Честное пионерское! Часть 1

Глава 12

Солнце грело мне затылок, грозило расплавить волосы. Порывы ветра не несли прохладу. Даже здесь, на высоте четвёртого этажа, я словно ощущал жар, идущий от раскалившегося к полудню асфальта. Я не прикасался к грязным перилам: берёг рубашку. Повернулся спиной к густой кроне тополя (подставил голову и спину под новые голубиные подарки). Смотрел на сидевшего в кресле на балконе старшего оперуполномоченного Верхнезаводского УВД, майора милиции Юрия Фёдоровича Каховского. Зоин отец помахивал журналом; ждал, когда я поясню свое внезапное и совсем не детское заявление.

— Дядя Юра, — сказал я, — вы что-нибудь слышали об ограблениях пенсионеров — тех, что на протяжении уже четвёртого месяца происходят в нашем районе города? Я понимаю, что это… немного не вашего уровня преступления… пока. Но коллеги наверняка при вас упоминали о них. Или о некоторых из них — потому что не все потерпевшие обратились в милицию. Юрий Фёдорович, я вам напомню. В этот вторник ограбили квартиру ветерана войны Григория Лежнева, проживающего по адресу улица Первомайская, дом двадцать пять, квартира одиннадцать. Это уже восьмой зарегистрированный подобный случай. Двадцать первого июля то же самое произошло…

Я неторопливо перечислил майору милиции восемь фамилий и адресов. Прекрасно их помнил: если уж что-то заучивал наизусть, то больше не забывал. А данные потерпевших от действий «Врача-убийцы» я зубрил несколько дней, когда готовил материал для своих роликов. Потому что не пользовался во время съёмок ни шпаргалками, но «бегущей строкой» — выдавал текст, глядя в объектив камеры (считал, что так мои слова прозвучат убедительней, произведут на зрителей «нужный» эффект). О деле фельдшера скорой помощи, которого милиционеры прозвали «Врачом-убийцей» я снимал подробный репортаж — прекрасно помнил все его детали.

— …Это фамилии и адреса тех, кто обратился в милицию, — сказал я. — Ещё двое потерпевших в ОВД не пошли: пожалели свои силы и нервы.

Юрий Фёдорович кашлянул — озадаченно.

— Мне-то об этих случаях известно, — сказал Каховский. — О некоторых. Пусть они и не по моему профилю. Но вот откуда о них знаешь ты?

— Дядя Юра…

Я вздрогнул, когда с крыши взлетел очередной голубь.

Обошлось.

— Юрий Фёдорович, — сказал я, — это не всё, что мне известно. Ещё я знаю, что во всех этих случаях преступления совершались по единой схеме. К пенсионерам приходила женщина в белом халате — невысокая, молодая, весёлая — сообщала старикам, что принесла выписки с результатами их анализов из поликлиники. Объявляла, что анализы плохие; устраивала обследование, измеряла артериальное давление. Диагностировала гипертензивный криз — предлагала снизить давление уколом. Старики соглашались — после укола засыпали. А добрая женщина в белом халате обворовывала их квартиры — выносила даже продукты из холодильника.

Я посмотрел Каховскому в глаза.

— И знаете, дядя Юра, что самое странное? Все эти преступления до сих пор не объединили в одно дело. Хотя их сходство налицо — разве вы сами так не считаете?

Майор милиции свернул журнал в трубочку — расправил морщины женщине на обложке.

— Сколько, говоришь, тебе лет? — спросил Юрий Фёдорович.

Он помахал журналом, словно дубиной.

— Десять, — ответил я. — Это если считать только нынешнее воплощение. Но вы ведь не из тех, кто верит в мистику? Ведь так, дядя Юра? Кто я и откуда, вы прекрасно знаете: наверняка уже навели справки и обо мне, и о моей болезни. Елизавета Павловна рассказала вам о моём первом визите. Как разумный человек и как милиционер, вы не могли не заподозрить подвох. Ваша жена первым делом помчалась к дочери. А вы, Юрий Фёдорович, скорее всего, принялись ворошить моё прошлое. И прошлое моих родителей. Вы уже знаете о моих приступах. И о том, что в мае этого года я семь дней пролежал в коме.

