Вот пуля пролетела

Есть от чего пойти голове кругом. Какие тридцать тысяч, какие пятнадцать тысяч?

Стал вспоминать младые годы. Папаша с нами строг был, а маменька всё по монастырям ездила, грехи замаливала. Какие грехи? Я с братцем и сестрицей накоротке был, в детстве-то. В одни игры играли. И было у нас тайное место в Замке, куда мы складывали карты сокровищ, нами же нарисованные, и прочие детские секреты. Я и решил его проверить, а ну как что и найду. С отчаяния решил, не иначе. Отчего отчаяние? А оттого: рассчитывал-то я на миллионы, а тут — даже и не знаю, что делать. Продать мануфактуру? Я через своего иудея узнавал, можно ли. Можно, но цену дадут небольшую, и то — если с людьми и с землей. Содержание сестре, ага…

Пошёл я в ту нашу детскую комнату, раскрыл секретное место, проверил — и обнаружил тетрадку, но не старую, а недавнюю. Исписанную братцем. Братец с детства сочинять любил, сказки и всякие истории.

Взял я тетрадку и стал читать.

И вот что прочитал. Пишет он, обращаясь ко мне: мол, если ты, братец, читаешь эти строки, значит, дело обернулось плохо, и они с папашей мертвы. А мертвы они потому, что попытаются открыть проход — дело необходимое, но опасное.

Всё существование нашей мануфактуры зависит от прохода, что ведет в другой мир. В том, другом мире, мы, Мануйлы, начиная с нашего прадеда, черпали свое богатство, и этим богатством обязаны существованием и Замок, и мануфактура, и всё остальное. Богатство заключается в золоте, которого в другом мире во множестве, и потому при необходимости мы, то есть Мануйлы, этим золотом пользовались. А необходимость была всегда, как же без этого. Мы шли туда втроём, Мануйла и пара мужичков, крепких, глупых, одиноких и склонных к умеренному пьянству, на этот случай прикупаемых на стороне. Брали золото, по два пуда на человека, и возвращались. По возвращении приходилось этих мужичков убивать — ради сохранения тайны. А тайну нужно было хранить ревностно: узнай о проходе в иной мир чужой — быть беде. Власть бы этот ход отобрала, и это не самое плохое. Полбеды, Вот чужой бы постарался убить. Есть за что убивать: за другой мир. Мужичкам на пороге возвращения предлагалась чарка водки, да не простой водки. Особенной. Они выпивали — и через пять минут умирали. Их скрытно закапывали, а потом записывали в беглые. Да, грех. Но выгодный грех. Две души — и шесть пудов чистого золота! Кто сам без греха, пусть упрекнет нас. Переживем.

Теперь главное. Что это за мир — неведомо. Там и солнце иное, и небо. А, главное, населяют тот мир разные монструозии. Одни безопасны, вроде наших зайцев, другие же могут пожрать человека изнутри, в час превращая здорового мужика в труху. Помогает против этого водка, только, понятно, обыкновенная. Без яда. Выпить чарку, и эти монструозии не приближаются, покуда хмель не выветрится. То есть часа полтора. А поход занимает шесть часов, то есть четыре чарки. Потому требовались привычные к водке пьяницы. Оно и дешевле: если за здорового мужика просили пятьсот рублей, то пьяницу отдавали за четыреста, а поторговаться — так и за триста пятьдесят. Таким образом шесть пудов золота обходились в семьсот-восемьсот рублей на ассигнации, — Алексей Яковлевич начал частить, порой пропуская слоги. Доктор смотрел встревожено, но ничего не предпринимал.

— И Мануйлы процветали. Как не процветать при таком курсе души?

Теперь самое главное. Путь в другой мир лежит через древний подземный ход, в виде колодца. Этот колодец нашёл наш предок, Савва Мануйла, выкупил землю, построил Замок, и от Колодца и пошло наше богатство. Колодец тот в подвале — и рукою братца была нарисована схема.

Следовало спуститься по винтовой лесенке, что шла вдоль стены, спуститься глубоко, на сто четырнадцать ступеней, а там по подземному ходу две версты, после чего и откроется новый мир. И опять схема, как и куда идти.

Нет, я, конечно, не поверил. Поначалу. Но колодец нашёл. В подвале, за крепкой дубовой дверью. Большой колодец, почти две сажени в поперечнике. И, как и написано, вниз винтом шла узенькая каменная лестница. Но вот только спуститься было нельзя, во всяком случае, на сто четырнадцать ступенек. Тридцать две ступени — и вода. Ничего удивительного, что вода, это же колодец. Их раньше ставили именно в подвалах замка — на случай осады, например. Чтобы жажда не грозила.

А я подумал: вдруг вообще всякое богатство берет начало с волшебного колодца? А когда колодец заполняется обыкновенной водой, богатство начинает таять? И вдруг наша матушка замаливала убийства тех пьяненьких мужиков? И вдруг вода в колодце — навсегда? И вдруг это не простая вода? — Алексей начал дрожать, словно в лихорадке.

— Насчет воды ничего не скажу, — стал я успокаивать Мануйлу, — насчет воды я не знаю, а вот насчет денег скажу. Есть у тебя богатая тётушка, Корастылева Анфиса Евлампиевна. Богатая и старенькая. И решила эта тётушка сделать тебя наследником. А наследство большое. Миллион серебром, даже больше. Это же тысяча пудов серебра! И таскать на себе не нужно, и спускаться никуда не нужно, и…

— И убивать никого не нужно, — закончил Мануйла. — Я и не собирался никого убивать. Другой план был. Ну, да не о чем толковать. Тётушка, говоришь, Корастелева? Помню. Я у неё мальчонкой гостил. С братом, сестра тогда хворала. Но ведь она жива?

— Жива, — подтвердил я. — Но на девятом десятке. Миллион серебром!

— Много, — равнодушно согласился Мануйла.

— Если просто положить эти деньги в банк и жить на проценты, не трогая капитала…

— Сколько это составит?

— Четыре процента, вестимо. Надежные четыре процента.

— Четыре процента от миллиона, это будет… это будет… это будет…

— Это будет сорок тысяч серебром. Сто двадцать тысяч на ассигнации. Хватит на самую роскошную жизнь в Петербурге, хватит на вспомоществование сестре, хватит на многое. А там, глядишь, вода из колодца уйдет. А не уйдёт, тоже не беда.

— Хватит? Нужно проверить, нужно проверить. Четыре процента от миллиона… четыре процента — это будет… это будет… это будет…

Пан Сигизмунд подал Мануйле серебряный бокал

— Ваше питьё, господин Мануйла. Время принять.

— Да, да… Я утомился, — он медленно, крохотными глотками, выпил — судя по запаху — настой валерианы.

— Завтра я дам вам перо и бумагу, и вы точно всё посчитаете, — успокаивающе сказал доктор.

— Да, да, завтра. На свежую голову. У меня получится, у меня непременно получится.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил пан Сигизмунд, — вне всякого сомнения.

Когда мы покинули покои хозяина, доктор сказал:

— Как видите, господин Мануйла…

— Я вижу, — остановил я пана Сигизмунда.

— Могу я узнать, что вы скажете госпоже Корастелевой?

Я посмотрел на него, как на человека, шумно испортившего воздух. Какое твое дело, милейший? Потом всё же ответил:

— Разумеется, я буду действовать в интересах моего старого боевого товарища.

— Конечно, конечно… — извиняющимся тоном сказал пан Сигизмунд. Я был тропинкой к серебряному миллиону, меня нужно холить и лелеять.

И потому из поместья нас выпустили беспрепятственно.