Между двумя мирами

Глава 20

Когда наш отряд пересек границу с Россией, точнее, уже бывшую границу, которая отодвинулась прилично так на запад, осталось лишь утрясти небольшие формальности, то мы попали в снежную бурю. Дороги прилично так замело снегом, и наше путешествие затянулось. Но вот, когда мы доехал до Новгорода, то от него дорога была расчищена. Более того, как оказалось, почтовые станции начали попадаться гораздо чаще, стали они больше, и могли предоставить путникам много всего дополнительного, не только смену лошадей. На станциях можно было поесть, отдохнуть и даже переночевать, если в дороге застала непогода. Стоило все это удовольствие, скажем так, не дешево, так ведь и не крестьяне путешествовать отправлялись. А также участки дороги были поделены от станции к станции, и каждый день специальные рабочие дорог отправлялись в путь до соседней станции, параллельно расчищая дорогу, если это было необходимо. Группы двигались навстречу друг другу, а потом расходились, встретившись посредине. Похоже, Черкасский решил раскрутить полностью монополизированную государством почту по полной. Ну, не зря он является богатейшим человеком Российской империи. Деловая жилка, хватка, и весомое положение в обществе, превращают моего канцлера в некое подобие царя Мидаса, и это меня несказанно радует, что вместе с многочисленными расходами, он ищет возможность превратить эти расходы в полноценный доход.

На одной из этих станций, где мы решили остановиться, чтобы дать лошадям отдых, нас обслуживал сам управляющий, который меня не узнал, но знатных господ почуял, наверное, за версту. Кроме вкусного обеда, я решил разжиться самыми новыми сплетнями и жестом указал управляющему на место за столом.

— Я вижу, что посетители иногда расплачиваются какими-то бумажками, — я кивнул на бумажные ассигнации, которые в это время нес слуга, обслуживающий посетителей в зале. — Что это?

— О, вы не знаете? Издалека едите? — управляющий всплеснул руками.

— Из Польши, войска на зимовку встали, а мы у генерала Салтыкова на побывку выпросились, — я пил горячий сбитень под сдержанные всхлипывания Петьки, который мужественно пытался не заржать в голос. — Так что это? Какие-то долговые обязательства?

— Это государственные ассигнации, — покачал головой управляющий. — Ими сейчас часто путешественники расплачиваются, возить их дюже удобно. Удобней, чем золото и серебро, да и прятать лучше. Вдруг тати какие по дороге шнырять надумают? Вы кушать-то что будите? У нас даже есть царское блюдо, запеченный картофель, — понизив голос заговорщицки поведал управляющий. — Говорят, что сам государь Петр Алексеевич в обязательном порядке его употребляет, и поэтому бешенный успех у дам имеет. Вот давеча невеста его прибыла из самой Франции. Так к государю прикипела, что не выдержало сердечко девичье разлуки, решила хоть при бабке государя в монастыре Новодевичьем, зато близко от милого.

— И конечно, ежели бы царь картоху не жрал, то и невесту пришлось бы силой из Франции везти, — философски заметил Митька, мы же с Петькой переглянулись и все-таки заржали. Управляющий смотрел с укоризной, я же махнул рукой.

— Неси. Хочу, как государь стать, чтобы девки сами за мной бегали, и из дальних мест приезжали. Да, когда принесешь, расскажешь, что за столбы вдоль дороги понаставили.

— А вот тут я, твоя милость, сам не ведаю. Брюс тут чего-то колдует, не зря его колдуном-чернокнижником кличут. С каким-то ученым мужем иноземным все вокруг энтих столбов ходют, да в каких-то бумагах что-то отмечают. Веревки какие-то по столбам тянут. Так тепереча дорожные должны не только за самой дорогой следить, но и за веревками энтими. Чтобы нигде не провисли, нигде, упас Господь, не оборвались. А на каждой станции по три новых служащих добавилось. Кто сидит и ждет, ежели рабочие про обрыв весть принесут, а кто какую-то машину, стучащую, настраивают. Говорят, что скоро сообщения можно будет быстро передавать от одной станции к другой.