Я не спрашивал — утверждал.

А Каховский со мной не спорил.

— Сегодня я прикоснулся к подруге вашей жены и на несколько минут лишился сознания, — сказал я. — Сколько я провалялся в отключке? Минут десять?

За спиной Каховского в окне появилось Зоино лицо — серьёзное. Девчонка повертела головой: взглянула на макушку отца, потом на меня. Она словно проверяла, на балконе ли мы, или чудесным образом покинули его (незаметно для неё). Недовольно сдвинула брови. Но к нам не вышла — попятилась… и исчезла (на стекле, будто в зеркале, отражалось небо и листва — что происходило в квартире, я не видел).

— Меньше, — сказал Каховский. — Жена позвала меня сразу же, как только уложила тебя на пол. Тебе повезло, что она среагировала на припадок. Пока она возилась с тобой, пока шла за мной — прошло около минуты. И на диване ты закатывал глаза минуты две. Получается, приступ длился минуты четыре — не больше.

— И за это время я увидел, как Фаину Руслановну готовили к операции, — сказал я. — Если вам интересно, ей не было больно. Всё было не так, как… у Зои. Но пробыл я ТАМ не четыре минуты — гораздо дольше. Так мне показалось. А теперь представьте, Юрий Фёдорович, сколько всего я увидел за семь суток, проведённых в коме… или мог увидеть.

Я замолчал.

Старший оперуполномоченный выудил из пачки сигарету, закурил — не спуская с меня глаз.

— И что же ты увидел? — спросил он. — Как грабили пенсионеров?

Я дёрнул плечом, указал подбородком на стол, где лежала «Работница» (и не только она).

— Вижу, у вас уже и ручка с блокнотом наготове, — сказал я. — Записывайте, дядя Юра.

— Что именно?

— Лукин Фрол Прокопьевич. Проживает по адресу улица Первомайская, дом тридцать семь, квартира три.

— Кто это? — спросил Каховский.

К блокноту он не притронулся — даже не взглянул в его сторону.

— Это тот, из-за кого милиционеры нашего ОВД… некоторые получат выговор, — сказал я. — Генерал-майор авиации, ветеран Великой Отечественной войны, инвалид. В среду, восьмого августа, к нему домой явится та самая «невысокая, молодая, весёлая» женщина в белом халате. Всё будет в точности, как с другими ограбленными пенсионерами — она измерит генералу давление, сделает укол. Вот только в этот раз найдёт в квартире старика очень много интересных вещей — слишком много. Вовремя не уйдёт. Генерал проснётся и застанет преступницу на месте преступления. За что и поплатится. Грабительница станет убийцей: она утюгом проломит инвалиду висок.

Я заметил, что во взгляде Зоиного отца не осталось и намёка на иронию.

— После смерти Фрола Прокопьевича Лукина поднимется волна недовольства, — продолжил я. — Не только в Великозаводске, но и в Москве. В столице у генерала очень много высокопоставленных друзей и сослуживцев. Их всех очень огорчит нелепая смерть дважды Героя Советского Союза. В том числе она расстроит и Виталия Васильевича Федорчука, нынешнего министра внутренних дел СССР: с нашим генералом он знаком лично, пусть и не очень близко. Зато среди друзей Федорчука есть такие, кто вместе с Лукиным и его геройски погибшим отцом съел не один пуд соли — они завалят министра и даже самого генсека жалобами, гневными письмами и просьбами.

Я вздохнул, показал рукой на блокнот и ручку.

— Так что готовьте вазелин, Юрий Фёдорович, раз не желаете записать мою информацию.

Каховский избавился от журнала (тот недолго побыл трубкой). Взял со стола шариковую ручку. Но не конспектировал. Он смотрел на меня исподлобья — не моргал. Его нос теперь если и напоминал клюв, то не утиный — такими целили в своих жертв хищники. Истлевший кончик сигареты обломился, упал на ковёр. Майор милиции не обратил на него внимания. Он больше не походил на доброго шутника «дядю Юру». И уже явно не считал беседу со мной развлечением. Я невольно представил, что испытал мой отец, когда очутился у него на допросе (или ещё испытает?). Почувствовал спиной сквозь ткань прикосновение перил.

