Преданность

ЭЛЕН

На этой неделе Тео вызывала к себе медсестра.

Назавтра после осмотра она предложила мне выпить вместе кофе и побеседовать. В обеденный перерыв она поднялась к нам в учительскую. Подробно пересказала свою встречу с Тео. Она говорила со мной так, как будто я сама не здорова, словно кто-то предупредил ее, что со мной надо обходиться осторожно, не нервировать лишний раз.

Для начала она объяснила Тео, что некоторые учителя обеспокоены его постоянно усталым видом. Она узнала, что иногда он засыпает во время уроков. Что ему трудно сконцентрироваться и работать.

Она спросила его, что происходит, как он себя чувствует.

Мальчик спросил, кто это нажаловался: не я ли? Она ответила, что никто ей не жаловался, и повторила, что преподаватели обеспокоены, он выглядит очень усталым, надо проверить, все ли у него в порядке со здоровьем. И больше ничего.

Он немного расслабился.

Он сказал ей, что плохо спит или, вернее, просыпается среди ночи. Несколько раз заверил ее, что не сидит ни с планшетом, ни с игровой приставкой, ну разве что изредка. Она попыталась узнать про семью, но ничего не добилась. Мать работает в администрации крупной фармацевтической фирмы, отец — программист, системный администратор. После того как развелись, воспитывают ребенка по очереди, эта система действует уже много лет. Она спросила, какие у него отношения с родителями, он ответил без особого энтузиазма, но и без запинки: нормальные отношения.

Честно говоря, он показался ей озабоченным, встревоженным, он словно чего-то боится. Но тревожность вполне можно объяснить самой ситуацией, поскольку из класса вызвали его одного. Она предложила осмотреть его и прослушать легкие, мол, недосып иногда приводит к задержке роста и развития, — он не стал возражать.

На теле никаких подозрительных следов не обнаружилось. Кожные покровы гладкие, чистые, без травм и синяков. Ни единой царапины или шрама. Вес и рост слегка отстают от возрастной нормы, но бить тревогу не с чего.

Она написала записку для матери и вручила ее Тео.

В записке она обращала внимание на сонливость во время уроков и рекомендовала обратиться к терапевту по поводу нарушения сна.

Она сказала Тео, что он может в любой момент прийти к ней в кабинет и, если чувствует, что устал, полежать, отдохнуть в перерывах между уроками.

Она свою работу сделала, тут не придерешься. Строго по регламенту учебного заведения. И вдобавок пообещала и дальше относиться к этому ученику с повышенным вниманием. И вернулась к себе, в свой стерильный кабинет, выложенный сверкающим кафелем, в пространство, закрытое со всех сторон. А я осталась в учительской — все как-то было не встать. Я сидела спиной к двери, передо мной лежала стопка работ и пластиковый стаканчик с остывающим на донышке кофе — не было сил допить. Я сказала себе: вставай, пора домой. Уроки мои закончились. Я чувствовала, что на меня накатывает: со дна души поднимается зловонная, грязная, стоячая жижа. Черный паводок воспоминаний всплывал сначала звуками: икота и судорожное урчание старого холодильника, звуковые всплески телевизора, хохот, одобрительные замечания, аплодисменты, — потом возникали образы: желтые прокуренные занавески, колченогие стулья, обшарпанные безделушки.

В этой комнате все какое-то битое, старое, неисправное, зато в телевизоре крутится колесо фортуны, и всем весело: «Угадываем первое слово»; «Выбираю букву А!», «Второе предложение — буква Н», «Счастье переменчиво, желаю вам удачи в следующей игре!».

У нас с отцом — своя игра, она идет одновременно с игрой на первом канале и начинается без предупреждения и без повода, когда я сижу и рисую или делаю уроки. Первый вопрос несется по воздуху вестником пытки: «Вот ты, Элен, у нас шибко умная, все знаешь, а в каком году изобрели гильотину?»

Мне восемь лет, мне одиннадцать, мне тринадцать, я сижу на том же месте за кухонным столом, сложив руки на клеенке. Отец вернулся домой пораньше, сочиняет загадки для дочки-отличницы, много она о себе возомнила. Всё книжки читает, решила стать учительницей! Его-то самого из школы выгнали, ему это как плевок в душу. Раз она такая умная, зададим-ка мы ей пару вопросов, посмотрим, чего она там начиталась.

Неверный ответ: подзатыльник. Вторая ошибка: затрещина.

Третий неправильный ответ: он выбивает из-под меня табуретку, я падаю.

Четвертая ошибка: я лежу на полу, он пинает меня.

В каком году Жанна д’Арк причислена к лику святых?

В каком году Карл Мартелл победил в битве при Пуатье?

Иногда вопросы те же, что и в телеигре, иногда — другие. Правила все время меняются.

Я собираюсь с мыслями, это непросто: колесо крутится, музыка играет так громко! «Крутите ручку, Розалина, браво, вы не теряли времени даром, ха-ха-ха, теперь вам надо угадать поговорку, да, слушайте внимательно, Розалина!» Я лежу на полу и, как всегда, не имею права встать, теперь я не ищу ответы, а пытаюсь угадать, куда придется следующий удар. «Поговорка была: „Гадать на кофейной гуще", — очень жаль, Розалина, вы не угадали». Я никогда не плачу.

Теперь искать ответы нет никакого смысла, он бьет меня ногами, я прикрываю голову, корчусь на кафеле и пытаюсь увернуться, от ударов в живот перехватывает дыхание, ботинки у отца прочные, с закругленным носком, отец носит рабочую защитную обувь даже теперь, когда работает не в цеху, а за стеклом конторки. «Значит, выбираете кольцо с сапфирами и бриллиантами? Розалина, мы дарим вам его вместе с международным сертификатом, подтверждающим подлинность камней, — стоимость кольца 9900 франков! И значит, несмотря на поражение, вы уносите с собой великолепные подарки».

Мне четырнадцать лет, я еще лежу на полу, когда входит мать; я, наверное, потеряла сознание на несколько секунд или минут. Когда я все-таки поднимаюсь, у меня между ног течет кровь, ползет алой змейкой по икре и уходит в носок. Мать спрашивает: «Месячные?» Я говорю: «Нет».

Несколько недель спустя я сижу на уроке математики, низ живота разрывается от боли, мне трудно вдохнуть и не застонать; преподаватель замечает, что я его не слушаю. Он просит повторить, что только что было сказано, — я не могу. Стены вокруг меня кружатся быстрее, чем колесо фортуны, пол притягивает как магнит. Я даже не могу назвать тему урока. В досаде преподаватель выставляет меня из класса. В коридоре я теряю сознание.

В больнице у меня обнаруживается гнойное воспаление матки. Выглядит это чудовищно.

Говорю, что спрыгнула с багажника машины и стукнулась о бетонный поребрик, — я еще не знаю, что никогда не смогу иметь детей.

Мне семнадцать, я получаю школьный аттестат и уезжаю из дома. Незадолго до этого отец умер от рака, его медленная агония длилась два года, — два года передышки, когда не было ни вопросов, ни ударов, только пара затрещин, если я оказывалась в пределах досягаемости.

Теперь отец сам был повержен. Мать ухаживала за ним до конца.

Мне семнадцать, я еду учиться, я стану преподавателем, я не забуду ничего.