Эпиграмма

Пуришкевичу[2]

«Пушкин называл евреев жидами…» Пуришкевич

Что Пушкина всего ты знаешь наизусть.
Не раз ты возвещал с трибуны. Верим! Пусть!
Но что же из его великих вдохновений
Запомнил и извлек твой бессарабский гений? —
Да то же, что всегда:
Жида!
— Ну, Пушкина читать не стоило труда!

На экзотическую поэзию И. А. Бунина

Ассаргадон свершил свою судьбу.
Скончался Кир[3], обременен грехами.
Но Вечный Дух создал Ивана Бу…
Да! Бунина, Ивана, — со стихами!
Затеял он, задумчиво-жесток.
Воспеть весь мир, от кондора до крысы.
И чтобы Кира этого в мешок
Убрать — увы! — нет новой Томирисы!

Константин Антипов

ПЕРЕД ЧЕТВЕРТОЙ СЕССИЕЙ

Вновь засядут, засидят
Тьму проектов и законов
И, опасного не тронув,
В позе доблестных Солонов[4]
Вновь на отдых поспешат!
Сидя сиднем без движенья.
Служат делу обновленья…
Как не крикнуть им порой:
«Ради Бога, шевелитесь,
А не то вы превратитесь
В всероссийский геморрой!.. 1910

АРГО

Михаилу Левидову

Левидов от ума большого
Стал подражать Бернарду Шоу.
Но что у Шоу — хорошо.
То у Левидова — не хороШОУ!

У книжного прилавка

С трудом пробился к книжному прилавку
И Фолкнера себе не приобрел:
Он слишком мне напоминает Кафку…
Которого я тоже не прочел!

Аркадий Арканов

САРКазмы

Когда лежишь больной в постели,
Ты не грусти, ты улыбайся.
Поскольку свет в конце тоннеля
Вне компетенции Чубайса.

В этом злобном и яростном мире
Ты любим, ты подобен герою.
Ты меня не замочишь в сортире,
Я тебя никогда не урою.

Александр Архангельский

Валентину Катаеву

В портрете — манера крутая,
Не стиль, а сплошной гоголь-моголь:
Посмотришь анфас — В. Катаев,
А в профиль посмотришь — Н. Гоголь.

Исааку Бабелю

Читатель перед сим почтенным ликом.
Вздыхая, справедливо закричит: —
Сначала Бабель оглушил нас Криком,
Ну а теперь — талантливо молчит!

Вepe Инбер

У Инбер — детское сопрано.
Уютный жест.
Но эта хрупкая Диана
И тигра съест.

Михаилу Пришвину

Он, несмотря на бороду и годы,
Чистейшее дитя… охотничьей породы.

Артему Веселому

Веселому я от души
Скажу: — Хороший ты писатель.
Но все ж ты книги так пиши.
Чтоб был веселым и читатель!

Александру Серафимовичу

Длина «Железного потока» —
От Минска до Владивостока!

Ильфу и Петрову

Задача Бендеру Остапу:
Имея сразу двух отцов.
Установить в конце концов —
Кого из них считать за папу?

Ольге Форш

(«Дама с каменьями»)

Читатель книгу Форш просил.
Лицо являло грусть и муку, —
И кто-то «камень положил
В его протянутую руку».

Борису Пастернаку

Все изменяется под нашим зодиаком,
Но Пастернак остался Пастернаком.

Юрию Тынянову

Он молод. Лет ему сто тридцать.
Весьма начитан и умен.
Архивной пылью серебрится
От грибоедовских времен.

Завлиту

У всех завлитов дел — зарез.
Репертуарный план — с прорехою.
В портфеле двести двадцать пьес.
А ставить, извините, не хера.

Константину Станиславскому

В нем каждый атом
Дышит МХАТом.

Илье Эренбургу[5]

У Эренбурга скромный вид.
Ему не свойственна шумиха.
Фундаментален как слониха
И как крольчиха плодовит.

Анна Ахматова

Эпиграмма

Могла ли Биче словно Дант творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить.
Но, Боже, как их замолчать заставить!

Вадим Бабичков

Александру Иванову

Он от рожденья ладно скроен:
Проходят годы без следа —
Поэт все так же худ и строен
И даже тонок… иногда.

Юрию Левитанскому

Я пишу в серьезном роде:
На Парнасе что за смех?!
Ну а книжечка пародий —
Это так… внебрачный грех.

Булату Окуджаве

Жаль, что романы песню гонят.
Но что поделаешь: года!
Они к суровой прозе клонят
И менестрелей иногда…

Корнею Чуковскому

В своих исканиях упорен.
Идет — чем больше, тем верней.
Литературы детский корень,
А может быть, еще Корней.

Степану Щипачеву

Я знаю, если б строчки эти
Ромео прочитал Джульетте, —
Она б зарделась кумачово
И полюбила Щипачева!

Агния Барто

Александру Фадееву

Шесть злодеев.
Седьмой — Фадеев.

Сергею Михалкову

Это кто, угадай-ка?
Заика-зазнайка.

Владлен Бахнов

Удивительное

Еще живой, в глухую тьму
Все удаляюсь, удаляюсь.
Не удивляюсь и тому,
Что ничему не удивляюсь.

Героям

Уходят герои, уходят герои.
Не вытерпев бед, поражений, обид.
Инфарктом один, а другой — геморроем,
А третий — соратником верным убит.

