Нам здесь не место

Крошка

В маленьком товарном вагоне воняет мочой, дерьмом и потом. Даже с открытой дверью воздух тут густ и неподвижен. От жара наших тел запахи делаются еще острее, и из-за них у меня в животе все сжимается. Я слышу, как кто-то блюет, и к уже имеющемуся букету добавляется кислый душок рвоты.

Мне хочется опустить веки, уснуть, но стоит закрыть глаза, как перед моим мысленным взором начинают мелькать лица тех, кто едет на этом поезде; я словно вижу их жизни и то, от чего они бегут. Вижу не приносящие урожая фермы и семьи, которым нечего есть. Вижу тех, над кем занесен нож, вижу деньги, переходящие из рук в руки. Вижу кровь и ощущаю запах страха. Слышу угрозы и чувствую глубокое отчаяние. Поэтому я держу глаза открытыми.

Если часами смотреть в темноту, нетрудно сосредоточиться на звуках, которые раздаются вокруг. Но в основном ты слышишь свой собственный внутренний голос, который почти не умолкает. Он твердит, что тебе суждено умереть, что твоя судьба предрешена и избежать ее невозможно, что твое тело слишком слабо для таких испытаний. Этот голос уговаривает тебя уступить, сдаться.

Но есть и другой голос, который исходит откуда-то из недр живота. И он говорит: «Ты заслуживаешь того, чтобы жить. Посмотри, что ты делаешь, на что едешь, — и все лишь ради того, чтобы получить шанс».

Ты цепляешься за этот голос, заставляя его звучать все громче и громче, пока он не заполняет тебя целиком. Ты вслушиваешься в него, потому что знаешь: в дороге он может умолкнуть, утонуть среди других голосов и шума поезда. И тогда приходится искать его в себе.

И ты снова и снова находишь этот голос.

А потом опять теряешь его.

Вот так на протяжении всего этого пути ты играешь в эту игру, глядя, как редеет тьма, как восходит солнце и небо, словно по волшебству, начинает светлеть.

Я смотрю на парня с девушкой, которые помогли нам. Она уснула. А он не спит и наблюдает, как снаружи загорается день. Когда первые лучи солнца освещают его лицо, на нем можно прочесть затаенные надежды и мечты. И в этот миг я словно улавливаю его мысли о том, чтобы благополучно довезти девушку до места, о том, как они поженятся и как у них появятся дети, — нужно лишь суметь добраться туда, где безопасно.

Парень переводит взгляд на меня, и я отворачиваюсь.

Поезд скрежещет. Веки Чико подрагивают. Я кладу его голову себе на колени, стараясь уберечь от резких толчков, сопровождающих эти звуки.

За открытой дверью мелькают деревья и обветшалые строения. Многие люди в вагоне проснулись, и сейчас, при свете дня, я вижу, что нас даже больше, чем я предполагала. Может, сотня с лишним, и это еще не считая маленьких детей, которых людское море словно проглотило: я не вижу их, но слышу, как они плачут и просят есть. Кто-то из сидящих у двери кричит, что мы уже в Икстепеке, а через некоторое время сообщает, что сортировочная станция уже близко. В поле зрения появляются стоящие отдельно уродливые складские здания. Состав с грохотом въезжает на территорию сортировочной и останавливается.

Те, кто ехал с нами, начинают выбираться наружу. Когда они оказываются на солнце, я вижу, что всех их покрывает пыль или какая-то взвесь, оставшаяся от груза, который раньше везли в нашем вагоне. Люди как будто присыпаны пеплом. А еще они напоминают мертвецов.

Я смотрю на свою одежду, руки и понимаю, что со мной та же история.

Парень, который нас выручал, помогает своей подруге выбраться из вагона, а мы с Пульгой поднимаем Чико.

— Давай пойдем за ними, — шепчет мне Пульга и кивает в их сторону. — Этот парень явно знает, что к чему.

Я киваю, и мы торопимся к выходу, поддерживая Чико. Тот проснулся, но вид у него ошалелый, он держится за голову и виснет на нас. Яркое солнце слепит глаза, и Чико прикрывает их ладонью. Вокруг, спотыкаясь и озираясь по сторонам, ковыляют люди, среди которых Пульга отыскивает знакомую нам пару.