Неужели у них получилось? Вот это действительно шикарная новость. Я даже глаза закрыл от нахлынувших чувств. Молодцы. Картоха же оказалась выше всех похвал. Я, когда уезжал, еще и серебрушку сверху накинул, сказав, что, поев сие блюдо, действительно себя царем почувствовал.

Оказавшись в Москве и немного отдохнув, приведя себя в порядок, первое, что я сделал, это бросился искать Брюса. Нашелся он в своем училище, где отроки как раз на уроке немецкого языка присутствовали. В этом году был набран только один класс. Крестьяне еще толком не прочухали что к чему, поэтому и сильного энтузиазма не наблюдалось. Брюс сразу же задавать вопросы по телеграфу не позволил, а потащил показывать свое хозяйство. Во время этого не запланированного визита я до смерти напугал учителя немецкого языка, худощавого немца из Немецкой слободы, и вызвав просто невероятное возбуждение у учащихся. Чтобы не стоять столбом, я задал несколько легких вопросов ученикам по-немецки, и, выслушав немного неуверенные, но, тем не менее, правильные ответы, похвалил и ребят, и учителя, который едва в обморок не свалился. Решив, что хорошего понемногу, я посмотрел на туалетные комнаты, уточнил насчет водонапорных башен, которых пока на всю Москву не хватало, но работы велись почти до самых морозов и планируются продолжиться на следующий год. И только после этого потащил Брюса в его кабинет, показывать и рассказывать мне, что у них в итоге получилось.

В общем-то, почти все совпадало с моими представлениями о телеграфных станциях, кроме одного — расположение как самих столбов, так и принимающих станций. Еще когда мы подъезжали к Москве, эти расположения показались мне странными. Повертев в руках схематический набросок, потому что карты и чертежи находили в лаборатории при мануфактуре, я просто отложил рисунок в сторону и прямо спросил у Брюса.

— Что вы использовали в качестве основы, для расположения основных узлов?

— Сечение Фибоначчи, государь, — с готовностью ответил Брюс. — Мы решили, что подобное положение будет оптимальным, потому что…

— Потому что через один они будут находиться на одинаковом расстояние друг от друга. А между ними встанут вспомогательные стабилизирующие сигнал узлы, — пробормотал я, прикрыв глаза. — Это странно, но может сработать. Продолжайте. Когда хотите провести первые испытания?

— После святочной недели, государь, Петр Алексеевич. Если все пойдет как надо, то в самой Москве, и до Новгорода, включая стоящие по ходу городки и крупные села, уже к маю месяцу появится стабильная связь.

— Это самая хорошая новость за последнее время. Благодарю за службу, Яков Вилимович, ежели все получится, и твой племянник способствует этому, то не сомневайся, вас всех ждет награда. А племянник сможет уже не бояться за свое будущее, потому как прощен будет по всем статьям, — с чувством пообещал я.

— Не за награды мы стараемся, государь, Петр Алексеевич, а лишь неизведанное, что станет в итоге нам доступно, будит лихорадку познания. То, что ты затеял — великая вещь и благое дело, и если оно удастся, то память о помощниках твоих скромных останется в веках, а что еще нужно?

— Награда. Еще нужна награда, чтобы радоваться сейчас, — я улыбаясь похлопал его по плечу и направился к двери. Тщеславие тщеславием, а подобные вещи нужно подкреплять материальными благами. Не слишком часто, а за действительно выдающиеся заслуги. Может премию какую учредить ежегодную? Ну а что, составим конкуренцию Нобелю?

Следующим моим визитом стал Новодевичий монастырь, куда меня… не пустили.

— Да как так-то? — я в сердцах пнул тяжелую дверь, оббитую полосами железа. — Эй, я вообще-то император Петр, открывайте!

— Мы прекрасно знаем, кто ты, государь, Петр Алексеевич, — мать Олимпиада лично вышла к воротам, утихомиривать слегка расстроенного царя. — Но сейчас нельзя войти сюда мужчине.

