Фактор беспокойства

* * *

Возглавляет группу штабистов офицер в чине генерал-лейтенанта. В свите генерала один подполковник, два майора и два капитана. По виду, все типичные «русаки» или «бледнолицые европейцы», ни одного военного с примесью креольской или индейской крови на первый взгляд не заметил. Порфёненко делает два строевых шага на встречу начальству и начинает доклад:

— Ваше превосходительство! Получив по радио Ваш приказ, немедленно в составе звена вылетел на полевой аэродром. При подлёте обнаружил большую группу вражеских самолётов и принял решение вступить в бой. В результате боестолкновения противник понёс значительные потери, был рассеян и обращён в бегство. В бою лично сбил семь вражеских самолётов и четыре аппарата были уничтожены в составе группы.

— Уйти удалось только истребителю «Хаук» и лёгкому бомбардировщику «Боливиан Оспрей». — и немного смутившись добавляет: — У меня и моего ведомого закончились патроны, иначе бы их тоже ожидала незавидная участь! — и не удержавшись расплывается в улыбке: — Николай Францевич, я выполнил лётную квоту по сбитым самолётам и стал асом!

— Голубчик, поздравляю Вас капитаном. Приказ подпишу тотчас!

Генерал обнимает уже бывшего старлея и расцеловывает его в обе щёки. Хех! Однако не Брежнев первым начал целоваться, зря на него наговаривают. Усмехаюсь и оглядываюсь. И что-то мне становится как-то не по себе от пристального взгляда майора, обтирающего большим клетчатым платком бритую на лысо голову. И что он так на меня уставился, словно я ему червонец задолжал и отдавать не собираюсь?

— Господин капитан. О вашем подвиге и об этом бое мною будет составлена подробная реляция и написано представление на Ваше награждение. Вы достойны самой высокой награды, об этом похлопочу лично. Но кто Ваш боевой товарищ? Где Вы нашли такого лихого пилота? Он француз, англичанин или быть может прибыл к нам из САСШ? — и уже оборачиваясь ко мне, приказывает: — Представьте Вашего ведомого!

Но я сам сделав те же два строевых шага в направлении генерала, лихо вскидываю руку к шлемофону и рапортую:

— Ваше превосходительство, разрешите рекомендоваться: — Лапин Михаил Григорьевич! Лётчик-любитель по призванию и музыкант по профессии. По просьбе Владимира Николаевича помогал в перегоне самолётов из Аргентины в Парагвай. Прикрывая господина капитана как его ведомый, счёл необходимым вступить в бой с противником. В бою сбил два бомбардировщика и два истребителя лично, и четыре бомбардировщика в составе группы! — а что? Мастерски рапортовать и я умею, научился ещё на срочной службе и как говорится — «мастерство не пропьёшь».

— Русский? Музыкант? Боже правый! Да если бы у меня все музыканты были такими лихими, так мы бы этих германцев ещё в Великой войне по кустам разогнали! Кстати, Вы сбили три бомбардировщика, тот что от Вас поначалу увернулся, тоже упал. Я видел только один купол парашюта, видимо Вы поразили стрелка и самолёт тоже повредили. — генерал благожелательно улыбается и тут же предлагает подполковнику:

— Сергей Францевич, об этой победе русских пилотов должны узнать в войсках. Во Франции наши сторонники также должны об этом услышать. Возможно это подтолкнёт наших соотечественников к более решительному переселению на новую Родину! Потрудитесь сообщить об этом подвиге во все газеты!

