90-е: Шоу должно продолжаться

Глава 16

После моего предложения остальные заметно расслабились. Никому явно не хотелось покидать теплую студию и тащиться в магаз под холодным осенним дождичком. А тут доброволец, отлично же. И можно со спокойной совестью остаться тусить в обществе музыкантов и лиц, допущенных к телу.

— Может мне тоже сходить? — засуетился хозяин студии, потрепав бороденку.

— Нормально все, дядя Гена! — заверил Костя ака Конрад из «Парка культуры» и посмотрел на меня. — Мы сгоняем с… Тебя как зовут?

— Вова, — подсказал я.

— С Вовчиком, — кинвул Конрад.

— В стекляшке сегодня тетя Таня работает, — Шутихин принялся шарить по карманам. — Скажешь ей, что…

— Скажу, скажу, — заржал Конрад. — Не в первый день замужем. Пойдем, Вовчик.

Мы спустились на первый этаж и вышли из подъезда.

— Раньше тебя не видел, — сказал Конрад, когда мы двинули в сторону трамвайного кольца, рядом с которым в те далекие годы еще стояла уродливая конструкция из торговых павильонов с очень советскими буквами «Подсолнух» над арочным входом. К двухтысячным этот гибрид рынка и общественного туалета уже демонтировали, на его месте сначала построили молодежный ресторанчик с ночной дискотекой, а потом, когда он сгорел в две тысячи седьмом, и вовсе разбили сквер с памятной стелой в честь очередных героев за что-то там погибших. Но сейчас это было местное злачное место, где в одном из отсеков был продуктовый магазин, в другом — кафетерий, засиженный синюганами, потому что все разновидности шмурдяка здесь наливали в стопки и стаканы, в третьем мини-версия колхозного рынка, который ввиду позднего времени уже был закрыт. Ну и перед входом на тротуаре устроились торговцы всякой всячиной. Бабушки с шерстяными носками, мужички с радиодеталями, обветшалые интеллигенты с книгами. Но этих тоже сейчас не было. О том, что завтра они тоже будут, напоминали только конструкции из ящиков и коробок, бережно накрытые кусками грязного полиэтилена.

— Играю в группе «Ангелы Сатаны», — ответил я.

— А, понятно, — Конрад бросил на меня чуть насмешливый взгляд, по которому стало понятно, что особой популярности наше творчество среди него не снискало. Но он в курсе о нашем существовании. — Солиста вашего знаю. Встречались разок.

Он фыркнул, подавляя смех.

— Саня что-то учудил опять? — с пониманием покивал я. Конрад мужик дельный, фигни не скажет. А знать свою стартовую репутацию — это неплохо. Особенно если она так себе.

— Саня? — недоуменно встрепенулся Конрад. — А, точно. Астарота же Саша зовут. Ну да, можно и так сказать.

Но в подробности вдаваться не стал. А я не стал настаивать, чтобы не уронить свои акции еще ниже. В «Подсолнухе» Конрад двинулся, как ни странно, к пустующему продуктовому, а не к наливайке. Пожилая продавщица с усталым и недовольным лицом, похожая на чучело совы, ожила.

— Куда претесь, мы уже закрываемся!

— Да мы ненадолго, теть Тань! — расплылся в улыбке Конрад. — Мы от Шутихина!

— От Геннадия Львовича? — тут же преобразилась продавщица. — Он же сам собирался зайти…

— Гости у него, невежиливо уходить было, — подмигнул Конрад.

— Сюда проходите, вот тут, под прилавком пролезайте, — тетя Таня сдвинула клеенку, маскирующую вход. — Я в подсобке уже все сложила.

Подсобка не пустовала, в отличие от прилавков. На полках стояли картонные коробки, и сверху на некоторых — бумажки с именем-фамилией. Нам она выдала две.

— А портвешка еще бутылок пять не завалялось случайно? — спросил Конрад, сгружая на меня одну из коробок.

— Четыре только есть, — покачала головой тетя Таня.

