С.С.С.М.

— Пять тысяч восемьсот шиллингов и не пенсом больше.

— Но тут уже и до шести недалеко, а, молодой человек? Может быть, округлим? Знаете, мои официанты обожают посетителей, которые говорят "сдачи не надо"! Вы ведь не будете невежей и оставите нам чаевые, а, товарищ рабочий?

— Ваши шутки абсолютно не смешны, мистер!

"До чего же не умеем торговаться мы, рабочие", — сочувственно подумал красностранец.

— Что ж, молодой человек! Исключительно из личной симпатии к Вам соглашаюсь на пять тысяч девятьсот девяносто девять! — сделал широкий жест мафиози.

Коммунист, судя по его физиономии, хотел выругаться, но сдержал себя и сухо ответил:

— Пять восемьсот. Точка.

— Будь по-вашему! Пять девятьсот девяносто! Ведь я же не жаден…

— Нет, пять восемьсот.

— Что же, вы непреклонны?

— Я рад, что вы это поняли.

— Что же, больше ни пенса?

— Ни пенса.

— Понятно. Ребята, зовите второго! — сказал, обернувшись, кому-то за дверью бандит.

Через минуту в дверь ввалился типус в мешковатом сером костюме, помятой шляпе, за ленту которой была заткнута пятишиллинговая банкнота, круглых интеллигентских очочках и галстуке, разрисованном плюшевыми медвежатами.

— Я уполномочен мистером Свинстоном… — загнусавил он, было, однако, увидев коммуниста, несколько опешил: — А что, собственно, происходит? Кто этот человек, как он относится к нашему делу?

— К вашим антинародным делишкам я, к счастью, не отношусь никак! — поспешил заявить рабочий. — К тому же скоро им придет конец!

"Даже одна отдельно взятая кухня, и та может служить ареной классовой борьбы. — думал Краслен. — Прав был XXIII съезд Рабочей партии, указавший на усиление мирового антагонизма в связи с обострением международной грызни и вхождением капитализма в последний, самый гнилой, этап последней, самой реакционной, империалистической фазы!"

— Спокойнее, спокойнее, сеньоры, — сказал ганстер. — Разве так ведут себя на аукционах? Итак, наш первый лот — парень с коммунистических листовок, который сидит сейчас связанный на кухне моего ресторана. Начальная цена — пять тысяч восемьсот шиллингов. Кто больше?

Приспешник капитала и рабочий беспокойно посмотрели друг на друга.

— Мистер Свинстон говорил о пяти тысячах, — не очень уверенно сказал очкастый типус.

— Очевидно, цена устарела. Итак, господа?

Повисла минутная пауза.

— Хорошо, — сказал, наконец, очкастый. — Мистер Свинстон предвидел такой ход событий и уполномочил меня поднять цену до шести тысяч.

— Вот это уже деловой разговор! — обрадовался ганстер. — А что скажете вы, молодой человек?

В глазах коммуниста пылало возмущение, но допустить, чтобы классовый враг соединил свои силы с другим классовым врагом, он не мог.

— Я должен телефонировать в штаб, — признался он.

Телефонный аппарат стоял в соседней комнате, и Краслен прекрасно расслышал рабочую шифровку: "Алло, Киска? Это Зайчик. Киска, наш малыш просит купить ему еще один леденец. Но это ведь непедагогично…".

— Шесть тысяч двести, — решительно заявил вернувшийся коммунист.

— Шесть триста, — мгновенно отреагировал приспешник буржуазии.

— Шесть четыреста.

— Шесть четыреста пятьдесят…

— Не снижайте темпов, сеньоры! — азартно воскликнул гангстер, чьи глазки начали похотливо блестеть.

— Шесть пятьсот, — выдохнул коммунист.

Очкастый мистер мрачно оглянулся по сторонам:

— Теперь телефонировать должен я.

Он вышел. Через несколько секунд из-за стены послышались слова: "Барышня, дайте 12–13! Мне срочно! Занят? Черт побери, немедленно соедините, как только освободится!"

Через пять минут рабочий передал своим еще одну телефонную шифровку, вызвав на подмогу товарища с деньгами. Потом к аппарату снова побежал приспешник капитализма. Второй приспешник примчался на его зов как ракета и, стремительно ворвавшись на кухню, налетел на холодильный шкаф, стукнув о него свой чемодан. Чемодан не преминул раскрыться: из его крокодильей пасти вывалилось несколько пачек шиллингов, сбором которых слугам Свинстона пришлось заниматься последующие несколько минут. Рабочие презрительно наблюдали за тем, как мистеры в костюмах ползают на карачках, кланяясь своему главному божеству. Что касается гангстера, то ему хватило одного взгляда, чтобы подсчитать сумму высыпавшихся на пол денег и небрежно заявить капиталистам:

— Значит, десять тысяч триста тридцать? Очень мило, я не против. Слово за мистерами коммунистами!

