Ефрейтор Сизов и его товарищи

* * *

Деревушку, где жила тетка Купава Петровна, Мельниченко отыскал в то же утро, когда сбежал из эшелона. Память не подвела. Еще не успел рассвет вызеленить землю, а Иван уже сориентировался. В сорок первом побывал здесь: где-то недалеко от этой низины приняли тогда скот, который он сопровождал из родных краев. Дорога домой была отрезана (немцы оккупировали Ровенскую область), и он два месяца прожил у одинокой тетки. В том же сорок первом уехал учиться в ремесленное училище, на год убавив свой возраст при приеме. Все равно никаких документов не было.

Теперь, когда он явился вторично, Купава Петровна сразу поняла, чего от нее хочет племянник. Давно уже, после принятия баптистской веры, она благоволила к людям, которым не приходилось рассчитывать на сочувствие представителей власти.

Выслушав сбивчивый рассказ племянника, Купава Петровна сказала:

— Правильно, Ваня, поступаешь. Укрыться найдем где. Тайничок у меня имеется… Да что я разговорилась-то. Небось, проголодался? Ну я сейчас, — и захлопотала.

Мельниченко с жадностью ел теплую вареную картошку прямо из чугуна. Купава Петровна очищала кожуру и рассказывала:

— Мать-то твоя лет на пятнадцать раньше меня замуж вышла. Помню, появился после излечения в госпитале солдатик в селе, хохол. И приглянулась ему она. Неделю живет, другую. Посватался. Поженились. А перед самой революцией увез ее к родичам своим, в хохляндию.

Накормив изголодавшегося племянника, женщина села рядом и, сузив бесцветные глаза, доверительно прошептала, хотя в избе, кроме них, никого не было.

— Может, уж все-таки разобьют наших-то… Бой, гуторят, страшный идет. Глядишь, и не выдержат. Не горюй, еще лучше заживем.

Но Ивану не нужны были ни немцы, ни русские. Он боялся и тех, и других и не любил их одинаково. И потому в свою тайну тетку Мельниченко не посвящал. Лишний свидетель — лишний язык.

Долго Мельниченко укрывался у Купавы Петровны.

Однажды она вернулась домой мрачней обычного, заперла дверь на крючок и подала сигнал в тайник, что находился в скрытом закутке подпола. Показалось заросшее черными волосами лицо Ивана.

— Посоветоваться надобно.

— Случилось что?

— Пока нет. Но может. Председатель сельсовета спросил сегодня: «У тебя, Купава, часом, никто не проживает?» — «Нет, — говорю, — а что?» — «Да так просто», — отвечает. А по глазам вижу, не так просто пытает черт лысый. Пронюхал, должно быть…

— Плохо дело, — сказал племянник.

— Я покумекала тут и решила переправить тебя поближе к дому. Немцы-то, оказывается, за Ровно укатились. Надо же куда удрапали, супостаты, — в сердцах плюнула тетка.

— Неужели? — блеснули глаза у Мельниченко.

— Верно говорю.

— Тогда надо переправляться.

— Не спеши. Братья доставят тебя целехонького. Но сперва прими веру.

— А что ж не принять? Приму, — охотно согласился Иван, обрадованный тем, что встреча с родными не за горами.

Там, в вольных лесах, видно будет. На месте всегда виднее.

На другую ночь Ивана посадили в сани и отвезли в глухую деревушку. Так, от «брата к брату», переправляли его, так он оказался неподалеку от Ровенской области. Здесь, по всей видимости, сфера действия баптистов заканчивалась, и Мельниченко пришлось рассчитывать на собственные силы и везение.

Однажды в февральскую вьюжную ночь он страшно перепугался. Думал, пришел конец всему, к чему так упорно стремился. Он сразу узнал Василия Кудинова. По спокойному голосу, по кажущимся на первый взгляд медлительным жестам. Спасло то, что ефрейтор, озябший и усталый, не узнал бородатого Ивана. Хотя Кудинов и остановил его, хотя и повел для выяснения личности в деревню, где стояла застава, Мельниченко все-таки сумел схитрить — попросился «по-большому», ушел за кусты и скрылся в темном лесу. Сначала слышал требовательное: «Скоро ты там?», а потом расстояние погасило голос. Иван, испуганный и потный, все бежал и бежал, пока не упал обессиленно на снег. Под утро он вернулся к хозяину, приютившему его перед дальней дорогой, и попросил убежища до чернотропья. Брату во Христе — светлоглазому, белобородому старикашке — волей-неволей пришлось это сделать, потому что Мельниченко заболел.

Только в первых числах апреля Иван снова двинулся в путь. Вторая попытка была удачной. Поздним вечером он постучал в дверь родной хаты. Мать с трудом признала сына — так сильно изменился он за эти годы. Но потом, когда он побрился и переоделся, долго не могла оторваться, прижимала к груди «буйную чернокудрую головушку».

Однако не радость ждала Мельниченко дома. Мать рассказала: отца с братом убили солдаты. Недавно. За несколько дней до его возвращения. Испугало Ивана и другое: он пришел к тому, от чего так долго и так упорно скрывался. Он вернулся к войне и теперь не видел спасения, не видел выхода…

Ночью он не сомкнул глаз. Тысяча проклятий послал на голову бандеровцев. Они затеяли, на его взгляд, игру. «Глупцы, какие безмозглые глупцы, — шептал он. — Немцы не устояли, а они на что надеются?

А утром пришли «они». «Уже узнали, связь работает, что надо», — подумал Иван, когда без стука, как в собственный дом, вошли трое с винтовками.

Поздоровались. Пригляделись. Из них Иван выделил рыжего мужчину со шрамом на щеке. Тяжелый взгляд из-под густых нависших бровей. Нос картофелиной. Подбородок — словно ножом срезанный. Плечистый, высокий, чуть-чуть сутуловатый, он мягко ступал сапожищами. «А руки какие! — испуганно глядел Иван. — Одним ударом бугая свалит». Рыжий бесцеремонно присел рядом, спросил, откуда пришел, что думает делать. Мельниченко говорил долго и подробно.

— Так, — рыжий хлопнул ладонью по его коленке, как точку поставил. — Что от красных убежал, хорошо, что выучился на пулеметчика — еще лучше. Ты для нас находка.

Он не спрашивал, согласен Иван или нет, сам решал за него.

«Вот попал — так попал, — растерянно подумал Мельниченко. — Из огня да в полымя».

— Отец и брат погибли, как герои, за нашу самостийную батьковщину. Верю, и ты не опозоришь фамилию, — повысил голос рыжий. Позднее Иван узнал его кличку — Меченый. Он был вожаком одной из сотен. Из-за болезни Меченый не попал на совещание командиров и тем самым избежал участи остальных сотенных.

Меченый говорил полуправду. Отец Ивана погиб не геройской смертью. При первых выстрелах он погорячился, неосторожно сунулся на помощь сидящим в засаде и был убит Леонидом Сизовым в березняке, почти на задворках своего дома. В тот же день бандеровцы нс досчитались и брата Якова. Но он остался жив и благоразумно поднял руки вверх по требованию пограничников. Впрочем, Меченый этого и не знал.

Утром с котомкой за плечами, в которую мать понапихала всякой всячины, едва сдерживая дрожь в коленках, Иван ушел с бандеровцами. В ушах его долго еще стоял стон рыдающей матери.