Наши попаданки лучше всех!

Мы кивнули. Бабушка помешивала варево ложкой, а старик читал вслух какие-то заклинания из книги, иногда покачивая головой из стороны в сторону и поднимая брови, словно и тут находил нечто странное, чему удивлялся. «Ну, наконец-то! — подумала я. — Хоть какая-то магия в этом мире!»

Старик замолчал. Бабушка продолжала мешать зелье. Поскольку он молчал очень долго, я подумала, что уже всё сделано и можно снова разговаривать. Спросила:

— А сколько вам лет, дедушка?

Старик, наморщив нос и лоб, почесал затылок.

— Тысяча двести сорок восемь. Да, Машенька? Ты не помнишь? — дракониха по имени Маша отрицательно покачала головой. — Да, тысяча двести сорок восемь. А может и тысяча двести сорок девять… Ну, ты полегче что не могла спросить? Я даже не помню уже когда у меня день варенья, а ты про возраст… Твою итить его налево! — прикрикнул тут на меня дед, строго и гневно зыркнув необычными глазами. — Ты чего рот свой раскрыла? Я ж нормальным языком сказал — молчать! Теперь заново всё перечитывать нужно! Язык опять ломать!

Снова он взял в руки книгу, раскрыл её и обратился ко мне:

— Значит так: говорить нельзя ни слова никому, кроме меня. Ни пока я читаю, ни потом. Вы оба просто сидите и молча наблюдаете, — он опустил взгляд в книгу, раскрыл рот, чтоб начать снова произносить заклинания, но, решив, видимо, ещё раз меня предупредить, поднял указательный палец, потряс им со словами: — И чтоб ни звука!

Я уже боялась и мысленно придумывать в голове вопросы. Когда все заклинания были прочитаны вновь, под котлом погас огонь. Старуха принесла две железных кружки и, зачерпнув ими из котла варево, поставила на пол остужаться. Пока из кружек валил пар, мы все сидели молча. Старик нарушил тишину:

— Когда выпьете то, что мы тут наварили, вам захочется спать. Не бойтесь этого желания. Ложитесь прямо на пол и закрывайте глаза. Для того, чтобы перенестись отсюда, вы должны чётко представлять то место, где вам нужно очутиться. Поскольку твой оборотень не имеет ни малейшего представления о том, куда он отправляется, представлять будешь только ты. А его крепко обнимешь и, когда будешь туда перемещаться, тяни его за собой. А ты, — старик направил кончик своей неизменной палки в сторону Тэваза, — представляй только белое пустое пространство, в котором ты держишь свою любимую и следуешь за ней. Если поняли, просто кивните, говорить нельзя.

Мы кивнули. Тогда старик подобрался и подал каждому из нас кружку с напитком. Пахло ужасно, но на вкус ничего — травяной чай. Отставив свою кружку в сторону, я почувствовала, как сразу же стали тяжелеть веки, и уже с трудом удавалось держать глаза открытыми. Вот так скорость! Старик, заметив нашу сонливость, потянул нас с Тэвазом с бревна и уложил на пол. Сам же и повернул нас друг к другу лицом, напомнив, чтоб мы обнялись крепко-накрепко. Тэваз притянул меня к себе, крепко прижал. Я тоже сомкнула пальцы замком у него на спине. Расслабилась в кольце рук любимого и закрыла глаза. Чувствовала, как проваливаюсь в сон. На душе было абсолютно спокойно, никакого страха или других негативных эмоций. Я словно парила в темноте, летела сквозь неё и наслаждалась этим чувством полёта. Я знала, что Тэваз рядом, я ощущала его присутствие своим телом и каким-то осознанием, что он здесь, хоть я его и не вижу. Я и себя-то не видела, просто ощущала и парила, парила, парила в этой успокоительной темноте, как вдруг почувствовала, как что-то твёрдое — скорее всего некая тонкая деревянная палка — больно ударило меня по мягкому месту. Следом за этим раздался недовольный голос знакомого старика:

— Я тебе что сказал представлять, дура? Я сказал чётко: представлять то место, куда хочешь попасть!

Сосредоточившись, я представила перед собой двор родительского дома. Сейчас, в мае, там уже всё зелено, у мамы наверняка зацвели цветы в саду. Я представляла, будто сижу прямо попой на каменной плитке, которой вымощен наш двор, всё так же обнимая Тэваза, а у него за спиной я словно вижу родительский дом, в котором прошло моё детство. Картинка была настолько реальная, что, казалось, даже воздух я вдыхаю уже совсем не тот, что раньше. Этот был напоен ароматами роз, которыми так щедро усажен мамин сад. Я увидела, как из дома выбегает моя мамочка и спешит ко мне с кухонным полотенцем в руках. Она поменяла причёску! Решила отрастить волосы? Мама кинулась обнимать меня и стегать полотенцем, оторвав от Тэваза. Ощущения от этого были тоже настолько реальными, что я поняла — это уже не сон. Мы дома! И это моя мама кричит и плачет от радости, что со мной всё в порядке, и от расстройства, что её непутёвая дочь, исчезнувшая в неизвестном направлении, за долгие месяцы хоть бы раз позвонила. А они-то с отцом уже и в розыск подавали и чуть ли не без вести пропавшей меня объявили. Я вжимала голову в плечи, когда мне доставалось полотенцем, но продолжала улыбаться и на каждое мамино восклицание говорить:

— Мамочка! Я так тебя люблю! Я так за тобой соскучилась!

Тут она переключилась на Тэваза:

— А ну, отвечай, негодник, это ты её подбил исчезнуть, ни слова не сказав? Ты? Ах, ты ж, дать бы тебе по одному месту! — с этими словами мама отвесила Тэвазу смачную затрещину по затылку.

Я на миг испугалась агрессивной реакции оборотня, которая, как мне казалось, должна последовать. Но тут же поняла, что в этот самый миг полюбила его ещё сильнее, если такое вообще возможно. Потому что вместо того, чтобы ответить моей маме такой же грубостью, вскочить на ноги, потирая затылок, с вопросом «за что?», а потом поднять, целуя в губы меня, и кинуться расцеловывать, широко улыбаясь, в обе щеки мою маму, может только тот, кто любит меня всем сердцем.