— Даже не надейтесь, hermanos, братишки, — говорит парень, когда видит, что мы пристраиваемся за ними. — Моя девушки может испытывать к вам слабость, но ходить за нами нечего. Я вам, черт побери, не проводник. И отвечать за вашу троицу не желаю.

Я смотрю на его девушку, которая напоминает мне Летицию, какой та была несколько лет назад. Она красивая, несмотря на грязь, пыль и жарищу. Девушка смотрит на нас сочувственно, но молчит.

— Ну ладно тебе, — просит парня Пульга, — мы вам не помешаем. Обещаю. И под ногами путаться не будем.

Чико неожиданно падает, будто у него отказали ноги, и садится прямо в грязь.

— Чико, — говорю я, наклоняясь к нему. — Чико, вставай. Надо идти.

— Тсс… — Парень прижимает палец к губам. — Я не хочу знать его имени. И твоего. И твоего тоже, — обращается он к каждому из нас по очереди.

— Пожалуйста, — умоляет Пульга, глядя то на парня, то на девушку.

Парень глубоко вздыхает.

— Я повторять не буду, поэтому слушай внимательно, о’кей? — Он кладет руку Пульге на плечо: — Твой брат не может ехать дальше в таком состоянии.

— Но нам надо… — начинает Пульга.

Однако я знаю, что парень прав: Чико действительно не может продолжать путь.

— Я сказал, слушай, — перебивает парень. — Ему нужно несколько дней отлежаться. Он не сможет бежать, чтобы залезть на поезд. И трястись часами на крыше не сможет.

Кожа у Чико бледная, с каким-то серым оттенком. Он сидит рядом и слушает нас, но в его глазах все та же странная пустота.

— Ты же в норме, правда, Чико? — говорит Пульга. — Сможешь ехать дальше? Скажи ему, что да, — просит он, показывая на парня.

Чико кивает.

— Ага, ага, это просто из-за солнца, оно слишком яркое. — Он хватается за голову. — Башка раскалывается.

— Пульга… — начинаю я, понимая, что парень ни за что не разрешит нам следовать за ними и дальше и что Чико нуждается в помощи.

— Он сможет ехать, — настаивает Пульга, как, бывало, в детстве уговаривал маму, когда ему чего-то хотелось. — А отдохнет прямо тут, пока мы будем ждать отхода поезда. — Он машет рукой в сторону стоящего на путях состава. — Нужно сесть на него, чтобы добраться… погоди… — Он рывком передвигает рюкзак вперед и роется там в поисках блокнота.

Парень смотрит на Пульгу долгим взглядом, а потом показывает на путь по соседству с тем, на который прибыл наш товарняк.

— Вам нужен поезд, который отправится с того пути, — произносит он. — Он пойдет в Матиас-Ромеро. Вот на него тебе и надо. — Парень вздыхает. — Просто держитесь всех остальных, пока не доберетесь до Лечерии, ясно? А потом придется решить, какой маршрут… ладно, парень, забудь. Неужели я вам все это объясняю? Вы могли бы сами сообразить, что такие вещи надо выяснять заранее.

— Я выяснял, — вспыхивает Пульга, поднимая вверх свой блокнот. — Я изучал карты и слушал рассказы.

Парень смеется.

— Стоп. Именно поэтому я не могу тебе помочь. Ты же понимаешь, что у вас ничего не получится, правда? В этот раз точно, даже с этими твоими заметками. С первой попытки никогда не выходит. Вначале приходится вляпываться во всякое дерьмо и делать кучу ошибок. А потом уже пробовать снова. Черт, парень, да у меня это уже четвертая попытка! И я чуть не умер в первых трех. Думаешь, я так старался, чтобы помочь тебе? Нет, это ради меня и моей девушки. Дошло? Ради того, чтобы мы с ней добрались в Штаты. Я не могу больше ни с кем нянчиться. — Он поворачивается к своей спутнице.

Ее глаза полны слез.