— Давайте четыре, — покивал Конрад. — Лучше, чем ничего.

Он вынул из кармана ком налички.

— Я могу тоже вкинуться, — сказал я.

— Забей, — отмахнулся Конрад. — Девушке конфет купи лучше.

Хозяин-барин. Я пожал плечами. Насильно совать не буду. Фронтмен «Парка культуры и отдыха» и в те голодные годы не бедствовал, а мое время еще наступит.

Мы вернулись в студию, когда второе отделение концерта уже началось. Судя по лицу Конрада, на то и был расчет. Вместе с коробками мы незаметно просочились с коробками, в которых явно были не только бутылки, на крохотную кухню. Где тихо сидели двое вполне взрослых мужичков явно не совсем из музыкальной среди, а скорее из художников. И ждали как раз нашего каравана.

— Ты давай, молодежь, иди музыку слушай! — выпроводили меня, снабдив парой бутылок «трех топоров».

Я протиснулся поближе к Бельфегору и устроился на полу.

— Ты где пропадал? — прошептал он, не сводя глаз с поющего Сэнсея.

— За догоном бегал, — я продемонстрировал бутылки. Сорвал с них крышечки и передал дальше по рядам. Публика оживилась и как-то даже заволновалась. Сэнсей встретился со мной глазами и подмигнул.

— Знаете, однажды мы выступали в странном городе Сыкрывкаре, — начал Сэнсей свою очередную байку. — И у принимающей стороны возникли проблемы с помещением. Концерт должен был быть во дворце культуры, но вмешалась партия, надавила на директрису, и нас выперли. Вот представьте, зима. Метель. Темень ночная. И мы все такие красивые на крыльце дворца культуры с колоннами. Я почти был готов объявить, что концерт отменяется, простите, мол, ребята. Но тут один товарищ сказал, что у него есть вариант. «Я, говорит, работаю ночным сторожем в детском саду. А сейчас смена моего товарища. Ночью детский сад точно никому не нужен, и если все пообещают вести себя прилично, то…» Угадайте, что все пообещали?

Публика понимающе засмеялась.

— К пяти утра об этом своем обещании все, разумеется, забыли, — продолжил Сэнсей. — И мне до сих пор за это стыдно. Но особенно мне было стыдно, когда я проснулся. Лежал я, свернутый в какашечку на крохотной детской кроватке, а меня из эмалированного чайника поливала удивительно прекрасная, но очень сердитая девушка. Так вот… На самом деле, я хотел посвятить следующую песню девушкам, но увидел сейчас, как Велиал принес портвейн, и почему-то вспомнилось. Наверное, потому что в тот раз мы тоже пили «Три топора». Ваше здоровье, друзья!

Пальцы гитариста снова забегали по струнам в замысловатом переборе, а Сэнсей запел.

— Такая родная, с босыми ногами
По белому снегу
По мокрой траве
Ты знаешь про Гегеля и оригами
К родному ночлегу
В твоей голове
Шаг вперед, беги и взлетай
С края крыши над спящими домами
И никогда меня не отпускай
Лучше сложи из души оригами…

Я тоже открывал рот, делая вид, что пою. Кажется, последние несколько песен все зрители знали наизусть. Это только я их слышал впервые.

Второе отделение было короче первого. Даже с учетом того, что Сэнсей по громким просьбам зрителей спел еще две песни, которые сначала не собирался. Шуточнул, про русалку, живущую в ванне художника. И слезливую балладу про письма на осенних листьях.

В крохотной прихожей началась толчея, часть зрителей торопилась на выход, чтобы успеть на последние трамваи. Сэнсея обступил народ, жаждущий подписи на свежекупленных кассетах. Бельфегор вздохнул и сделал движение в сторону выхода, но я придержал его за рукав.

— Мы же на трамвай не успеем, пешком идти придется! — с тревогой в голосе проговорил рыжий.

— А нам и незачем, — прошептал я и подмигнул. — Утром уедем.

— Утром? — глаза его радостно сверкнули.

