Между двумя мирами

— В курсе, — Петька поджал губы, а Фридрих, которому удалось-таки перевести, хмыкнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не заржать.

Дальнейшее я помню урывками. Отчетливо запомнилось лишь начало. Мы въехали в какой-то чахлый лесок, но, когда миновали его почти наполовину, колона почему-то начала останавливаться. Я невольно нахмурился, пытаясь определить причину остановки. В этот момент придорожные кусты раздвинулись и нам наперерез бросились какие-то мужики, одетые в тряпье. Вот только морды у них бритые были и этот диссонанс резанул, и не дал сориентироваться. Нападение произошло с центра колоны. Окружавшие нас гвардейцы тут же открыли огонь, не разбираясь, что это за морды такие, а с головы колоны уже разворачивали лошадей Михайлов, Трубецкой и остальные всадники, чтобы броситься нам на помощь. Совсем близко раздался выстрел, я резко обернулся, и увидел дымящийся пистоль в руке у Фридриха, после этого он, как и мы с Петькой, схватился за шпаги.

Вокруг звенела столкнувшаяся сталь, но смысл этой нелепой атаки дошел до нас слишком поздно. Пока одни с яростью берсеркеров, пережравших мухоморы, бросались на конвой, один проскользнул незаметно к карете.

Сильный грохот ворвался в уши, в голову, отразился от костей черепа где-то внутри, и наступила тишина. Тишина была такая странная звенящая, я даже не сразу понял, что это не тишина звенит, а звон этот рождается в моей голове и в поврежденном ухе. Почему-то мне казалось, что взрыв должен был быть громче. И лишь спустя секунду я понял, что получил контузию и слегка оглох на одно ухо. Боли не было, просто все плыло перед глазами, а по щеке текло что-то горячее. Протянув руку, я дотронулся до этих потеков и поднес пальцы к глазам, они все были перепачканы кровью.

Я находился от эпицентра, который находился почти в карете, довольно далеко, да еще и с другой стороны. Все для меня замедлилось, взрывная волна, налетевшая на нас и сбившая с ног лошадей, действовала, как в замедленной съемке. Я и сам, словно сквозь кисель пробирался, когда пытался вытащить ноги из стремян и соскочить с заваливавшегося на бок Цезаря. Ноги вытащить мне удалось, а вот соскочить я не успел, но и то хлеб, потому что, останься я в седле, вскочивший на ноги, перепуганный конь просто потащил бы меня за собой по земле, как вон того гвардейца, все тело которого напоминает решето от пробившей его картечи, вырвавшейся из взорванной бомбы.

Глядя вслед убегающему Цезарю, я не мог не думать с облегчением, что конь, кажется, не пострадал. В ушах усиливался звон, сквозь который пробивались лишь обрывки чьих-то криков.

—… сударь!… лексеевич!… жив? — перевернувшись на живот, я поднялся на колени, проклиная жутко неудобный наряд, который был на мне надет.

— Тише, тише, я здесь, — свой голос звучал для мнея на порядок громче. Мой взгляд метался по земле, ища Петьку и Фридриха. Вот два убитых гвардейца, вот террорист недоделанный — тварь поскудная, в груди у этого ублюдка дыра, видимо, из пистоля получил напоследок, дверь кареты открыта, рука… о, пальцы дрогнули. Что? Рука? Сфокусировавшись, увидел два перстня, очень знакомых перстня. Один и сапфиром, второй — печатка, ну, это понятно, он им свою личную почту запечатывает, вон, даже потек воска остался, надо сказать, чтобы отскоблил…

—… сударь!… лексеевич! — а почему тут дверь, мы же с другой стороны были. Я что же перепутал направление и пополз не в ту сторону?

—… сударь. Слава Богу, — передо мной упал на колени Репнин, бросив взгляд в карету, он стиснул зубы, и снова повернулся ко мне. — Встать сможешь? Али понести тебя?

— Смогу, — его голос звучал как сквозь вату, но хотя бы слова больше не пропадали. Свой голос все еще продолжал звучать в черепушке набатом. Во рту противно от солоноватого привкуса крови. Репнин очень осторожно, словно ребенку помогал мне подниматься, предварительно ощупывая каждый сантиметр тела. Когда я принял вертикальное положение, меня сразу повело в сторону, а звон в ушах снова усилился. Репнин тут же перехватил меня за талию, притянув к себе, заставив закинуть руку ему на плечо. — Петька? — говорить много я пока не мог, поэтому вопросы задавал односложно, но Репнин меня уже понимал с полуслова.

— Жив, все к тебе рвался, насилу удержали. Вроде ничего с ним не произошло страшного, ушибов много, да с лошади соскочить успел, но повело и мордой о землю шмякнулся. Сейчас клык один верхний шатается. Не знаю выпадет али приживется еще. Фридрих тоже жив. Ногу он сломал. Бидлоо лубки наложил и велел лежать. А сам побежал тебя искать. Мы все побежали, когда Цезаря без седока увидели.

— Миних? — я понимаю, дурацкий вопрос. Я и сам уже догадался, что вывесевшаяся из кареты рука и то, что никто не спешит на помощь, означает только одно. Только одно, твою мать! Я знал это, но я хотел услышать.