Подполковник согласно кивает, а вот мне вдруг что-то поплохело. Это куда я сейчас опять вляпался? Мне что, мало Коминтерна? Не хватало ещё засветиться рядом с белогвардейцами, хоть и бывшими! Наверняка все они члены РОВСа. И куда потом тикать буду? Чёрт! Как из всего этого выпутываться стану? Генерал отдаёт распоряжение своему капитану из свиты:

— Андрей Фёдорович, распорядитесь чтоб героям выдали чистое исподнее и по одному ведру воды для помывки. А то они упрели как наши вьючные мулы. Пусть приведут себя в надлежащий порядок и отдохнут. Так же потрудитесь узнать, и доложите мне точные цифры потерь от этого налёта. — вздохнув добавляет:

— Мы просчитались, утром была не разведка, а рекогносцировка. Видимо враг узнал о нашей передислокации заранее и успел подготовиться, а сегодня утром лишь уточнил расположение наших войск и артиллерии. Германская разведка тоже не лаптем щи хлебает, что она и продемонстрировала в очередной раз. Если бы не своевременное появление наших героев, последствия налёта были бы для нас более серьёзными, если не откровенно катастрофическими.

Генерал уходит в штабную палатку, а мы с Порфёненко раздевшись по пояс с удовольствием плещемся, смывая с себя «трудовой пот» и переодевшись в чистое присаживаемся обсохнуть на лавочку вблизи «походной канцелярии» в ожидании обеда, которым нас также пообещали вскорости накормить. От безмятежного отдыха нас отвлекает грузовичок, остановившийся возле штабной палатки. Из кузова на землю солдаты сталкивают троих пленных в форме боливийской армии, и мы подходим поближе, чтоб взглянуть на наших недавних противников. Из палатки выходит генерал и его свита.

— Но почему их только трое? Я сам лично насчитал не менее десяти куполов! Их что, не нашли? Упустили? Как такое могло произойти? — в голосе генерала слышно недоумение вперемежку с неудовольствием.

— Никак нет Ваше превосходительство! Нашли всех, но живыми в плен удалось взять только этих троих. Остальным не повезло, их поймали наши Гуарани и в отместку за своих погибших соплеменников умучили до смерти. Дикари! Что с них взять? — артиллерист в звании старшего лейтенанта видимо и занимавшийся поисками парашютистов виновато разводит руками.

— Иван Константинович! Потрудитесь впредь отзываться о наших… соратниках, в более приемлемом тоне. Всё-таки они наши союзники! — сделав внушение подчинённому генерал подходит ближе и с интересом разглядывает пленников.

А что их разглядывать? Морды разукрашены ссадинами и синяками, взгляды как у побитых собак и устремлены в землю. Двое стоят только в бриджах, босиком и в нательных рубахах, видимо всю остальную амуницию уже «экспроприировали победители». И только у третьего форма в наличии, но сильно помята и изгваздана, как и лицо, на котором живого места не осталось. Даже реглан не смогли отобрать у этого наглеца.

Ишь ты! Стоит как фон-барон. Руки по швам, но смотрит куда-то за горизонт и челюсть свою нахально вперёд выпятил, мол ему всё нипочём и плевать он на нас хотел… Ну, гад! Не выдержав, подскакиваю к наглецу и отвешиваю смачный подзатыльник, от чего тот покачнувшись непроизвольно делает шаг вперёд.

— Господин Лапин! Что Вы себе позволяете? Это военнопленный и он требует соответствующего обращения. Немедленно от него отойдите! — грозный генеральский рык звучит несколько растерянно, Николай Францевич видимо не ожидал от меня подобной выходки. Но мой ответ приводит генерала Эрна в ещё большее замешательство.

— Имею полное право, это мой пленник! — значит мне не показалось. И правильно поступил, что не стал добивать «подранка» хотя и мог, но «отвлёкся» на истребителей. Хватаю пилота за отвороты реглана и трясу как тряпочную куклу.

— Альберт! Скотина! Ты что тут делаешь? Я же тебя предупреждал, чтоб ты не вставал у меня на пути! А если бы я тебя убил? Сволочь ты! Гад! — бросаю трясти «куклу» и даже зачем-то поправляю помятые отвороты реглана. — Но как же так? Тебя здесь быть не должно, это не твоя война!

Мой друг разлепляет опухшие губы и пытается улыбнуться:

— Мишель, я тоже рад тебя видеть и благодарен за то, что не стал меня добивать. Как глупо всё получилось! Если бы знал, что ты воюешь на стороне парагвайцев, я бы никогда не завербовался в военно-воздушный флот Боливии. — Альберт отводит взгляд и шмыгает разбитым носом.

