Честное пионерское! Часть 1

* * *

— Ишутин передумал, — объявил я название очередной главы.

Вовчик нетерпеливо дернул рукой, будто призвал меня не отвлекаться. Мальчик хмурил брови, сжимал губы: мысленно он находился далеко от этой комнаты — в СССР тысяча девятьсот семьдесят шестого года, где бегал по московским дворам вместе с девочкой из «светлого» будущего.

Я потёр глаза. Давно уже собирался прогуляться в кухню, чтобы смочить пересохшее горло (но откладывал это дело «до конца главы»). Обратил внимание на тишину. Взглянул на прикрытую дверь; отметил, что притихла швейная машина, уже с полчаса тарахтевшая в соседней комнате.

Дверь распахнулась бесшумно. В спальню вновь ворвался запах подгоревшего подсолнечного масла. Вошла Надя. Остановилась в шаге от порога — убедилась, что не помешала чтению. В руках Надежда Сергеевна держала белую тенниску, облик которой за прошедший час слегка изменился.

— Как тебе? — спросила она. — Решила сильно не мельчить: нитка ложится на ткань хорошо.

Я слез со стула, подслеповато уставился на вышитый чёрными нитками адидасовский трилистник. И подивился тому, насколько «солидно» теперь смотрелась тенниска. Шагнул к Наде, потрогал вышивку рукой, будто проверял: не осыплется ли та от прикосновения.

— Ух ты! — восторженно воскликнул Вовчик. — Эт чё, настоящая?

Надежда Сергеевна смущённо улыбнулась

— Нет, конечно, — сказала она. — Это я пошила. Сама.

— Здорово получилось, — заявил я. — Лучше настоящей. А логотип — так вообще: отпад. Это не какой-то там переводной рисунок, который отвалится при первой же стирке. Его хоть стирай, хоть о землю три — не осыплется. Мастерская работа, ничего не скажешь.

— Клёво! — поддержал мой хвалебный отзыв Вовчик.

Рыжий резво соскочил с кровати (пружины возмущённо пискнули) — приблизил лицо к тенниске, принялся тереть ногтем латинские буквы на вышивке.

Я едва сдержал себя — не оттянул его от Нади за ворот футболки.

— Точно! — заявил Вовчик. — Нитки фиг соскребёшь.

Поднял на Надежду Сергеевну глаза.

— Тёть Надь, вы…

Рыжий вскинул брови.

— …Оч клёво пошили!

Вовчик закивал головой.

— Да она как настоящая! — заявил он. — Даже лучше! В тыщу раз лучше!

Повернулся ко мне.

— Миха, а… можно я её примерю? Я аккуратно, я не испачкаю! Честное октябрятское!

Рыжий посмотрел на свои ладони.

— Я даже руки помою! — заявил он.

Вовчик сорвался с места, рванул на кухню к раковине (походу отбросил меня плечом со своего пути, точно кеглю). Надя пугливо отодвинулась, прижала к груди руки вместе с тенниской (хотя её бы конопатый не оттолкнул так же легко, как моё тщедушное тельце). Я проводил рыжего взглядом.

Спросил:

— Мам, а можно я эту тенниску ему подарю?

Надя посмотрела на адидасовские полоски, потом на меня.

— Вове? — уточнила она.

Взглянула на мятую подушку (я позабыл привести кровать в порядок до возвращения Надежды Сергеевны с работы: зачитался). Поджала губы. Мишина мама ещё ни разу не упрекнуала меня в том, что я устроил в квартире беспорядок (беспорядок — с её точки зрения), но иногда едва сдерживала это желание.

— Вовчику, — подтвердил я. — Мам, мы с тобой новую пошьём. Правда? А он где такую возьмёт? Нигде.

Вздохнул (поднял-опустил плечи), заглянул Наде в глаза. Увидел в них свои отражения: двух светловолосых большеглазых мальчишек — уже не бледных, а с загорелыми лицами. Но совсем не похожих на того человека, каким я всё ещё мысленно себя представлял.

— Он мой единственный друг… — добавил я (заранее подготовил этот довод).

И замолчал. Опустил взгляд. Но всё же увидел, как дрогнули уголки Надиных губ.

Понял: слово «друг» угодило точно в цель.

Мишина мама закивала.

— Вова хороший мальчик, — сказала Надежда Сергеевна. — Конечно… Если ты так хочешь…

— Да, мама. Хочу.

Надя положила мне на плечо руку.

— Я завтра пошью тебе другую, — сказала она. — Обещаю.

— Спасибо, мама. Ты самая лучшая!

Вовчик не заставил себя долго ждать. Он буквально бегом вернулся в мою спальню, едва не задев босыми ногами деревянный порог (его тапочки преспокойно стояли около кровати). Продемонстрировал сперва Наде, а потом и мне свои розовые ладони; прикоснулся к чёрной адидасовской полоске.

— Можно? — спросил он.

— Надевай, — сказал я.

Рыжий сбросил футболку, оголил выпирающие рёбра (я отметил, что он хоть и тощий, но не «задохлик» — скорее «жилистый»). Тенниску Вовчик принял из рук Надежды Сергеевны — бережно, будто получал чемпионский кубок. «Влезал» он в неё аккуратно, точно в космический скафандр.

Надя рукой пригладила ткань у него на плечах (чёрные полоски блеснули на свету), поправила воротник. Конопатый мальчишка стойко выдержал все эти действа, прижал ладонь к адидасовскому логотипу (мне показалось, что он проверил: билось ли сердце). Шмыгнул носом.

— Можно, я в зеркало на себя гляну? — спросил Вовчик.

— Конечно.

Я распахнул дверцу шкафа (та противно скрипнула, хотя я не так давно смазал петли) — продемонстрировал парню закреплённое на ней зеркало. Отметил, что тенниска парню великовата (всё же я был не только на год старше него, но и шире в плечах). Вовчик уставился на собственное отражение — затаил дыхание.

Лишь через минуту он выдохнул.

— Клё-о-о-во, — произнёс рыжий.

— Носи на здоровье, — сказал я.

Вовчик обернулся.

— Как это? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Да как обычно. Можешь в ней идти домой. Правда, мам?

Посмотрел на Надежду Сергеевну.

— Правда, — сказала Мишина мама.

Я уточнил:

— Но только после того, как дочитаем повесть: нам осталась читать всего две главы.

Вовчик растеряно заморгал.

— Так это чё, она… моя? — спросил он.

Погладил вышивку на груди.

— Твоя, Вова, — подтвердила Надежда Сергеевна. — Мише я пошью такую же. Завтра.

— Правда?!

Мне почудилось, что в глазах мальчика блеснула влага.

— Правда, — ответила Надя.

Вовчик снова шмыгнул. И вдруг сорвался с места. В два шага рыжий подошёл к Надежде Сергеевне и сжал её в объятиях.

— Спасибо! — сказал он.