— Государь, Петр Алексеевич, — Репнин вздохнул и крепче прижал к себе. — Ну, ты же сам все видел.

И тут меня прорвало. Я уткнулся в шею Репнина и всхлипнул, раз, другой… а потом уже не мог остановить злых слез, чувствуя, как тело сотрясается от рыданий, а Репнину становится неудобно меня держать. Он остановился и так и стоял, похлопывая меня по спине, позволяя бить себя кулаком в грудь. И сам только повторял как заведенный.

— Все наладится, государь, все обязательно наладится.

Странно, но, когда моя истерика пошла на убыль, мне стало легче на физическом уровне. Во всяком случае, я смог идти сам, лишь опираясь на Репнина, а не висеть на нем, позволяя себя тащить. Только вот ухо заболело. Так стрелять начало, что тут уж подумаешь, что лучше бы не слышал я на него ничего, чем так мучится.

Пока Бидлоо носился вокруг меня как курица над цыпленком, только что крыльями не хлопал, ну еще бы впервые по-настоящему больного императора увидел, как тут не переполошиться. Когда голова была плотно упакована в бинты, как в тюрбан, а в ухо вставлена корпия с какой-то вонючей мазью, я отмахнулся от Бидлоо, послав того за тростью. С ногами у меня было все нормально, но общая слабость, сохранялась, все-таки контузило меня порядочно, и чтобы ходить уверенно, я и потребовал трость. Так как количество раненных было довольно приличным, включая и императора, было решено остановиться прямо здесь на лесной дороге, послав курьера в Петербург за каретами. Трупы только убрали. Погибло трое гвардейцев, те, кто находил ближе всех к взрыву, кучер, и Миних. Самое странное, что пара лошадей, запряженных в карету, не пострадала. Они даже не слишком поняли, что произошло: на глазах у них были шоры, частично прикрывающие уши, чтобы не понесли в случае чего. Всех погибших пока уложили на наспех сколоченные носилки, чтобы тела не скрючило в той же карете, когда пойдет окоченение. Тела нападающих я велел не в коем случае не трогать и привезти в Петербург в целости и сохранности, сразу поместив в ледник. Еще мало кто знал, что тела могут о многом рассказать, да и я не слишком разбирался в этом, но у меня был опыт начала криминалистики, небольшой курс которой нам читали в университете, да уймы прочитанных детективов. Ничего вместе с Ушаковым и Радищевым начнем новую веху в расследованиях создавать. Правда, повод для этого… Я сжал кулаки. Они ответят мне за это, кем бы в итоге не оказались.

Первым я навестил Петьку, который сразу же затребовал себе такую же трость как у меня и рванул меня сопровождать. Мы с ним в этот момент были как братья — в одинаковых тюрбанах от бинтов.

Я подошел к Михайлову, который сидел на поваленном дереве, который и послужил причиной остановки, самой банальной, но работающей во все времена.

— Рассказывай, — мой голос все еще звучал глухо, частично из-за контузии, частично из-за пережитой истерики. Все видели мою опухшую рожу, но деликатно отводили глаза, показывая, что все нормально, никто ничего не видит. Правильно, мужчины же не плачут. Какой идиот это придумал?

— Дозорные сообщили, что какой-то малочисленный сброд по кустам шныряет. Я охрану перестроил… не думал, что такое может случиться, — он замолчал, я же смотрел в одну точку. Никто не думал, что такое может произойти. Я тоже не думал. Потому что знал, что бомбы позже изобрели? Идиот. Есть порох, есть картечь, есть болванки, которыми артиллеристы швыряются. То, что бомбы не использовались — не значит, что их так трудно было изготовить и применить. — Христофор Антонович успел выстрелить в гниду эту, и он не в карету забросил свою бомбу, как хотел, я упал вместе с ней, и она рванула почитай сразу. Ну и Христофора Антоновича сразу наглухо, и ребят тоже. Только вот на тебя, государь, Петр Алексеевич, эта засада была устроена. Только супостаты не знали, что на Цезаре ты ехать будешь, да и как выглядишь — не знали, потому что даже не бежали в твою сторону.

— С чего ты взял? — я нахмурился. Если засада была на меня, то возникали вопросы к исполнителям. Они что, совсем идиоты? Куда-то переться даже не выяснив, как выглядит объект?

— Он удивился слишком, Христофора Антоновича увидев, аж отпрянул от кареты и озираться начал, но потом все равно решил в кареты бомбу зашвырнуть, фитиль-то уже догорал, чтобы, значит, самому не взорваться. Так что точно не Миниха так страшно порешить хотели.

— Не знаю, Кузьма Алексеевич, может и на Миниха, перед какими-то подлыми событиями решили нашу армию обезглавить, — я покачал головой. — Думать надо, да Ушакова сюда тащить. А себя не кори, все ты правильно сделал. Только такого предугадать не мог. Сейчас можешь, так что в следующий раз будешь уже настороже, — у Михайлова лицо вытянулось, когда я о следующем разе сказал. Ничего, поживем-увидим, а сейчас нужно Фридриха навестить, ведь может это вообще его папашу учудил, чтобы окончательно от наследника избавиться.