— Хорошо, а когда будет можно? — я смотрел на миловидное лицо и пытался понять, что побуждает женщин отречь все земное и стать монахинями.

— Я не могу сейчас ответ дать, государь.

— Я ведь могу заставить вас открыть мне двери, — помимо воли в моем голосе прозвучала неприкрытая угроза.

— Можешь, государь, — мать Олимпиада была сама кротость. — Но я буду молить Господа нашего, чтобы не допустил он падения твоего.

— Тьфу, ты, — я отвернулся, думал пару минут, затем снова повернулся к игумене. — Филиппа не ваша послушница. Она вполне может посещать светские мероприятия.

— Разумеется, — мать-игумена пожала плечами. — Ее высочество никто не держит здесь силой. Это ее решение не встречаться пока с тобой, государь, Петр Алексеевич.

— Вот это новость, — я раздраженно стукнул в дверь теперь уже кулаком. — Хорошо. Тогда передай моей невесте, мать Олимпиада, что приглашаю ее посетить ассамблею у князя Черкасского, которую он ежегодно проводит на свои именины. Она состоится через десять дней. Если она согласится, то я пришлю за ней карету, которая доставит ее обратно не позднее полуночи. Такие условия приемлемы?

— Думаю, что ответ будет положительный, все-таки ее высочество совсем молодая девушка, которой необходимы светские развлечения. Можешь присылать свою карету, государь, я уговорю ее, даже, если ее высочество поначалу будет отнекиваться.

— Замечательно, — я снова взглянул на ее лицо, светящееся белизной на фоне черных одеяний. — Можно задать личный вопрос? — она удивленно вскинула брови, и ответила.

— Конечно, что хотел ты знать, государь?

— Почему такая красивая женщина решила стать невестой христовой, а не осчастливить какого-нибудь смертного мужчину?

— Это очень личный вопрос, государь, — Олимпиада невольно нахмурилась, но потом неохотно добавила. — Ты же знаешь, государь, что я из Кутеинских монахинь буду. Это был полностью мой выбор и мое призвание. Никакая страшная мирская история не связана с моим постригом. Сюда я прибыла еще совсем молоденькой послушницей и не было ни одного дня, чтобы я пожалела о своем выборе.

— Понятно, наверное, так тоже бывает, — я вздохнул. — Через десять дней к семи часам после полудня прибудет карета за ее высочеством. — Развернувшись, я направился к ожидающим меня сопровождающим. Один из гвардейцев держал под уздцы Цезаря, нетерпеливо бьющего копытами. Вскочив в седло, я бросил Михайлову, который вызвался лично сопроводить меня во время моего мотания по городу, который уже начал меняться. Во всяком случае некоторые улицы стали шире, а дороги были относительно чистыми, дворники знали свою работу.

Следующие пару дней я не выходил никуда из Лефортово, несмотря на нытье Петьки о том, что я обещал пойти на ассамблею. На что я ему неизменно повторял, что ничего я не обещал, и вообще, если он хочет, то пускай идет, я же его подле себя веревками не привязываю. Он бурчал что-то неразборчивое, но оставался в Лефортово, посвятив себя своим голубятням, которые не успел довести до логического конца из-за этой внезапной войны.

Сегодняшним утром все шло кувырком с самого моего пробуждения. Началось все с того, что мне не подали мой положенный с утра кофе. Я старался ограничивать его потребление, но только не с утра. Утром без чашки этого ароматного напитка я попросту не мог проснуться. Но тут выяснилось, что кофе закончился, а те, кто отвечал за наличие продуктов на царской кухне только руками разводили, поглядывали друг на друга, да наперебой доказывали, что не понятно, как такая коллизия произошла, ведь еще с вечера все было проверено и мешок с зернами присутствовал на своем законном месте. И лишь сегодня утром хватились, а он куда-то волшебным образом исчез. Потом выяснилось, что никуда кофе не исчезал, просто какой-то новый холоп по незнанию сунул мешок со странными зернами не туда, где он обычно стоял. В общем, пока суть да дело, но кофе я получил, когда уже почти девять утра стукнуло.