Через полчаса сумма дошла до пятнадцати тысяч, а количество представителей с обеих сторон увеличилось вдвое. На кухне стало не протолкнуться. Когда один из рабочих в очередной раз вызвал подмогу, Краслен подумал, что задохнется здесь вместе со всей компанией, не дождавшись исхода торгов. Обе стороны теперь не спешили называть новые суммы. Продавец и покупатели молчали, многозначительно переглядывались, переминались с ноги на ногу, следили за поведением конкурентов и дожидались вызванного подкрепления с деньгами и секретными указаниями.

— Кажется, сегодня мне придется открыть заведение на час позже. А может быть, даже на два, — равнодушно заметил гангстер. — Впрочем, мистеры, я совершенно не тороплюсь. Я могу даже совсем не открывать его сегодня. Пусть Джульетта и Розина отдохнут!

С этими словами он вытащил пилочку для ногтей и, не стесняясь присутствующих, занялся маникюром. Покупатели молча наблюдали за его туалетом, ожидая прихода пятого коммуниста.

"Если он будет негром, то я погибну, если белым — останусь в живых", — загадал Кирпичников. Он так уверовал в эту глупую примету, что в ужасе зажмурился, когда дверь в очередной раз скрипнула, и в толпе мелькнуло черное лицо. Потом собрал волю в кулак, вспомнил лекцию о материализме как единственно верном взгляде на природу, попытался убедить себя в том, что еще не все потеряно, выдохнул, открыл глаза… И увидел Джессику.

Она смотрела на него — испуганная, нежная, решительная. Такая же, как и неделю назад (Труд, неужели всего лишь неделя прошла?), когда он впервые ее увидел: босиком, в заношенном, практически прозрачном желтом платье, с узелком. Теперь в нем были деньги, разумеется. Знала ли Джессика, кого идет покупать для своей партии? Было ли ей вообще известно, что случилось с Красленом?..

— Люди Свинстона предлагают пятнадцать тысяч, — тихо сказал негритянке один из рабочих.

А она глядела на пленника не отрываясь. "Не позволь им купить меня!" — мысленно попросил Кирпичников. И в глазах негритянки прочитал: "Ни за что не позволю!".

— Джессика, мы можем предложить больше пятнадцати? — спросил нетерпеливый рабочий.

По лицу негритянки было видно, что она растеряна. "Ну что же ты, скажи им, что я не предатель!" — подумал Краслен. И вдруг понял, в чем дело. Ему выдался шанс проникнуть в стан врага, сделать то, что до сих пор оборачивалось только побоями и досадными поражениями. Скажи Джессика прямо здесь, сейчас, при людях Свинстона, что Кирпичников честный коммунист — и все планы по спасению тела вождя рухнут. Да и как отреагируют гангстеры, узнав, что их заложник теперь никому не нужен? Уж конечно не отпустят на свободу. Быть ему, Краслену, эскалопом, лежать ему на красной доске под зеленым ножом…

— Генри, у нас нет таких денег, — сказала Джессика.

— Что? Как нет?! — заволновались рабочие.

"Папаша", ждавший двадцати или хотя бы восемнадцати, грустно вздохнул и спрятал пилочку в карман.

— Мы не можем себе позволить, — тихо повторила негритянка. — Джонсон распорядился уступить.

— Как так «уступить»?!

— И что будет, когда он окажется у Свинстона!?

— А твой узелок, Джессика?! Что в нем?!

— Джонсон распорядился уступить, — решительно повторила негритянка.

Несколько секунд коммунисты молчали. Потом тот, что пришел первым, повернулся к гангстерскому "папаше" и уныло заговорил:

— Ну, стало быть, мистер…

— Какого черта!? — прервал его истошный вопль несдержанного однопартийца. — Мы же только вчера экспроприировали содержимое банковского автомобиля!!!

— Уймись, Билли! — зашумели на него рабочие. — Приказ есть приказ!

— К чертям ваши приказы! Мне вообще не надо ни приказов, ни денег, чтобы расправиться с этим предателем! — заорал Билли, выхватив маузер.

— Не на кухне, нет! — успел воскликнуть гангстер.

Джессика бросилась к Билли.

Краслен не успел разглядеть, как она сумела толкнуть его под руку. Выстрел оказался ужасно громким: раньше, мечтая о классовых битвах, Кирпичников представлял себе это несколько по-другому. Свиста пули, о котором так часто пишут в книгах о героизме, он не услышал вообще. А вот звук бьющейся посуды над головой и ощущения от сыплющихся на голову осколков оказались невероятно приятными. "Жив!" — понял Краслен, чувствуя, как на него валятся куски фаянса. Последним, что он услышал перед тем, как какая-то тяжелая дрянь грохнулась ему на голову, лишив сознания, был вопль гангстера:

— А-а-а-а! Моя супница!!!