— А теперь, Михаил, повтори мне всё, что только что говорил, — сказал Каховский. — Подробно и без шуток. Меня интересует информация, которая касается генерал-майора Лукина. Какова вероятность того, что твоё… предсказание — не результат кислородного голодания мозга?

Я вздохнул, посмотрел поверх плеча Зоиного отца на своё отражение в стекле.

Представил, как бы сам отреагировал на слова десятилетнего мальчишки — на его очень странные утверждения.

— Юрий Фёдорович, а какова была вероятность, что врачи не распознали бы у Зои аппендицит? — спросил я. — Согласитесь: она была, если опираться на математические понятия. Вот только стоило ли её проверять? Не лучше ли было проконтролировать процесс, как это сделала Елизавета Павловна? Стать жертвой глупой шутки — это не трагедия. Вы сами, насколько знаю, тот ещё любитель розыгрышей. Но я могу вам рассказать, что чувствует человек при терминальной стадии перитонита. Хотите? Это чтобы вы представили, что могла бы пережить ваша дочь — точнее, чего она бы не пережила. И нужно ли выяснять эти проценты вероятности сейчас?

Я пожал плечами.

— Дядя Юра, ну, возьмёте потом ремень и выпорете меня — если вдруг почувствуете себя одураченным, — сказал я. — То же мне… проблема. Даю вам честное пионерское, что не пожалуюсь на этот ваш поступок маме. И не напишу заявление в милицию. Если желаете — подпишем договор кровью. Или заверим его у нотариуса. Я не представляю, как могу вам доказать, что говорю правду. Не подскажете? Нет? Вот и я не знаю. Но знаю, как будет выглядеть голова генерал-майора Лукина после удара утюгом. Могу вам рассказать. Очень надеюсь, что вы не проверите точность моего описания. Если хотите, перечислю фамилии и адреса двенадцати других жертв, что последуют в мир иной вслед за Фролом Прокопьевичем.

— Двенадцати других? — сказал Каховский.

Майор милиции не заметил, как пепел сигареты снова свалился на пол.

— «Невысокая, молодая и весёлая» после смерти Лукина станет колоть своим жертвам не снотворное, а яд, — объяснил я. — И пока ваши коллеги будут терпеть унижения от московских гостей, она навестит ещё двенадцать стариков. Одной из последних от её укола умрёт жительница блокадного Ленинграда — Анастасия Михайловна Терентьева. Помните такую? Вы наверняка её знаете, Юрий Фёдорович: она живёт на первом этаже во втором подъезде вашего дома. Вспомнили? У этой пенсионерки убийца отравит ещё и кошку — чтобы та не скучала без хозяйки. Проявит милосердие. Но я всё же надеюсь, что до кошки очередь умирать не дойдёт. Неправильно это — убивать кошек и стариков. Вы так не считаете, товарищ майор?

Старший уполномоченный бросил потухшую сигарету в пепельницу.

— Ты всё это увидел, пока лежал в коме? — спросил он.

— Я увидел намного больше, Юрий Фёдорович, — ответил я. — Намного. За семь суток у меня была огромная куча… видений, вызванных кислородным голоданием головного мозга. Самых разных. Вот только прочие мои видения пока подождут — почти все. Мы вернёмся к ним. Возможно. Но позже. Когда наладим взаимное доверие и установим конструктивный диалог. Сейчас предлагаю спасти уважаемого и заслуженного ветерана войны. Дадим ему шанс увидеть парад в честь сорокалетнего юбилея Победы советского народа в Великой Отечественной войне. А заодно обезопасим вас и ваших коллег от бесчинств столичных гостей. Хотя это обстоятельство, признаюсь честно, заботит меня в последнюю очередь. Так что, дядя Юра? Не желаете стать героем?