом с собой. Меня удивило то, что Мариэтта Сергеевна пригласила редакторов издательств и журналов, с которыми обычно билась из-за каждой запятой.

Гости сказали Мариэтте Сергеевне много добрых слов и пожеланий.

Иван Христофорович, как всегда, неторопливо, солидно, но в то же время очень тепло и ласково поблагодарил Шагинян за творчество, которым она просвещает людей.

В заключение вечера сказала слово Шагинян. Седая, но величественная, она с любовью смотрела на нас.

Я записал для себя выступление Мариэтты Сергеевны:

— Мы сегодня много говорили и шутили по поводу редакторов и моей несговорчивости при работе с ними. Всякое бывало. Но я должна сказать, товарищи, хороший редактор — это большой помощник и даже учитель писателя. Кто не учится, считает себя познавшим все, — ошибается. Тот, кто не учится, замкнулся, изолировал себя от познания, ничего значительного создать не сможет. У писателя много источников познания жизни. И один из учителей его — редактор. Я училась у редакторов, даже тех, с которыми не соглашалась. Однажды я спутала Бебеля с Каутским, я приписала Бебелю суждения по аграрному вопросу, которые в действительности высказал Каутский. Редактор этой ошибки не заметил, потому что полностью положился на меня. Он не проверил, а надо было проверить, это его обязанность, и обижаться на него нечего. Так и было с ошибкой напечатано. Это и мне наука…

О премии. Я очень благодарна за высокую оценку моего труда. Но все же пусть премия не будет итогом жизни. Так много еще замыслов. Я хотела бы, чтоб это была середина жизни.

Недавно я была у большого человека и художника Сарьяна. На днях он умер. Мне повезло, если так можно выразиться в данном случае. Для меня лично было большой радостью видеть этого человека, застать его живым. Как в басне говорится: «Послал вороне Бог кусочек сыра». Вот и мне послал Бог эти счастливые минуты. Я знала Сарьяна давно, любила его замечательное, солнечное искусство. И в недавний приезд мой в Армению навестила художника. Он был совсем плох, отнялись ноги и руки. Мы сидели и разговаривали с ним. Я гладила его безжизненные пальцы. Как мне жалко было эти пальцы, создавшие столько замечательных картин. Теперь эти пальцы почти не двигались. А глаза Сарьяна были полны жизни. Он и говорил о жизни. Я, как сейчас, слышу его слова: «Быть в жизни, творить, ошибаться, делать иногда глупости — все это и есть жизнь. Жизнь — это самое большое и значительное из всего, что есть на земле».

Вот и давайте выпьем за это самое дорогое — за Жизнь!

Когда расходились, Баграмян, пожимая мне руку, сказал:

— Заходи, Володя, не забывай старика.

Кстати, в очередной раз наш разговор на его квартире начался с Сарьяна. В кабинете Ивана Христофоровича висела картина Сарьяна «Арарат». Обратив на нее внимание, я сказал:

— Как хорошо сказала Мариэтта Сергеевна о Сарьяне.

— Умница! — поддержал Баграмян. — А с Сарьяном я дружил много лет. Эту картину он мне подарил. Мартирос Сергеевич — из тех великих творцов, произведения которых бессмертны, принадлежат истории, их надо принимать целиком — принимать видение и понимание жизни художником, его философию или вовсе не принимать. Середины не может быть. Сарьян — гордость и слава нашего народа. Его произведениями будут восхищаться, и не одно поколение, как это происходит с творчеством великих мастеров прошлых веков.

Чем мне нравится мой портрет, написанный Сарьяном? Прежде всего настроением. Безмятежное, спокойное настроение военного человека после Победы, в мирное время. Человека, пережившего войну, охваченного думами и мыслями о будущем… Есть в нем уверенность, гордость за победившую армию, за победивший народ, за победившую страну…

Об этом портрете Сарьян сказал:

«Когда после войны я впервые увидел Баграмяна, даже немного был смущен — передо мной стоял обыкновенный, простой человек в военной форме, с ладной осанкой, скромный, несколько стеснительный. Но я почувствовал в нем большую силу, мощь, волю, доброту. Здесь уж я не ошибся. Баграмян не просто герой — он народный герой, в нем воплощены мужество нашего народа, его боевой дух. Вот таким я и пытался изобразить на холсте нашего героя, земляка, нашего Ованеса».