— Так, отлично, теперь вы ее расстроили, — качает головой парень и смотрит на нас. Потом переводит взгляд с Пульги на меня. — Слушай, дальше по этой дороге есть шелтер. Большинство людей о нем не знают, туда в основном идут те, кому приходится вернуться или кто не может сразу ехать дальше. — Он смотрит на нас. — Вам, пацаны, нужно передохнуть. Так что топайте вдоль путей, но держите глаза открытыми. Меньше чем через километр уввдите маленький голубой домик — там вам помогут. Впишетесь туда на несколько дней, потом вернетесь сюда и сядете на следующий поезд. Дошло? Ну и всё. Больше я ничем не могу вам помочь.

— Ну пожалуйста, парень! Пожалуйста… — просит Пульга.

Я смотрю в его умоляющее лицо и, клянусь, чувствую страх в его сердце. Его напугала прошлая ночь. Может, он боится, что мы умрем, если остановимся.

И возможно, он прав.

— Слушай внимательно, браток, и лучше просто поверь мне. Я предлагаю вам самый подходящий вариант. Пусть вашего hermanito, младшего брата, осмотрят и подлечат, о’кей?

Он поворачивается к нам спиной, берет за руку свою девушку и ведет ее к другому поезду на соседнем пути. На ходу она оглядывается, но парень не смотрит назад.

— Простите меня, — шепчет Чико, крепко зажмурившись. — Это я виноват. Простите…

Пульга мотает головой.

— Забудь, — говорит он, но голос у него напряженный, сердитый.

Чико начинает плакать, и я вижу, как Пульга крепче сжимает губы, будто боится, как бы с них не сорвались какие-то ужасные слова.

— Идем, — прошу я, ласково касаясь руки Чико. — Доберемся туда, где ты сможешь отдохнуть и прийти в себя, ладно?

Я веду его вдоль путей, но не туда, куда идут все остальные, а в противоположную сторону — назад. Больше никто не идет в этом направлении. Пульга каждые несколько шагов оглядывается, словно надеясь, что парень передумал. Он качает головой, наверное, думает, что мы совершаем какую-то страшную ошибку.

Наконец он подхватывает Чико с другой стороны и помогает мне его вести. Чико уже выглядит как полутруп, на него просто страшно смотреть. Его глаза кажутся пустыми. Мы, наверное, выглядим так, что все думают, будто мы сдались и возвращаемся к мамочкам.

— Все нормально? — спрашиваю я его.

Он кивает, потом, пошатнувшись, крепче сжимает голову.

— Мы скоро будем на месте, Чикито, — говорю я, а он внезапно сгибается пополам от рвотных позывов.

Я глажу его по спине, Пока он содрогается.

— Эй… эй, Чико. Все нормально. С тобой все будет хорошо, — бросается к нему Пульга.

Я стараюсь не поддаваться панике и твержу себе, что у Чико просто обезвоживание. Или из-за яркого солнца он все видит искаженным, и от этого его тошнит.

— С тобой все будет хорошо, — повторяет Пульга, пока мы помогаем ему выпрямиться и ведем к шелтеру.

— Не волнуйся, Чико, — говорю я, и на этом все слова у меня кончаются.

Шелтер не слишком далеко, но Чико с каждой секундой слабеет, и поэтому кажется, будто мы целую вечность бредем сквозь густые высохшие травы по изнурительной жаре. Мы замечаем дом только потому, что нам сказал о нем парень. Голубая краска выцвела, став практически белой, и здания почти не видно в высокой траве. Я начинаю сомневаться, есть ли там вообще кто-нибудь, и меня накрывает очередная волна паники.

Домишко выгладит так, будто вот-вот развалится, но когда мы подходим ближе, я замечаю, что перед ним сидит несколько человек. А потом оттуда, едва заметив нас, в нашу сторону со всех ног бросается какая-то женщина.

— Что случилось? — спрашивает она, окинув Чико взглядом.

— Он сильно ударился, когда прыгал с поезда, — говорю я.

Женщина осматривает Чико, словно пытаясь понять, все ли части тела у него на месте.

— Идемте. Его надо усадить.

Отодвинув нас с Пульгой в сторону, она уверенно подхватывает Чико и помогает ему проделать остаток пути.