— Господин Лапин! Потрудитесь объяснить, что здесь происходит? Вы знакомы с пленником? — генерал Эрн явно заинтересован, подходит ближе и нас обступает небольшая толпа офицеров штаба. Поворачиваюсь лицом к генералу и докладываю:

— Так точно, Ваше превосходительство. Я знаком с этим молодым человеком. Более того, это я научил его летать!

— Видимо плохо научили или Ваш ученик оказался нерадивым слушателем, раз был сбит? — в голосе генерала слышна лёгкая насмешка.

— Никак нет! Учил хорошо и ученик попался прилежный. Только учил его профессии гражданского пилота и как он вместо почтово-пассажирской компании оказался в компании военных лётчиков не имею ни малейшего представления. Но готов это исправить. Прошу передать моего пленника мне на поруки и уже завтра вывезу его из страны и лично доставлю домой. Обещаю, что больше Вы его не увидите и не услышите о нём!

К уху генерала наклоняется капитан, доставивший пленников, и что-то тихо говорит, одновременно показывая какие-то документы.

— Вот как? Мексиканец? — генерал кивает головой и хмурит брови.

— Господин Лапин, прошение не может быть удовлетворено.Ваш пленник не является боливийским подданным, он — мексиканец! А по законам военного времени это означает что он — незаконный комбатант. Участь наёмников, попавших в плен во все времена была одинаковой! — мой собеседник делает жест будто накидывает удавку на шею и резко её вздёргивает. Жест более чем красноречивый и непроизвольно вздрагиваю, а мой друг, поняв всё без перевода опять устремляет свой взгляд вдаль за горизонт, челюсть вновь идёт вперёд, а ещё и ножку небрежно назад отставил. Пижон! Но пижон гордый.

— Николай Францевич, дозвольте с Вами переговорить тет-а-тет? Всего несколько минут? — смотрю на готового уйти генерала и непроизвольно выдыхаю, когда тот вновь оборачивается ко мне.

— Сударь! У меня нет секретов от моих боевых товарищей. Если хотите что-то сказать, то говорите при всех! — ну, при всех так при всех. Мне же легче. То, что хочу сообщить должно заинтересовать и «свиту».

— Ваше превосходительство, дело в том, что мой пленник не мексиканец, он австриец. Барон Альберт фон Виндишгрец, потомок древнего дворянского рода.

— И что это меняет? Вешают не только баронов, случается и королям головы рубят! — генерал усмехается, но как-то невесело.

— Это меняет всё! Пьер Жюль Кот, министр авиации Франции приходится Альберту родным дядей. Уверен, Вы и сами отлично понимаете, что после убийства Президента Франции мсье Поля Думера русским эмигрантом Горгуловым, положение наших соотечественников во Франции стало довольно шатким. Как Вы думаете, сообщение о том, что родной племянник члена французского правительства был казнён по приказу русских офицеров… укрепит это положение?

— Я так не считаю. А мсье Пьер Кот об этом узнает обязательно! Так разве жизнь молодого оболтуса стоит тех неприятностей, что может принести его смерть? Но вот известие о его помиловании, несомненно скажется на благожелательном отношении к нашим соотечественникам во Франции.

Мы говорим на русском языке. Альберт кроме нескольких фривольных поговорок и «крепких» выражений, не так уж и давно впервые услышанных от меня, по-русски вообще ничего не понимает и только хлопает глазками. Николай Францевич на минуту задумывается и нехотя роняет: — Идите пока в канцелярскую палатку. Оба. Своё решение я сообщу Вам позже. — утаскиваю ничего не понимающего Альберта в палатку и усаживаю на лавку. Приношу ведро с остатками воды, присаживаюсь рядом и носовым платком начинаю легонько обтирать ссадины на лице и разбитую бровь товарища, предварительно «выпоив» ему два стакана воды.