Степану Щипачеву

В вечернем небе очень много звезд —
Как хорошо, что столько есть созвездий!
А лошади — они едят овес.
Как хорошо, что им овес полезен!
Вот так и ты придешь ко мне одна,
Вот так и я скажу тебе: «Присядь-ка!»
Как хорошо, что в огороде — бузина,
А в Киеве далеком — дядька!

СТУКАЧЕНТО

(жестокий романс)

Читая Боккаччо, новеллу прочти ту,
Где бедный Стукаччо влюблен в Стукачиту.
Любви не ищи там, где не доверяют:
Увы, Стукачита Стукаччо играет.
Но в сердце пустом есть свои интересы,
И шепчут о том стукачам стукачессы.
Стукаччо, ты влип, и вино непочато.
А жаль, ведь могли б у вас быть стукачата.
Жестокий романс достигает крещендо.
А вокруг — Ренессанс, времена стукаченто.

Доказательство

Проблемы отцов и детей нет в стране,
Где мы проживаем, и точка.
Чему доказательством служит вполне
Товарища Сталина дочка. 1940-е

Правда торжествует. Но, однако.
Медленно идет переоценка:
— Где, скажите, дача Пастернака? —
Вот она — на улице Павленко[6].

Демьян Бедный

А. Луначарскому

Ценя в искусстве рублики
Нарком наш видит цель:
Дарит лохмотья публике,
А бархат — Розенель[7].

Луначарский — Демьяну Бедному

Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты правда «Б», ты правда «Ж»,
Но все же ты — не Беранже.

Александр Безыменский

С. Бородину,

моему редактору

Звучит фамилия такого рода
Как эпитафия писателям иным:
Не бывши на войне двенадцатого года.
Они погибли…
Под Бородиным!

Николаю Вирте[8]

ПО ВСЕМ ПАДЕЖАМ

Сказал нам драматург Вирта,
Что он не мог разинуть рта.
Что для несчастного Вирты
Все двери были заперты,
А потому к нему, к Вирте,
Пришли теории не те.
Заставив бедного Вирту
Менять воззренья на лету.
Но он, обманутый, святой.
Остался гением Виртой,
И мненья в должной остроте
Нельзя сказать о нем, Вирте!

Романисту Александру Герасимову

В каждый портрет
Вписана лесть.
Замысла нет.
Умысел есть.

Драматургу Анатолию Софронову

На сцене — середняк, дельцы, враги, друзья…
Однако в мастерстве заметны недостачи.
Бесспорно, автор прав: «Иначе жить нельзя!»
Но пьесу написать он все же мог иначе.

Критику Владимиру Ермилову,

Я САМОкритику по-своему подам!
Имея разум очень гибкий,
Я строго критикую САМ,
Но признаю ТВОИ ошибки!

Мариэтте Шагинян,

АВТОРУ РОМАНА ОБ А. КОЛЛОНТАЙ

О эрос марксовый! Летай
Над Мариэттой Коллонтай!

Поэтессе Елене Кононенко

Состав ее строк — после множества проб
Химически ясен: вода и сироп!

Алексею Маркову

О, не пиши больших поэм, дружок!
Твой опыт мал и ум в сужденьях зыбок.
К тому же у тебя, чем больше строк.
Тем больше грамматических ошибок.

Владимиру Маяковскому

«Шумел, ревел пожар московский»…
Все думали, что Маяковский!

Критику С. Трегубу

Наши критики злы, но беззубы —
Одноглазы, двулики. Трегубы!

Александру Чаковскому

Он как докладчик и оратор знаменит…
Ах, если б он писал как говорит!

Илье Эренбургу

То в лад, то невпопад, и славя, и кляня.
Он кончил «День второй»
В конце второго дня.
Роману этому виной
Двухдневное знакомство со страной.

Татьяна Бек

Якову Козловскому

Ты, козловский, пиво пил,
«Я хочу пи-пи!» — вопил.

Если вредный документ,
оштрафует доку — мент,
то есть ушлый, то есть критик,
документов аналитик.

Беззащитность напоказ.
Боевитая ранимость, —
Презираю вашу мнимость
И хитро косящий глаз!

Тот уже бесспорно врет,
Кто, восторги примечая,
Своего сиротства гнет
Расписал за чашкой чая.

Не назойлив, не расхож
Истинной печали трепет.
Все-то щелочки залепит.
В этот мрак — не попадешь.

Покуда мы слюною брызжем
В сугубо устных разговорах,
И спим, и сочиняем порох, —
Дурак становится бесстыжим.
Поэт — паяцем ярко-рыжим,
А летописцем — жук и олух.

Поэту

Был и ты когда-то молод.
Зол — и этим интересен.
Бескорыстие и голод.
Мало денег — много песен.

Михаил Бескин

«Новому времени»

Читатель долго и напрасно
Понять пытается одно:
Навозну кучу видит ясно.
Но где жемчужное зерно?

«Московским ведомостям»

Субсидий грозные витии.
Борцы оплаченных идей.
Внушить хотите вы России,
Что вы Катковы[9] наших дней;
Вы правы, в этом нет сомненья.
Но согласиться вы должны:
Он был Катковым от рожденья,
А вы — Катковы от казны. 1911

Юрий Благов

Лежит на пляже кверху пузом
Надежный друг СССР,
Герой Советского Союза
Гамаль-Абдель-на-всех-Насер[10]. 1958

Дорогая родина
В виде похвалы
Наградила орденом.
Но из-под полы[11]. 1967

Нам, товарищи, нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали[12]. 1952

Никита Богословский

Вл. Дыховичному и Мих. Слободскому