Вообще, конечно, про Бельфегора на кухне речи не шло. Но насколько я успел прочекать местную атмосферу, выгонять его никто точно не станет. Это у истеричного Астарота были все шансы спуститься с лестницы на пятой точке, а обаятельный мальчишка Борис вряд ли кому-то отдавит больную мозоль и напряжет. Ну и еще — в такие вот компании «своих» можно и не попасть, если скромненько ждать, когда позовут. Меня позвали. Но если бы это было не так, я бы все равно попытал счастья вписаться в послеконцертный движ самостоятельно.

Прощание и исход зрителей длились в общей сложности минут двадцать. Пока все толпились у выхода, взрослые приятели хозяина студии наводили порядок. В центр здоровенной комнаты вернулся диван, который до этого непонятно где прятался, и четыре старых скрипучих кресла. Точно так же волшебным образом появился стол. Верхний свет выключили, а на самые разные поверхности и на разной высоте расставили свечи. Из электрических осветительных приборов осталась только старая настольная лампа в дальнем углу, под которой стоял круглый аквариум с меланхолично шевелящей плавниками золотой рыбкой.

Дверь захлопнулась. Голоса самых последних уходящих приглушенно зазвучали на лестнице.

— Вы уже слышите ее, да? — громким шепотом сказал Сэнсей, замерший в самой середине огромной комнаты, раскинув руки. — Это же блаженная ти-ши-на…

Несколько секунд оставшиеся молча сидели без движения. Впитывая, так сказать, философию момента. Но потом распахнулась дверь кухни, и в лучше света возник товарищ Шутихин, а за спиной его маячили два его приятеля-художника. И у каждого в руках — поднос.

— Да простит меня Сэнсей, что я нарушаю его медитацию, — смеющимся голосом произнес Шутихин. — Но на мой приземленный взгляд сейчас настало самое подходящее время, чтобы выпить и закусить!

— Благодетель! — Сэнсей молитвенно сложил руки, все как-то разом расслабились и заговорили. На столах появились бутылки, стопки, стаканы и тарелки с закусками — колбаска, копченая мойва, сыр, хлеб. Все это было ровненько нарезано и так мастерски разложено на тарелках, что инстаблогеры из века двадцать первого удавились бы за право сфотографировать этот натюрморт.

Но время фотографирования еды еще не наступило, так что применяли ее по назначению.

Компания «своих» была не такой уж и маленькой, человек двадцать-то точно осталось. Но помещение было настолько большое, что все равно казалось почти пустым.

На девушку я обратил внимание еще во время концерта. Как-то она выделялась из остальной публики. Остальные девушки, которых я здесь видел, относились к двум ярко противоположным видам. Вульгарные шлюшки, с макияжем до ушей, кричаще коротких юбках, ажурных чулках и залитым лаком начесом. И сонные хиппушки, с длинными распущенными волосами, в клетчатых рубашках и джинсах. А она была другая. В юбке в складку до колен, белой блузке, длинные волосы аккуратно заплетены в косу. И в очках. Хотя, кажется, ее глаза в них не особенно нуждались. Косметики на ней было… но самую малость. И еще я не смог сходу определить, к какой компании она относится — к музыкальной или художественной. Ее вроде бы все знали, но не сказать, чтобы она была близка к тем или другим.

Хотя, парочка подпивших товарищей пытались приземлиться рядом с ее креслом с вполне понятными намерениями. Девица была красивая. Но подкатывали они как-то вежливо и осторожно. У девочки серьезный папа? Или она — чей-то плюс один?

— А это кто? — тихо спросил я у Бельфегора. Понятно, что рискую заполучить удивленный взгляд, если это какая-то известная персона, и я, в смысле, Вова-Велиал знаком с ней еще с детского сада. Но нет, Бельфегор не удивился.

— Это Ева Михеева, девушка Яна, — отозвался он. — Учится на истфаке, на два курса старше меня.

— Цепеллина? — я покрутил головой, в поисках квадратной рожи солиста самой мажорной новокиневской группы. — А сам он куда делся?